Работа Ведьмака

1. Лютик никогда не снимает рубашку. Лишь крутится перед Геральтом в своих обновках, как перед зеркалом, продолжая заливисто щебетать о делах насущных, будто бы вовсе и не он практически задыхался, проворно убегая от очередного толстобрюхого портного, заставшего барда со своей дочерью в весьма компрометирующих обстоятельствах. Тот кричит, орёт, якобы грозно машет ему кулаком, грозясь придушить своими руками, как только «этот проклятый поэт» покажется в их таверне. Эта ситуация настолько привычна, что Геральт даже не спрыгивает с неспешно бредущей Плотвы, лишь смотрит в сторону обрюзгшего сюртучника. Видимо, взгляд за годы нелёгкой ведьмачьей работы настолько отяжелел, что ему не приходится делать ничего больше — мужчина резко замолкает и робко, неловко пятясь, скрывается за дубовой дверью дома. Возбуждённый, радостный Лютик лишь протягивает ему открытую ладонь, ожидая, пока Ведьмак не отобьёт ему «пять», и, не обращая внимания на отсутствие реакции на свои действия, выкрикивает какой-то победный возглас, продолжая застёгивать многочисленный пуговички на новеньком кафтане, всё-таки стащенном из лавки мастерового перед недавним побегом. Геральт отмечает, что они и так выбились из сложенного им плана, пока Лютик без умолку вещает о прелестной Марлен, перечисляя все её несомненные достоинства, вовсе не смущаясь ситуации с обозлённым портным. Теперь ещё и этот город приходится вычёркивать из и без того короткого списка поселений, где на них не кидались с остроконечными вилами, просто завидев на объездной дороге. Ему-то разницы нет, но в коллекции Лютика уже несколько песен, которыми он прощается с жизнью. И, отчего-то, они раздражают сильнее всего. Геральту кажется, что скоро их вообще не останется — портных, готовых шить для Лютика сотый нарядный костюм, мешающе-сиюящий под яркими солнечными лучами. Надеясь, что это произойдёт в ближайшем будущем, он устало выдыхает и протягивает барду руку, помогая взобраться на Плотву, и лишь потом пришпоривает её, ускоряя шаг. До мелкой деревушки, в которой по слухам поселилась пожирающая людей стрыга, ещё около полудня езды, а Лютик не прекращает вертеться в седле позади мужчины, то и дело, задевая плечи Геральта объёмными воланами. Ткань синяя, цвета ясного неба, и Геральт мог бы ещё подумать, пытаясь подобрать более красноречивое слово, описывающее лоснящуюся светлую ткань с ярко-красными вставками, делающую глаза Лютика ещё более большими, наивно открытыми красотам отчасти озлобленного мира. Геральт знает, что поэту нравится новая одёжка, совсем не подходящая для их похода, и от этого в груди разливается непонятное тепло. Только он Ведьмак, Мясник из Блавикена, не знающий никаких чувств, так что всё эстетически привлекательное он предпочитает оставить менестрелю. В конце концов, Геральту нужна и своя работа — ведь неприятности, создаваемые и всякой нечистью, и неугомонными бардами отлично потворствуют росту его популярности среди людей. 2. Где-то он слышал, что кровь на красной ткани практически не видна. По крайней мере, именно этой фразой Лютик аргументировал выкупленные у торговца из утхлого городишки, где даже самой захудалой швеи отродясь не было, вызывающе красные портки и дублет такого же цвета, на удивление пришедшиеся барду впору. Однако, у червеобразного противного склизкого монстра, выползшего из норы в венах, если, конечно, у него таковые имелись, текла кровь кислотно-зелёного оттенка, который отлично впитывался в толстую плотную ткань, оседая на ней причудливым узором неравномерных капель. Особенно, когда эти самые почти круглые капли летели на неё с высоты нескольких метров — ровно на прыжок Ведьмака, нанёсшего отвратительному червю смертельную рану. От Лютика непомерно сильно и отчётливо пахло чем-то металлическим и тухлым одновременно, распространяясь всё дальше и дальше по округе, несмотря на достаточно большой отрезок времени, прошедший с того момента, когда Геральт оттащил тяжеловесное обезглавленное тело с широкой дороги в ближайшую сточную канаву, и, отвязав фырчащую то ли от смрадного запаха, то ли от глупости своих хозяев, не видящих очевидного, Плотву, направился в обратный путь. Остановка у ближайшей речки без сметающе быстрого течения была сделана под натиском Лютика, на скорую руку сочинившего заунывную песню о судьбе несчастных бардов, чей запах не оправдывает собственного имени, и играющего её по десятому кругу. Виновато в случившемся было то ли неплохое настроение Ведьмака, ожидавшего увесистого мешочка с обещанными золотыми, то ли мокрые вихры барда, забавным узором прилипшие к светлой коже лица, вызывающие некое подобие жалости, какое вообще мог испытывать лишённый эмоций Ведьмак. Лютик стремительно избавился от пришедшей в негодность, кое-где порванной ткани, бросив свою одёжку куда-то назад, и кинулся в прохладное озеро, нарушив тихую гладь прозрачной воды. Резко отвернувшийся Геральт не вызвал никаких подозрений, ведь Лютик не мог услышать, насколько быстро билось его сердце, когда Ведьмак понял, что и всё исподнее осталось на сырой земле. Вышедший из воды спустя некоторое время поэт, завёрнутый в ведьмачий плащ, лишь смущенно улыбнулся сохнущей на ближайшей ветке одежде, на которой не осталось и следа от пятен. На кое-где протёртую ткань он решил закрыть глаза. Не каждый же день суровые Ведьмаки решают заняться стиркой. 3. Они напивались дешёвым алкоголем в ближайшей забегаловке уже битый час. Не то чтобы ему или Геральту было жалко денег, нет, просто другого здесь не подавали — эль разбавляли немалым количеством ключичной воды, а пиво было слишком сладким, можно сказать приторным, отчего немного захмелевший Лютик так и норовил слизать сахарные капли, остававшиеся на губах, не прекращая краем уха слушать бессмысленный трёп повисшей на шее Геральта девицы. Тот не выказывал никакой симпатии или своего одобрения, но и не спешил скинуть ластящееся к нему тело, позволяя мелкой развратнице незаметно оглаживать изрядно уставшие плечи. Лютик, честно говоря, тоже бы не отказался. Последнее задание оказалось откровенно дерьмовым — упырица изрядно потрепала обоих, кинув Геральта через весь запыленный тронный зал заброшенного замка, впечатав в осыпающуюся каменную стену так, что потом Лютик практически весь путь до трактира выпутывал из его волос мелкие камушки. У самого барда так же как и у Ведьмака была рассечена скула, на шее, плечах, руках наливались фиолетово-ночным цветом синяки, да ко всему прочему добавился вывих ноги, из-за которого Геральт позволил менестрелю с комфортом разместиться на покорной Плотве. Однако Лютик чуть не завопил от неожиданности, когда Геральт подхватил его на руки, спуская с лошади, чтобы донести до места ночлега, и резво вскочив назад в седло, отказался слезать. Общим решением — молчаливым хмыканьем Ведьмака и будто ускорившемся говором смущенного барда — было принято завалиться куда-нибудь, чтобы после этого «куда-нибудь» силы остались только на долгий и крепкий сон, а не на неловкое молчание, так несвойственное их обычным дням. Бард успел накинуть новёхонькую котту поверх чистой рубашки, прежде чем заказать себе порцию туманившего мысли напитка. Геральт как раз прикончил очередной бокал, когда чернавка, как окрестил её раздражённый Лютик, принялась смешливо шептать ему что-то на ухо. Судя по тому, как блестели её глаза — увиденный меч Ведьмака, покоящийся в ножнах, её не устроил, и посмотреть она хотела на другой. Он поставил опустевшую кружку на стол и упёрся взглядом в глаза Лютика, девица, обернувшись, что-то крикнула трактирщику и перед ними появилась пышнотелая дама в цветастых юбках, несущая два бокала со скудной пеной, растекающейся по краям. Она что-то громогласно пробасила первой, а затем тяжело рассмеялась сальной шутке сидящего рядом пьяницы. Он обнял её за плечи, резво притянув к себе, пошатнув небольшой поднос, и на серебряно-серой ткани кафтана менестреля, оттеняющего его глаза, расплылось грязно-жёлтое пятно. Девица мигом улетела на пол, а окружающие столик люди в один миг сделали несколько шагов назад, оглядевший всех убийственно-грозным взглядом Ведьмак кинул несколько монет на липкий стол и, перекинув шатающегося барда через плечо, поднялся в жилые комнаты. По лицу Геральта было видно, что если с Лютиком ещё что-нибудь приключится, ни другим ведьмакам, ни королевским охранникам работы больше не останется — Геральт вырежет и чудищ, и разбойников. Абсолютно всех. + 1 То зелье в гранёном флаконе из прозрачно-чёрного стекла, не выглядело опасным ровно настолько, насколько зелье без этикетки, добытое в забытой Магией пещере, где на полу валялись оголённые кости, вообще может выглядеть безопасным. Только когда шуструю задницу, плотно обтянутую цветными портками, вечно веселого трубадура останавливала такая условность, как безопасность и сохранность собственной жизни. Ныть-то он может быть и ныл, однако когда дело касалось удирания из злобных лап кикиморы или утопца, Лютик начинал двигаться в противоположную сторону от чудища только после третьего или четвёртого рыка разъярённого Геральта, которому бренная тушка хозяина уже не раз проклятой Ведьмаком лютни изрядно мешала, так и так попадая в радиус замаха меча. Потому он, всё также играючи напевая навязчивой мотивчик будущей баллады о героическом подвиге пресловутого Геральта из Ривии, перекидывал флакончик из одной руки в другую, подыскивая наиболее подходящую рифму. — «Стало выть» или лучше «унеслось в прыть»? Геральт, что думаешь? Какая концовка лучше покажет всю твою самоотверженную жертву ради процветания добропорядочного населения, в лице меня и некоторых прекрасных дам, и всех остальных невежд? Или надо что-то более масштабное, яркое, поглощающее сознание, так чтобы все белокурые девушки падали в твои объятья? Я думаю, что… Лютик неожиданно замолчал и эта блаженная тишина, о которой Геральт, уже пару раз кинувший барду короткое и весьма лаконичное «Заткнись», мечтал последние несколько часов, настораживала и пугала сильнее извергающего испепеляющий огонь дракона. — Геральт? — голос Лютика стал выше на пару тонов. Растерянное выражение лица, непонятный туман, окутавший поэта и осколки стекла у его ног ясно давали понять о причине таких изменений. Ведьмак лишь устало выдохнул. — Лютик… Чёртов ты бард, куда ты опять вляпался? — Оно само, я просто подкинул чуть выше…А там камень… И оно… Вот… Геральт, я умру? Я не хочу умирать. Геральт, я ещё не сказал… Не сказал тебе… Казалось, ответ Ведьмака его вовсе не интересовал. Геральт оглядывал его плечо, закрытое облепившей мышцы влажной жёлтой тканью, молниеносно размышляя, что же предпринять. Единственным разумным решением была попытка отмыть Лютика от зелья, стараясь минимизировать его действие. Не слушая слезливые причитания вперемешку с тихими всхлипываниями, он стянул с барда камзол, и принялся расстёгивать деревянные пуговицы бельевой рубахи. Закутав его во всё тот же эльфийский плащ, он усадил парня перед собой и дернул за поводья, заставляя Плотву гнать быстрее и быстрее. Лютик продолжал бредить, размышляя о сторонах той самой чеканной монетки, о руках самого Ведьмака, о Предназначении. Геральту было не столь важно, что именно, главное — успеть, спасти Лютика. Он и сам не заметил, как давно нескладный, почти тощий менестрель, который в первую их встречу, не имел вид того, кто способен вынести все невзгоды кочевой жизни охотника на страшилищ, стал таким важным и значимым. Тонкая фигурка Йеннифер, стоящей у ворот бывшего дома мэра, временно ставшего её пристанищем, будто бы только их и ждала — Геральт пришпорил Плотву. Он, кажется, ополоумел, несясь со всей мочи, желая спасти, вернуть, сохранить, окончательно свихнулся, посчитав, что смог искренне влюбиться. Не снять блудницу за пару монет, не затащить красотку из трактира в чужую постель своей «таинственной молчаливостью», не прижать влекущую его за собой незнакомку к каменной стене тёмного переулка. А просто полюбить. Полюбить своего Лютика всем своим закостеневшим сердцем, слушая надоедливо-прекрасные песнопения, нежный сильный голос, тайно, даже для самого себя, любуясь бездонно-яркими глазами поэта, неспособными отразить всю его нескончаемо дивную добродетельную душу. Лютик бредит, несёт какую-то околесицу о чувствах, о биении сердца и прочей надуманной балладами ерунде. — Я тебя, вообще-то, люблю, Геральт. Ты такой слепой осёл, если не заметил это до сих пор, но я тебя всё равно лю… Геральт гортанно рычит, притягивая Лютика к себе, и целует, прижимаясь к обветренным губам поэта. Лютик стонет, отчаянно сладко стонет в поцелуй, обвивая шею Ведьмака руками. Так что когда Плотва резко тормозит прямо перед чародейкой, чуть не сбрасывая хозяев на землю, они не сразу понимают, что происходит. На лице у Йен непонятное выражение лица — она смотрит на них с долькой весёлого негодования, но весь её вид — поза — выражают некое покровительствующее превосходство. — Зря мчался, Ведьмак, обычная магия любви, вытаскивающая скрываемое на поверхность. Если ты хотел поцеловать своего «просто друга» на глазах своей бывшей, то в следующий раз не надо мчаться с конца света — мы с Тиссаей просто пригласим вас на чай. Вам осталось только закрепить начатое и всё окончательно спадёт. Надеюсь, тебе не надо объяснять, как это делается между мужчинами? Она добродушно смеётся и хлопает дверью, оставляя их наедине. Лютик, впервые за всё время их знакомства, смущенный Лютик, краснеет всё сильнее — от розоватых щёк, до красной россыпи оттенком на шее и алых кончиков ушей. —Геральт, я… Я пойму, если ты захочешь разойтись… Я не хотел тебя обидеть, я пытался найти другой объект, но не… Прости меня… Геральт искренне не любит, когда Лютик хмурится, теряя очередную цветную тряпку из своей одёжной коллекции, только, видимо, он готов сказать «спасибо» тому, кто оставил это зелье на приметном месте, ведь теперь он может заткнуть барда самым приятным способом из всех возможных. Сразу после того, как вырвет этому «кому-то» руки. За то, что подверг его мальчика опасности.