Футболка, зелёный и факт отсутствия

И для меня не будет больше света, не будет больше неба и земли… Агата Кристи, Триллер.

      На полке три ряда коробок. Семь долларов… красота требует жертв, нафиг. Синий носят шлюхи, фиолетовый — гордые готы-уродки. Джолин берёт коробку краски из почти нетронутого ряда, презрительно пропуская взглядом последнюю пачку красного и целые полки помпезного рыжего всевозможных оттенков. Купюры не лезут из карманов джинс. Она же не настолько потная, что они прилипли к ткани, нет?       Кассирша рыбьими глазами сверху-вниз пялится на её желтовато-белые пряди, нерасчёсанными сосульками висящие надо лбом. Визжит печатающийся чек. Джолин перекатывается с пятки на носок. А рыбы различают цвета? Папа что-то говорил… хых, ему бы понравилась эта рыбка.       Как жрец кладёт агнца на алтарь, она бережно кладёт открытый тюбик на раковину, как фивский мрамор в музее, покрытую подплывшими коричневыми трещинами, заводит руки за спину и, цепляясь пальцами за ткань, по-мужски одним движением стягивает футболку через голову. Футболка прилетает на прислонённый к кафельной стене рюкзак.       Ну, благословите, Боги школьного туалета.       Яростные пальцы вцепляются во влажные волосы, будто пытаясь вырвать мерзкие пряди с корнем, и вбивают в них зелёную жижу. Джолин безжалостно выдавливает краску на сложенные лопаткой пальцы, цыкает (японский городовой, ну почему эта не-американская кровь читается не только в её чуть плоском лице и жёстких скулах, но и даже в таких мелочах) на падающие на раковину капли, и из-под детских бровей хмурится на себя в зеркало. Если кто-нибудь из учителей найдёт её здесь, шестиклассницу в одном лифчике и джинсах, согнувшуюся над раковиной, с намазанной едкой краской головой, то…       Ветерок из приоткрытого окна так приятно холодит кожу под волосами. Трещины на мраморе заливаются зелёной жертвенной кровью. После побегов из дома, которые редко длились дольше 12 часов, ей уже приходилось мыть здесь голову, и, чёрт возьми, как же она благодарна за этот мыльный опыт. Зелёный льётся мерзкими водопадами, капает с её ресниц, рокочет в сливной трубе, зелёный стекает по шее, между лопаток, распускается разводами на белой ткани. Сраный дизайн.       Последняя сменная футболка покрывается пятнами её жертвенной крови и становится тяжелей от влаги. Джолин сидит на подоконнике и ждёт, пока высохнет ниспадающее ей на плечи салатовое чудо. Как она до этого дошла? Когда очередной заворот жизненных кишок уже случился, правда сложно вспомнить. Сначала было пари с Чарли, этим уродом, и она проиграла, и дешёвый отбеливатель для белья так жёг кожу головы, и потом она пришла в школу доказать исполненное, и потом ей не хотелось показаться дома с обоссанной сединой вместо волос, особенно в тот день, когда папа приедет после экспедиции-       О Боже мой.       Она чуть не выбегает из своего кафельного храма без футболки.       Топ-топ-топ…       …про мои волосы, мама скажет, что это огуречные семечки через голову проросли. А он ухмыльнётся, а если долго промолчать, то расскажет про этого… как его… Кишибе! У которого волосы зелёные, мерзкий такой! У него вроде дом горел… или типа того… Папа когда рассказывает, выглядит таким уставшим, как будто рыб не изучает, а воюет с ними. Представляю, Джотаро Куджо бьёт злодеев направо и налево, ага. Он при мне ни разу не дрался.       Топ-топ-топ-топ-топ…       Он наверняка уже дома. Сидит за кухонным столом и пристально всматривается в каждый цветок на обоях, каждую чёртову ложку, как будто пытается по ним прочитать, чем происходило дома без него. Глупый, он никогда не догадается, что без него мы с мамой всегда едим либо у меня в комнате на полу, либо на веранде. А мама, мама теперь так-       А-а-а-а-а-а-а!       Джолин срезает путь через клумбу соседки, тараном ударяется о калитку, перемахивает через порог, и- — Мам!       Мама стоит посреди кухни с телефоном в руках. Джолин напрягает взгляд, но не видит ничего возвышающегося, или белого, или хмурого, или с тёплыми руками, или ничего, хоть отдалённо напоминающего отца. Холодильник не в счёт. — Мам? Чего… там?       Мама опускает телефон. — У отца завал на работе. Срочно отправили в Средиземноморье. Снова. Но он обещал, что будет через две недели и останется надолго, так что… пока у нас будут хорошие каникулы. Вдвоём.       Она не улыбается: они с дочерью по молчаливому соглашению привыкли не скрывать друг от друга ничего, особенно эмоций, поэтому, наверное, дедушка Джозеф и говорит, что Джолин такая же изворотливая, как ржавый рельс. Знал бы дед, как она умеет притворяться. Когда придётся. То есть, сейчас.       Джолин чувствует обруч в горле. Как ребёнок, честное слово… — Мисо будешь?       Ага, наготовила этого японского дерьма к его приезду. Терпеть не- — Да, мам. Я только пойду, мне надо домашку на каникулы у Кейтлин забрать.       Лицо хочет собраться в кучку. Хочется топать ногами и немного размазать слёзы по щекам. Взрослые так не делают, взрослые, они, как они делают, они… Джолин бесшумно выдыхает. — До темноты домой, ладно? — Вас понял!       Джолин разворачивается и выходит быстрым шагом, пока с лица не осыпалась маска, но не слишком быстрым, чтобы он показался подозрительным. Вроде голос не дрожал, а мама ни за что не должна догадаться, а то она будет переживать, а она уже и так из-за него, всё из-за него, он, её, никогда…       Всхлип.       Ну как ребёнок, честное слово.       Ветер гладит мокрое раскрасневшееся лицо. Слёзы засыхают по коже мерзкой тугой плёнкой, но, если умыться солёной водой, будет то же самое. Своя соль ближе. А умыться хочется. Джолин решает умыть только половину лица для честности, но потом сдаётся, и плескает себе в глаза воду до тех пор, пока не чувствует, как мокрая футболка прилипла к животу.       Ей почему-то резко перестаёт быть грустно.       Становится даже смешно.       Ха-ха, пупок видно через ткань.       Вдруг резко подступает злость. — Да ну тебя!       Какой-то несчастный подвернувшийся под руку камешек летит в океан. — Ну и катись к своим рыбам!       Пустой пляж не отзывается. — А-а-а-а-а-а-а-а!       Джолин даже не пытается подвернуть джинсы и, как есть, неуклюже вваливается в воду по колено.       Нафиг, к чертям, пошёл, урод, мудак, — она мысленно пытается вспомнить все известные оскорбления.       Я буду жить с мамой вдвоём без всяких тупых придурков, и научусь драться, и машину водить, и буду красивая, как- красивая! — и мы будем с ней путешествовать, и ей будет так хорошо, и без тебя, и я буду жить, вообще, как хочу! — и распрекрасно, и пока… пока, а! — пока не будет конца света! А потом пусть, и вообще, и океан горит, и пропади всё пропадом, и время ваше, и пространство, к чертям! Ничего не надо, пошёл нахуй со своим всем! На-хуй!       Она выдыхает, довольная своей резкостью. Мысли медленно приходят в порядок. Это уже совсем по-взрослому.       И как она будет объяснять маме мокрые штаны?