Финдельмундо

Сабито умеет проходить через дверцы шкафчиков. Зеницу этим не охомутаешь – он тоже, вообще-то, умеет – ещё бы не уметь, после того, как старший братец закрывал его, совсем мелкого, в шифонере или кладовке, заманивая туда сказками про Нарнию. Ещё Сабито не видит никто, кроме Зеницу. И хорошо. Потому что, боже-господи, ты разве не мог помирать аккуратнее – у тебя вся рубашка в крови и грязюке, руки-ноги откручиваются, как у лего-человечка, если захочешь, и тхнёт от тебя прелой землёй. В волосах запуталась веточка. Когда Зеницу впервые его увидел – он не испугался и даже не сдох в ответку. Сериал «говорящая с призраками» и собственный жизненный опыт эспера научили его – при виде непонятной ебанины, из села лучше не тикать – ебанина-то тебя всё равно найдёт, если очень захочет. Сперва нужно кинуть горсть соли. Не поможет – звонить Кайгаку. Кайгаку пошлёт нахер – на свой, естественно, в качестве оплаты за помощь, ебаное дитя капитализма – тогда можно приползти к дедушке. «Деда, а деда, за мной тут это... Мальчик шастается. Мёртвый». «Не вижу» – ответил тогда дедушка. Сабито сидел у Зеницу на шее – неощутимый – и ковырялся в ухе мизинчиком. Потом элегантно сщёлкнул из под ногтя то, что накопилось в ушах – и всё, о чём Зеницу тогда мог думать – «боже, только я буду видеть эту херню на ковре». Что же – дедушка не мог не то, что справиться – он не мог даже увидеть призрак, и у Зеницу оставался только один вариант – самый проверенный и надёжный, как швейцарские часы. Р ы д а т ь. Он плакал в рукав и плакал в подушку, плакал в эфемерное плечо дурацкого Сабито, плакал в метро, плакал в школе, плакал дома, плакал во время обеденного перерыва, не переставая пережёвывать онигири. Сабито смеялся. Антоним. Антипод. – Неужели я настолько страшный? – Ты настолько /мёртвый/. Я ненавижу, когда они к живым привязываются. У Кайгаку был один такой – мужик тридцатипятилетний, ебучий извращенец с обсессией на брата-близнеца. Говорил, «пока на могилу Ёричи не отведёте – буду на Кайгаку в душе пялиться». Брр. – Брр. Но я ж не такой. Мне от тебя ничего не надо. – Это ещё как знать. Сабито усмехнулся. Не красиво – Зеницу не понравилось. *** – Ты знаешь Томиоку-сенсея? – Он мой бывший. Тишина косплеит Сабито – повисает в воздухе, а Зеницу плюётся яблочным соком через нос – так, оказывается, можно. – Тогда, получается, тебе тоже примерно двадцать два? – Агась. Психологический возраст, тип того. На вид-то я тот ещё пиздюк. «На вид-то ты тот ещё трупак» – хочет сказать Зеницу. Но не говорит. – Понятно теперь, почему ты так на него пялишься. – Как «так»? – Как Танджиро. – Ммм, Танджиро... Будто я ебу, кто это. Зеницу машет рукой. Сабито грубый и безнадёжный, Танджиро и в подмётки не годится. Ну, наверное. Тут всё чисто на вкус Зеницу – и, во всяком случае, Танджиро /живой/. И видимый. Через неделю слёз да разговоров по душам, Зеницу решается: – Давай я тебя изгоню. Что для этого нужно? Может, ты Томиоке что-то сказать хочешь, и поэтому не можешь уйти? – Да нет, наверное, мы мирно расстались. – Как это. – Я сдох. – Блядь. Зеницу трёт переносицу. Будь тот же Камадо призраком – тьфу-тьфу-тьфу, кнешна – проблем было бы меньше, если бы они были вообще. – Сабито-кун, оцени, пожалуйста, ситуацию – призрак, спустя пять лет после смерти, привязывается к малолетнему эсперу и не хочет... Ничего? Это не так работает! – Ну, а почему я здесь тогда? Если это не работает. – Не знаю, может, ты мне лжёшь. Сабито надувает щёки, в показательной попытке удержать показательный смех, и они, щёки эти, становятся похожими на персики. С персиками у Зеницу ассоциации из ряда «ну такое», но ему не привыкать – волосы ведь у Сабито как раз оттенка peach pearl pantone. – Сабито, не смешно. – Кому как. Но я действительно ничего не хочу. – У тебя депрессия? – С какого перепугу? – Когда я ничего не хочу, деда спрашивает «у тебя депрессия?», а потом ведёт в додзё и лупит. – Бля. Сабито щёлкает пальцами и поднимается ввысь. Проходит через потолок. Позер. Зеницу решает подкатить яйца к Танджиро, когда они выберутся на выходные, и расспросить хорошенько про Томиоку – главное, чтобы бффшечка не подумал зажечься ревностью да скосплеить песню про бабье соперничество. Ну, может унылый учитель до сих пор скорбеет по своему дохлому бойфрэнду – и скорбь его настолько глубока, что держит Сабито топким зыбучим болотцем? Сабито пиздастрадает из-за чужих пиздастраданий, и поэтому не может уйти? Хоть это и редко случается. Мёртвые переживают за живых меньше, чем живые за мёртвых – духи те ещё сволочи и бичи общества, в большинстве своём, ведь смерть не многих меняет в лучшую сторону. Кайгаку говорил «смерть делает из конфетки говно». А потом «приятного аппетита, копрофилушка», беря Зеницу за шкирки да таща на свои эти заказные экзорцизмы – в качестве подставки для толмудника, чаще всего. – Эй, Сабито, – говорит Зеницу в потолочную побелку. – ты же знаешь, если что, я смогу помочь... Ну, по крайней мере, попытаюсь. В ответ ему – эфемерная рука, показывающая «окей». Хоть что-то. *** – На какой вы стадии отношений? – Понятия не имею. Ну, я, как бы, не чувствую, что ему как-то неловко или утомительно, или противно, но он... Ну, даже говорит со мной не часто. Я ему «Гию, ты такой замечательный!», ну, потому что ведь правда, скажи. А он такой «угу». – Обидно? – Нет! У меня нет на это времени. Я растормошу его, обязательно. – Маньячина. – Мне припомнить Незуко? Зеницу цыкает и лягает Камадо по кроссу кроссом. Они пытаются доесть тайяки быстро и молча, пока масло, пропитав пергамент, не начало жирнить пальцы, но Зеницу опять не сдерживается. Не может себя сдержать. – Так он... О себе тоже совсем ничего не говорит? Прошлое там, хуёшлое... – За «хуёшлое» в разговоре о Томиоке-сенсее и получить можно. – Извини-извини-извини! Скажи только... – Полная молчанка, – Танджиро добирается до начинки, его губа неряшливо пачкается лиловой пастой адзуки. – Зато, знаешь что? Он меня за руку взял. На днях. Видишь, какой прогресс! Мы обязательно будем вместе! «Ну да, ну да» Зеницу достаёт сухие салфетки и вытирает Танджиро рот, нахмурившись. «Мы с Сабито, вероятно, тоже. До скончания веков». *** – А я знаю, чего хочу! – Сабито тут же сыпет на уксус его надежды соду своего собственного непбробиваемого тупизма. Гасит. Попускает. –Я всегда, с тех пор, как сдох, хотел в человека руку просунуть! Зеницу накрывает лицо книжкой и воет в шероховатые странички. – Хорошо, – спустя секунд восемь– Блядь, чё за некрофистинг... А оно тебе поможет, ну, там, это... Почить с миром? – Не думаю, – Сабито пожимает плечами. Зеницу уже похер, даже не страшно, хотя страх – его второй лучший друг, его самодельная золотая клетка, из которой так не хочется выпархивать. Зеницу уже похер, так что он говорит «валяй». Сабито касается ладонью его грудной клетки – и прошибает насквозь. Зеницу даже не щекотно, а Сабито говорит, что чувствует тепло его сердца. – Тебе кажется. – Может и кажется. Сабито сжимает кулак где-то там, где у Зеницу находится серединка пищевода. – Эй, малолетний эспер, даже не прохладно? Никак? Скука. Смертная. Зеницу отнимает книгу от лица и прыскает в кулак. С чувством шутки-юмора у него всегда было очень и очень хуёво – но Сабито это лишь на руку. *** – Нет, я сказал Мастеру, что следует сдать тебя в психушку. Ну это же невозможно – Мастер один из лучших, самый пиздатый, блядь, понятно тебе, уёба? И что? Если даже он твоего мёртвопидора не видит – каким таким хуем ты его можешь видеть, бесполезное ты существо? Ой, тц. Кайгаку махает рукой. Сабито, что есть силы, прописывает ему своих фирменных эфемерных пиздюлей – и что, что Кайгаку их не чувствует? – Это тебе за «мёртвопидора», – да с ноги по скуле. – это тебе за «бесполезное существо»! – «Бесполезное существо» – это ж про меня, – шёпотом. – Я знаю, – говорит Сабито. Левый коронный. *** От экзов веет смертью больше, чем от мёртвого мальчика, которые вьётся вокруг Зеницу вот уже месяца с два. Гию начал разговаривать с Танджиро, но всё ещё не выдал ни капельки скорби, ни зацепки, ни ниточки, нихуя. Но об изгнании духов Зеницу сейчас думает гораздо меньше, чем о матеше там всякой – похуй, что его судьба предопределена, похуй, что в университете он не сдался, а в дедов экзорцисткий офис – как влитой сядет. Похуй. Похуй. Поебать. – Чё зубришь? – Всё подряд. – О. Как хорошо, что я был отличником по «всему подряд». – Ты-то!? Сабито похож на оболдуя, али взрыв на фабрике нектаринового варенья – никак не на отличника или даже, допустим, хорошиста. В комитете моральности он точно, по всей видимости, не состоял. – Будешь выёбываться – уйду. – Аллилуйя, нужно было тебя сразу катангенсом изгонять. Зеницу прикрывает рот, когда Сабито деловито имитирует оплеуху и зависает в воздухе, склонившись над библиотечными томами. – Да... Пизда... – Отличничек. – Не тяфкай. Ща порешаем. И, типа. Да. Они решают. Под диктовку Сабито, под почерк Зеницу, похожий на дрожащее желе, под монотонный тик-так часов и садящееся солнышко. И так – неделю. Неделя на подготовку к экзам – это дохуя, честно, если впахивать от зари до зари. Это практически всё лето в один день. Только не так страшно-весело. Скорее страшно-страшно, даже если над твоим темечком не повисает ободранно-смазливый мёртвый мальчик. Зеницу сдаёт не лучше всех мире, и даже не лучше всех в классе, но, в принципе, репетиторскими навыками всезнайки (как оказалось) Сабито он доволен. Сабито, наверное, тоже стал бы учителем. Скорее всего, природоведения. Или классруком началки – дети любят всё всратое, Сабито бы быстро приобрёл популярность среди барышень от пяти до десяти. – Спасибо, – говорит Зеницу. В качестве истинной благодарности – вновь позволяет Сабито погреть руки об свои внутренности. Призракам это типа валерьянки, что ли – живое человеческое тепло. Зеницу думает, что это странно – Сабито, вытянув руки, прикрыв глаза, /улыбаясь/, похож на лисичку. «Миленько». «Ой». Какой-то ебучий бред и ебучий кринж – Зеницу с этого полночи хнычет в подушку. *** У Танджиро с Гию всё хорошо – настолько, насколько вообще всё может быть хорошо в мутках с ледышкой – но о Сабито Гию ничего до сих пор не рассказывал, поэтому Зеницу глубоко вдыхает через нос и достаёт со шкафа деревянную коробочку. Сабито привязан к нему уже больше двух месяцев. Если так пойдёт и дальше – привяжется и Зеницу, а это чревато. Это хуёво. У мёртвых и живых никогда не выходит общей здоровой тусовки – разные менталитеты, может, или угроза залететь к мозгоправам, за то, что рассказываешь невидимке о своих невзгодах, или ещё какой хуй. В принципе, не важно. Главное – Сабито изгнать. В одиночку. Наконец-то. Листая толмудник на летних каникулах, перетирая в ступке ракушки и крохкие самоцветы, святую воду, морскую соль и девчачьи духи от москино – каждый способ, каждый наговор, каждый ингредиент – Зеницу ежедневно и еженощно распыляет веничком на Сабито какую-то очередную мешанину, произносит какие-то очередные заклятия, похожие на мамбл-реп. – Да не дуйся ты, как младшеклассница! Это и для твоего блага тоже – тебе ж легче станет, если перестанешь по земле шастаться! – А тебе, Зеницу, откуда знать? Ты, что ли, мёртвым был? – Я читал... – Читал он, я тоже читать умею. Зеницу закусывает нижнюю губу и перетирает в ступке очередное варево – вымоченная крапива, дешёвая пудра в шариках, кора священного дерева из какой-то префектуры, где дед прошлым летом печень лечил. Конечно же, это не сработает. Опять. Дополнительной и постоянной составляющей зелий Зеницу становятся его собственные пот и слёзы, и кровь от намозоленных ступкой пальцев. *** Проходит лето – как по щелчку. У Зеницу чуть отрастают волосы, потому что, спрятав лицо за набившей оскомину экзорцисткой книженцией, он совсем забивает на внешку. Сабито говорит, что Зеницу скоро сам, такими темпами, помрёт. И будут они вместе целую вечность скитаться по миру – хуй пойми зачем. – Прямо таки «хуй пойми»? Сабито, пожалуйста, пожалуйста, я не устану повторять – скажи, что тебе нужно – я постараюсь... – Да ничего мне не нужно, расслабься уже. – Да как так! Зеницу вспыхивает. Что-то в нём даёт сбой, он кидает в Сабито пепельницу, с горкой набитую зверобоем – пепельница разбивается. Зеницу смахивает всё со стола и истерит, истерит, истерит. Истерит так, как давно не истерил – из носа, вперемешку с совсем уж жидкими соплями, течёт кровь, ресницы слипаются в толстые паучьи лапки русявого цвета, лицо и шея, напитываясь солёной влагой, опухают. – Мы затянули, Сабито, мы так пиздецки затянули, мы так пиздецки проебались с твоим изгнанием, это всё потому, что ты не хотел мне помогать, пиздец, Сабито, /что мне теперь делать?/ – Ты чего это? Изгнать можно любого, даже Есуса, раз уж на то пошло, похуй вообще, сколько лет назад человек помер. – Можно! – взрывается Зеницу. Он говорит громко, плюясь, а потом сильно-сильно впивается зубами в свою нижнюю губу. Да. Чисто теоретически, изгнать Сабито можно. Но есть одна проблема. Зеницу этого делать больше /не хочет/.