Гроздь всевкусных ягод

      — Котик хочет поиграть?       Шпильки цокают по паркету. Она выходит на неверный свечной свет, высокая, дьявольски соблазнительная в чёрном обтягивающем платье. Она легко качает в бледных пальцах тонкий фужер шампанского, ведёт плечами — блики играют на мерцающей коже ключиц — и взглядом обещает все муки Ада.       Или всё наслаждение Рая. Но — только для хороших мальчиков.       Он дёргает руками, на миг забыв о сковывающих их наручниках — железных, с острыми гранями, совсем как настоящих, вот затейница! — сглатывает сладковатую от шампанского слюну и хрипло говорит:       — Да-а-а…       Она хмыкает, небрежно ставит фужер на каминную полку. Пламя дрожит, и тени мечутся по её лицу, скрывая то мягкую улыбку, то лукаво блестящие глаза, то крохотную родинку на шее, то выпавший из причёски причудливо завитый чёрный локон. Она подходит — нет, подплывает — к кровати, и цокота шпилек не слышно за грохотом крови в его ушах.       Он ёрзает на постели, дёргает наручники, цепочкой скребущие дерево кровати, всё больше распаляясь от того, что власть над их общим удовольствием сейчас в её руках.       Постель прогибается под её весом, маленькие горячие ладони касаются его обнажённых коленей, бёдер, заставляют вздрагивать и тянуться навстречу, скользят выше, на тазовые кости, на рёбра — она садится сверху, гибкая и горячая, прекрасная и желанная, как смертный грех. Он пытается подняться, слиться с ней всей поверхностью кожи, коснуться губами изящного разлёта ключиц.       — Прекрасно, — шепчет она.       Нежные руки давят на его плечи, пригвождая к кровати с неженской силой, и жёсткий локоть до тихого сипа вдавливает гортань.       — Но сначала котик ответит на пару вопросов, — горячее дыхание опаляет ухо, и он не сразу понимает смысл сказанного.       — Что?..       — И не смей кричать, у меня был на редкость паршивый день.

***

      Тренировочный зал Башни наполнен шумом и смехом, столь редкими гостями в последнее время. Сэм, как истинный самоубийца, выходит против Стива на ринг, решив, что опытом может тягаться с суперсолдатом. Стив жалеет его, отвечая на выпады едва ли вполсилы, легко улыбается на подначки уставшего, но упорно не признающегося Сокола, пытается шутить в ответ.       Их голоса пробиваются сквозь мягкое звучание сонаты №11, сквозь наушники и жёсткую броню ледяного гнева. Наташа остервенело лупит грушу, примеряя на неё образ Фьюри, переступает обутыми в мягкие чешки ногами, сдувает со лба тонкую рыжую прядь и лишь сильнее сжимает кулаки. Костяшки горят, щекам жарко, под рёбрами свернулся клубком стылый холод, мерзкое отвращение к этому миру. Музыка не успокаивает, чужое присутствие раздражает, груша качается на толстой цепи, потёртая, натужно скрипящая от каждого удара.       Гнев на себя — сорвалась, не довела партию до конца, — на «любимое» начальство — нашли себе девочку по вызову, — на наставников — не научили, не сломали, — растёт и ширится, ширится, погребая под собой всё.       Она не замечает, как прекращается топот на ринге и стихают разговоры. Она не слышит тихих шагов в свою сторону. Но она чувствует прикосновение широкой ладони к плечу и изгибается совершенно по-змеиному, ловит руку в захват и выворачивает, укладывает противника мордой в пол, тянет на себя, готовая сломать.       Бездумно. Механически.       Стив останавливает. Перехватывает запястья, давит, говорит, смотрит в глаза — уверенно и спокойно. И Наташа отступает. Снимает перчатки, громко хрустя застёжками, бросает на пол. Сбегает из зала.       Глупо. По-детски.       Вспоминаются дни и ночи перед станком, гудящие мышцы, вывернутые суставы — ради одобрительного кивка строгой наставницы. Вспоминаются сбитые костяшки, ссадины на коленях, сломанный нос — ради силы. Вспоминаются тёплые вечера перед телевизором, детские голоса, запах чая и лета — ради… себя.       Её несёт, она задыхается, оттягивает ворот лонгслива, скребёт шею короткими ногтями. Она не понимает, куда идёт. Всего слишком много: задание, читаури, задание, Брюс, задание, задание… Наташа чувствует, что не справляется.       Ей нужны сутки тепла. Сутки в далёком домике на краю мира, среди детских голосов и запаха трав, в крепких объятиях единственного человека, который её понимает.       Наташа идёт вперёд. Она всегда идёт только вперёд, ни шагу назад, ни шанса на отступление. Её спина прикрыта… но не сегодня, и от этого она чувствует себя почти голой.       — Эй, Нат, куда бежишь? — насмешливый голос заставляет её замереть. — Неужели «Barneys» объявили распродажу?       Долгие две секунды Наташа стоит на месте, прежде чем сорваться к нему, неловко скользя в тонких чешках, повиснуть на шее, обхватывая длинными ногами бёдра, жадно дышать в шею.       — Эй-эй, ты чего? — ласково говорит он, и горячие руки в жёсткой коже мягко обнимают её. — Кто обидел мою девочку?       Наташа хочет вывалить на него всё: как она устала, как она ненавидит всё это, как она скучала, как она зла на него за двухнедельное отсутствие, как… Но она качает головой и лишь сжимает руки крепче, так, что не оторвать ни единой силе.       И он понимает. Он всегда её понимает. Гладит по спине и шагает в сторону лифта. Колчан больно давит на позвонки, руки подрагивают от напряжения, голень надсадно ноет, едва зажившая после ранения. Но это не важно.       Важно то, что он нужен своей девочке. И ближайшие две недели и Фьюри, и ЩИТ, и инициатива Мстители могут идти всеми окрестными лесами — у Клинта и Наташи отпуск.       Они его заслужили.