Calm down and be mine

«POV Ольги Владимировны»       С чего бы начать мою историю? А впрочем, начну с самого начала, торопиться некуда, да и кому интересно, тот определённо задержится.       Моё детство было пропитано сомнениями, чувством вины и долга. Даже сейчас я не представляю, как могла терпеть всё это долгое время. Мать моя, Валентина, любила меня до беспамятства, самой душной любовью. Отца почти никогда не бывало дома, хотя его внимания мне не хватало больше всего, а отсутствие его было то ли по работе, то ли из-за очередных кабаков на окраинах города, похожих больше на деревню, чем на цивилизованное местечко. Тоскливо и горько было сидеть на подоконной деревянной доске, выкрашенной белой краской, выслеживая вдалеке знакомую мужскую фигуру и просто наблюдая за внешним миром, между которым меня отделяло начисто прозрачное стекло. Как только Валентина, мать моя, встречала эту картину с фартуком на плече, то она снимала его и пару раз отходила мне по шее, опасаясь за моё здоровье. «Совсем дурья твоя голова не думает?!» плаксиво начинала она, когда уже несколько раз прошлась по мне клеёным фартуком. Сколько раз я просила прощения за то, что не соответствовала ожиданиям матери, но она продолжала душить во мне ребёнка чрезмерной опекой. Иногда я не наблюдала тонкой грани между её обожанием и презрением, всегда стараясь предугадать настроение мамочки и вести себя так, чтобы не расстраивать её всякий раз, когда это было не очевидным для меня.       Отец же, Владимир, был со мной честен и почти всегда отдавал отчёт своим действиям, он осознанно провоцировал мою мать на эмоции, будто его забавляли её приступы гнева. Валя-Валентина искренне не понимала почему он относился к ней так предвзято, часто грубил, причём без видимой на то причины, посылая на все четыре стороны, а после, накидывая козырёк на голову и прихватив под подмышку обшарпанный чёрный портфель, уходил надолго, возвращаясь следующим утром. Отец мой был довольно терпеливым, часто молчал, но всегда мне был рад. Жили мы в двухкомнатной, я на диване с матерью, а отец в отдельной комнатушке с библиотечным шкафом, усыпанный большим количеством разнообразных книг, за которыми он проводил своё свободное время, устроившись на винтажном кресле с деревянными подлокотниками. Владимир любил коллекционировать пустые упаковки табака, поскольку много курил и не имел любимой марки, зачастую покупая каждый раз новую, поэтому в его комнате всегда стояла пелена из дыма, медленно просачивающаяся в щель под дверью, отделяющую зал от спальни. Это раздражало мою мать, признаюсь, мне и самой это не очень нравилось, особенно запах.       Вскоре отец ушёл навсегда, без объяснений. Вышел за пачкой масла и пропал. Единственный человек, за которого я цеплялась всё своё детство, просто оставил меня. Я ждала. Ждала его, чтобы вновь тереться щекой о его вельветовый пиджачок, прижимаясь к его объятиям ещё сильнее, до посинения, до тех пор, пока в проёмах не появлялась Валентина Алексеевна. Можно ли назвать себя чьей-то собственностью? Наверное, ею мне приходилось быть для своей матери. Я не знаю, но мне бы не хотелось, чтобы это звучало именно так. Могу ли сейчас назвать себя свободным человеком? Тоже сомнительно. Всю свою жизнь я стараюсь соответствовать чьим-то стандартам; поведения, эталону красоты примерной и уважаемой женщины. Что творилось в моей душе не волновало ни одного человека в моей жизни, скорее всего, всё ещё есть сомнения.       В школе я была той самой девочкой, из-за которой устраивали драки после уроков, вырывая мои вещи из рук, чтобы как истинные джентльмены донести их до подъезда. Они спорили между собой, кидаясь с головой в очередные перепалки, а затем и вовсе растягивали петли моего рюкзака, почти разрывая его пополам. Я плакала ночами и не понимала, почему они будто завоёвывают моё внимание, как какую-то политически выгодную территорию, не имеющую прав быть независимой. Дома то же самое. Борьба за любовь, наплевательское отношение к моим истинным желаниям, постоянные ссоры, а потом затишье, будто набираясь с новыми силами. Вскоре, меня не устраивал такой расклад и приходилось разнимать сцепившихся идиотов, потому что от этого напряжения между ними под удар шло моё ментальное здоровье, наверно поэтому меня называли Мать Тереза.       В восемнадцать лет я убежала из попечительного дома, на то были основания и даже сейчас, в тридцать, я считаю правильным то, как распорядилась своей жизнью в юные годы. Валентина отреагировала очень резко, её обида вскоре не отвечала на звонки почти два месяца, но возвращаться я не собиралась. В общежитии было довольно скудно, но весело. Жаловаться на что-то, имея триста рублей в кармане — невыгодная затея. Комнату я делила с соседкой, рыжей хохотушкой, она настолько была простодушна, что я позволила себе к ней привыкнуть. Подруг в моём детстве не было, но все взрослые тёти говорили, что это от зависти. А чему завидовать, если человек на деле несчастлив? Странные люди, не ценящие то, что уже имеют. Так вот, Лена, моя соседка, была совсем другой; такой доброй и излучающей спокойствие, в самом деле ни с кем другим мне так комфортно не было. Связь с ней через пару лет прервалась, её контактов у меня не осталось.       Всё же, я поступила в ВУЗ, на факультет английского языка, а специальность выбрала, конечно, педагогического образования. Кстати, училась я там же, где сейчас и работаю, вот же повезло, да? Пять лет университета, затем ещё три года, и так потихоньку получила квалификацию доцента, которая позволила бы мне исполнить мечту — преподавания. Хотя, и обычного бакалавра было бы достаточно, чтобы работать в обыкновенной школе учителем английского языка, но мне хотелось большего, будто знала, что это было необходимостью, на случай внезапных жизненных ситуаций. Никто не позаботится о тебе так, как это сделаешь ты, говорила мне Валентина Алексеевна, и она была права. После окончания универа, меня всё же взяли администратором гостиницы Sheraton. Работа не пыльная, на самом деле даже интересная, особенно когда знакомишься с многими новыми людьми, иностранцами или соотечественниками. Sheraton является самым дорогим отелем Нижнего, самый приемлемый, для не богатого человека, номер обошёлся бы около пяти тысяч рублей за сутки, и даже завтрак в эту стоимость не входил, да и я вряд ли бы могла себе такое позволить всего каких-то семь месяцев назад. Как раз на тот момент всё изменилось. Я помню тот вечер как вчера. Семь месяцев назад…       — Оля, это какое-то недоразумение… — Девушка истерила, не находя подходящих слов описать свое состояние. Она тряслась как осенний лист и совсем не знала куда деть изумрудных глаз, что так хаотично осматривали меня в данный момент. Я обхватила Лесю за плечи, усаживая на кожаный диванчик, разместившийся в комнате для персонала. Налила ей в стакан воды и присела рядом, успокаивающе поглаживая по её дрожащей коленке.       — Я больше не буду их обслуживать, — она выпила воду залпом, — один из них распускал руки и говорил всякие гадости, я туда больше не пойду, даже не уговаривай, — девушка отставила стакан на тумбу, возле дивана, и начала медленно дышать.       — Кто? Из какого номера, скажи мне, я обязательно разберусь с этим, — решительности во мне в тот момент было хоть отбавляй. Какая героиня.       — Из сотого, — Леся смотрела с надеждой и каким-то облегчением. Улаживать конфликты было моим призванием, после английского языка, конечно же.       В коридоре всегда тихо, также как и в лифте, это скорее обыденность, чем случайное стечение обстоятельств. Бряканье моих каблуков чётко разносилось по стенам, а я уверенно шагала по чёрно-белой выложенной плитке, будто делая шаг ладьёй на шахматной доске, как говорится — одна ладья равноценна пяти пешкам, а две ладьи сильнее ферзя. В шахматы меня научил играть мой отец в восьмилетнем возрасте, играла я давно, но зато правила знаю до сих пор.       Стук в дверь — два коротких, один длинный. За той ничего не последовало, и выждав минуту времени для приличия, я постучалась снова. Дверь перед моим лицом резко распахнулась и следом, почти вплотную, впечатался мужчина, высокий, и симпатичная физиономия, которая излучала нахальную улыбку, что как раз и отталкивало в нём. От него веяло табаком и свежим запахом алкоголя.       — Ты мне нравишься даже больше, — он попытался дотронуться своей наглой массивной рукой до моего лица, но я не позволила ему, уклоняясь в сторону. Этого ещё не хватало. Что за вздор? Я никогда не позволю так с собой обращаться, хватит, натерпелась.       — Добрый вечер, прошу прощения…       — Прощаю, — не успела я договорить, как меня перебили. Ещё одна беспардонная наглость. Вот же ж…       — Я попрошу Вас, не обращаться так неуважительно к рабочему персонала нашего заведения, которые предоставляют Вам услуги. — Чётко, безапелляционно и довольно доходчиво, подумала было я.       — Для тебя всё что угодно, куколка. — Ну и рожа, нахал. И как у тебя наглости хватает…       — Меня зовут Ольга, к игрушкам я никакого отношения не имею, приятного вечера. — Хотелось было развернуться и уйти, но меня прижали к себе, крепко, настолько, что косточки на моём позвонке заметно хрустнули. Вырываться было бесполезно. Меня замуровали как свежий бетон, который, к слову, уже застыл.       — Только если с тобой, — от такого нахальства я разинула рот.       — В коридоре установлены камеры, попрошу меня не касаться, иначе сейчас же подоспеет охрана, — спокойно, не выдавая своего волнения мне пришлось давить на привлечение посторонних лиц, по его же физиономии было передано раздражение.       — Ян, завязывай, скоро приедут девочки, не трать своё время, — где-то из глубины комнаты послышалось рычание, а затем, еле слышно, смешок. Мужчина повиновался. Надо же, какой послушный. Затем вышел Дмитрий. Честно признаюсь, впечатление он произвёл на меня неоднозначное. Что-то присутствовало в нём не очень приятное: глаза, полные хладнокровия, нахмуренные брови и напряжённо ходящая из стороны в сторону — челюсть. Возможно, его вежливость заставила меня отнестись к нему лояльнее.       — Я прошу прощения за моего друга, он, кажется, в первый раз видит прекрасных девушек, таких как Вы, не может себя сдержать, — «Да-да, я сделаю вид, что меня нисколько не смущает твоя компания, и мы просто разойдёмся по разным берегам».       М-да, кто бы знал, что наша встреча перерастёт во что-то большее.       Я благодарна щедрому отношению ко мне, мне приятно его внимание и, кажется, я считаю его симпатичным, сексуальным, но разве этого недостаточно, чтобы быть вместе в таком случае? Однако, порой его внимание больше походило на одержимость моего присутствия — слишком много контроля и беспричинной агрессии. Моей матери Дмитрий не нравился, она его на дух не переносила. За три месяца выгрызла мне всё терпение, а после вновь перестала отвечать на звонки. Видимо, в этот раз, конкурент попался серьезный. До Дмитрия у меня было несколько молодых людей, но с ними все как-то быстро заканчивалось. Не без участия моей матери в этом.       «Этот не перспективный, тот мало зарабатывает. Боже, Олечка, почему тебя тянет на копию твоего папаши? Я возьмусь за твое воспитание» — говорила она мне в мои далекие двадцать и по нарастающей — годы. Мне тридцать, а я так никогда и не влюблялась по-настоящему. В школьные и студенческие годы я только и думала, что об учебе.       Казалось бы, что бы со мной было дальше, не встретив Диму: съёмная однушка, проезды на метро после смены у регистрационной стойки и тупое залипание в экран телевизора, а дальше — крепкий сон. Как давно я спокойно не спала, кто бы только знал…       Через месяц после перепалки в гостинице мы сошлись. Дмитрий настаивал на том, чтобы я переехала к нему в квартиру, а сам там бывал довольно редко. Понятия не имею что он делает, где ночует, с кем контактирует, а впрочем, мне отчасти стало всё равно. Такое впечатление складывалось, будто я живу не с мужчиной, а с бродячим котом. Он приходит когда желает того сам, просит почесать за ушком, накормить, обласкать, а затем уходит вновь. Иногда я всё же переживаю, что однажды он уйдёт также, как это сделал мой отец. Без объяснений и записок, просто исчезнет, оставив меня одну в этой квартире, пропитанной тоской. Да, она была обставлена прекрасной мебелью, только вот уюта здесь не было и наверное, не будет. Кто знает, может после меня здесь кто-нибудь решится навести душевный порядок. В каком-то смысле, я знала заранее, что осталась здесь не навсегда, что я лишь второстепенный персонаж в его жизни и надеяться на возможную семью я не имею права.       С Егором я познакомилась незадолго до того, как Дмитрий помог мне устроиться на работу в университет. Очень тихий мальчик, как мне казалось. Что удивительно для меня, так это его полное повиновение отцу. Папенькин сынок.       В ночь на первое сентября прозвенел дверной звонок, Димы дома не было. Спросонья я посмотрела время на будильнике, что лежал на прикроватной тумбе, который показывал около двух часов ночи. Запахнув халат, я вышла в коридор, но звонки в дверь не прекращались. Заглянув в дверной глазок, я увидела Егора и немедля открыла парню дверь. Дальнейшая картина отпечаталась в памяти, после чего я долго отходила от увиденного. Руки его были окровавлены. Полосатая рубашка небесного цвета теперь была в красно бурых пятнах, но что больше меня напугало, так это его взгляд. Пустой, абсолютно равнодушный, взгляд. Он толкнул меня в сторону, проходя в глубь квартиры, не снимая обувь. Кровь же на его ботинках слегла отпечатывалась, скорее от того, что была еще свежей и не успела полностью засохнуть. Егор прошёл в ванную, закрыв за собой дверь на замок и включил воду с сильным напором. Вода прекратила течь через десять минут, но парень так и не выходил.       Я стояла под дверью, вслушиваясь в каждые шорохи. Парень не выходил больше получаса, отчего мне стало так тревожно. А затем я услышала всхлипы, прерывистые, чередовавшиеся с тяжёлым воем, мальчик захлёбывался собственными слезами, надрывно и болезненно, мне было его так жаль, но я не могла ему ничем помочь. Уже после я решилась позвонить Дмитрию, но мужчина лишь попросил не лезть в дела своего сына. Сказал не трогать его и закрыться в комнате, и я повиновалась. Заснуть смогла лишь под утро. Когда же собиралась на работу, в квартире не было никого, кроме меня и тишины.