Красная книга

Соседи смотрели без жалости – можно даже сказать, с интересом. Они и без того уже давно заглядывались на их дом и всё шептались: ну уж этих-то точно скоро навестят. Случилось, конечно, не так скоро, как они, может, рассчитывали, но всё же случилось. Цзян Чэн, стоя по левую руку от матери, еле заметно вздрогнул, когда Вэнь Чао первым вошёл на их двор, и за ним – вся его группа. У каждого на плече горела алым повязка хунвейбина [1]: их отстирывали и отглаживали так, как даже никогда – рубахи. Вэй Ин потянулся к Цзян Чэну, желая подбодрить, хотя и его сердце сжалось в дурном предчувствии. Юй Цзыюань, точно почувствовав их смятение, обернулась и одними губами сказала: – Стыдно!.. Выпрямите спины, мужчины вы или кто… Она сама никогда не сгибалась и не склонялась ни перед кем, и Цзян Чэн с Вэй Ином каждодневно, с самого ещё лета, боялись за неё ужасно. Юй Цзыюань работала в школе учителем китайского языка и литературы, и найти в любых её словах контрреволюционные домыслы было бы проще простого – что ученикам, что прочим учителям. Одно лишь только слово против – и того бы хватило, чтобы разжечь пожар ненависти к ней, поставить в один ряд со всеми разоблачёнными и обличёнными, надеть на шею позорную табличку и заставить ползать на коленях. Но Юй Цзыюань бы ни за что не склонилась, и тогда… что тогда, оба понимали прекрасно: до дома бы учитель Юй, антипартийный и антисоциалистический элемент, уже ни за что не дошла бы. Такой открытый протест против революционного дела непростителен, это самое что ни на есть контрреволюционное деяние! Но до сего дня никто с её обличением не торопился: может быть, даже будучи в большинстве, опасались немного и ждали подходящего случая. Вэнь Чао по-свойски осмотрелся, поправил кепку на голове. Рядом с ним вытянулась по струнке красивая хунвейбинка с ружьём на плече: ни короткие волосы, ни слегка обветренные губы, ни мазок сажи на щеке не скрывали её юной, чувственной красоты. Разве что взгляд, презрительный и надменный, портил впечатление. – Мы, профессор Цзян, – сказал Вэнь Чао, выделив голосом это «профессор» особо, – получили донесение, что у себя дома вы укрываете контрреволюционную литературу. Обыск будет произведён незамедлительно. Несколько парней и девушек, бесцеремонно оттолкнув Цзян Фэнмяня с дороги, ворвались в дом, но он не сделал даже ни малейшего движения, чтобы остановить их или как-то воспрепятствовать. Только ниже опустил голову. – Пожалуйста, – сказал он. – Пожалуйста. Первым на себе действие революции испытал именно Цзян Фэнмянь. От Пекина до Тяньцзиня было рукой подать, и кампанию по борьбе с противниками буржуазии развернули буквально в тот же день, что и в Пекинском университете [2]. За первую неделю обличили с десяток преподавателей: тот придерживался капиталистических идей, у этого отец состоял в Гоминьдане [3]… Тем, кого не разоблачили сразу, тут же пришлось самим вспоминать все свои грехи – или же припоминали коллеги. Цзян Фэнмянь тоже был вынужден писать критику на самого себя. Об этом обо всём Юй Цзыюань уже потом вызнала от других – от его коллег, тех, что ещё могли поднять голову повыше и открыть рот. В письме с самокритикой было такое: на занятиях в аудитории пропагандировал вредительские идеи… вводил в заблуждение студентов… распространял контрреволюционную литературу… признаю свою ошибку и раскаиваюсь в содеянном… чувствую необходимость извиниться перед всеми и вверить себя в руки тех, кто может предпринять решительные меры по моему перевоспитанию… Причина-то была банальной – они со студентами на паре читали отрывок из «Тихого Дона». Это было ещё до начала социалистической революции, с полгода назад, но теперь выплыло наружу, как рано или поздно выплывает любая грязь и дрянь. Вечером Цзян Фэнмянь вернулся домой тихий, закрылся в своём кабинете. Юй Цзыюань пришла в небывалое волнение. Сперва мерила шагами коридор, потом подскочила к двери и что есть силы заколотила по ручке: открой, открой! Выбила случайно щеколду: она могла и не такое. Вэй Ин с Цзян Чэном успели в щель между косяком и покосившейся дверью увидеть в руке Цзян Фэнмяня револьвер: старинный, раритетный, оставшийся от деда. Дед-то ещё монархию успел застать. В кабинет они заходить побоялись. Юй Цзыюань кричала и бранилась, Цзян Фэнмянь отвечал ей негромко – но потом, во внезапно наступившей тишине, стало слышно: – Я ползал перед ними на четвереньках в ошейнике и лаял как собака. И завтра буду делать то же самое. И послезавтра. И буду ходить по городу с табличкой на шее: «подстрекатель». Отдай мне револьвер, Цзыюань… И Цзыюань с небывалой жестокостью отвечала: – Решил облегчить им задачу, Фэнмянь? Вот так помочь в правом революционном деле? Через месяц Вэй Ин встретил на улице своего товарища со школьной скамьи, сына профессора Ланя. Лань Чжань всегда был такой серьёзный и неприступный, а тут – брёл по тротуару, словно не замечая того, что происходит вокруг. Вэй Ин окликнул его, и Лань Чжань, который никогда раньше не опускал подбородка, вздрогнул, втянув голову в плечи, как будто боялся, что сейчас его ударят палкой – или, того хуже, ударят словами: «сын контрреволюционера!» В тот момент Вэй Ин ещё не знал, насколько он прав. Оказалось, его отец, старший профессор Лань, неделю назад выбросился из окна университета – совершил самоубийство, сказали в полиции. Его так и хоронили, с неотмытым лицом, исписанным сплошь и поперёк иероглифом «собака». У него-то не было такой жены, как Юй Цзыюань… Младший профессор Лань, дядя Лань Чжаня, оказался под домашним арестом. А самому Лань Чжаню, как и его брату, Лань Хуаню, нужно было принять решение: отречься от контрреволюционных предателей, по случайности оказавшимися их родственниками, примкнуть к отрядам хунвейбинов и встать на рельсы революции. Или же… В первый и в последний раз в жизни Вэй Ин видел, как Лан Чжань – Лань Чжань! – плачет. Он тогда не нашёл нужных слов и промолчал, и Лань Чжань вспыхнул, развернулся и ушёл. Вэй Ин ещё долго корил себя за это: со стороны всё выглядело так, словно он не желает знаться с антипартийными элементами! Он хотел извиниться, поговорить – Но «потом» в их мире уже не существовало: Лань Чжань и Лань Хуань навсегда исчезли из города. Идеи революции не знали такого слова, и Вэй Ину тоже пришлось позабыть раз и навсегда. Из дома раздавался грохот переворачиваемой мебели – той, что, конечно, ещё осталась; стук бесцеремонно скинутых на пол вещей. – Это все, кто есть из домочадцев? – спросил Вэнь Чао, намекая, конечно, на отсутствие во дворе старшей дочери – Цзян Яньли – и когда профессор Цзян кивнул, то досадливо скривился. Красивой хунвейбинке подле него, заметившей эту мимолётную досаду, совершенно не понравился такой интерес к какой-то там девушке, и она, небрежно спустив с плеча винтовку, угрожающе качнула ею в сторону семьи Цзян. Вэй Ин и Цзян Чэн переглянулись. Мать, как всегда, оказалась прозорливее прочих, когда неожиданно, после объявления начала Социалистической культурной революции, твёрдо решила отправить Яньли в Сычуань к своей родне. Тётка Юй с мужем жили в уезде Мэйшань, в деревне в одной из коммун. Уже почти что в самом конце второй пятилетки они потеряли единственную дочь: заболела – сначала легко, потом, вынужденная ежедневно стоять у сталелитейной печи, тяжелее, а потом, подкошенная голодом, и вовсе сгорела в лихорадке за несколько дней [4]. Но тогда многие так умирали, разве же это было какой-то великой бедой. Хотя, для тётки Юй, наверное, было. Но теперь она передала весточку со знакомым, что о Яньли хорошо позаботится – в самом деле, у них за последние годы как-то выправилось всё, и прямо уж от голода в их деревне никто не помирал. Цзян Яньли только-только окончила университет и ещё не успела обосноваться на своей первой работе. По натуре она была нежной, доброй и светлой. Специально для неё профессор Цзян привёз из заграничной командировки, куда летал на конференцию, два платья: одно из сатина с кружевами, молочно-белое, и другое – на зиму, из шерсти, бледно-голубое. А кроме того –красивую заколку для волос. Волосы Яньли подбирала наверх, оставляя уши открытыми, и спускала вниз чёрную прядь у виска. Никого на их потоке в университете не нашлось, кому бы не нравилась Цзян Яньли – такой хорошей она была, хотя и не считалась первой красавицей. Уезжала она в Сычуань ранним утром, на поезде, куда её сажали Вэй Ин с Цзян Чэном: сначала закинули на ступеньку чемодан, потом сестру. Из-под кепки теперь торчали две короткие косицы – волосы ей предусмотрительно обрезала сама мать, просто отхватила большими ножницами разом по самые плечи [5]. Вместо платьев и пальто Яньли была одета в тёмно-зелёный ватник, совсем уже не новый, но всё ещё не затёртый. В этом самом ватнике в сорок первом году Юй Цзыюань приехала в Тяньцзинь, чтобы поступить в университет. У других, может, и не получилось бы так, из деревни – и в университет, но Юй Цзыюань всегда была особой. И потом уже, когда выучилась, её распределили вовсе не обратно, в Мэйшань, а оставили в городе: тогда она уже стала замужней женщиной. Цзян Фэнмянь принадлежал к интеллигенции, его семья носила совсем другие одежды, и зелёный ватник на долгие годы отправился в самые глубокие сундуки, как отголосок памяти. А теперь вот пригодился. – А-Чэн, а-Сянь, – Яньли протянула к ним руки сверху, и каждый сжал по маленькой аккуратной ладошке. Так и стояли треугольником, сестра – уже в поезде, братья – на платформе. – Я письма буду отправлять, как получится – но писать как есть нельзя, вы понимаете. Буду писать как смогу, а вы уж прочитайте между строк. И я прошу – будьте осторожны! Будьте! Позаботьтесь о родителях! – А кто о тебе позаботится, старшая сестра? – вспыхнул Цзян Чэн. – Куда тебе в деревню! – Это точно, – поддержал его Вэй Ин. – Ты, конечно, не белоручка, но это же совсем другое дело! Для того ты училась в университете? Яньли переплела свои пальцы с братскими. – Всё будет хорошо, – пообещала она. – Всё хорошо будет. Прошло совсем немного времени, и Вэй Ин с Цзян Чэном в самом деле порадовались, что их сестра сейчас в деревне. Там революцию тоже горячо поддерживали, конечно, но постоянная занятость не оставляла свободного времени. И пусть нежные руки Яньли теперь были чёрными от труда – но всё же не от чернил, как если бы её заставляли писать дацзыбао [6], обличающие своих же родителей! И сейчас, глядя на Вэнь Чао, тихая радость за то, что Яньли не с ними, вновь охватила сердца семьи Цзян. – Вот мы и свиделись, учитель Юй! – сказала вдруг хунвейбинка и опять искривила свои красивые губы. – Ну, здравствуй, студентка Ван, – холодно ответила Юй Цзыюань. Вэй Ин вспомнил, что девушку звали Ван Линцзяо, она окончила ту школу, где работала Юй Цзыюань, и прославилась своими выступлениями в драматическом кружке. Ей прочили великое будущее на сцене – но она, видимо, вдохновлённая примером министра Мао, решила повторить её путь [7]. – Товарищ Ван, – поправил её Вэнь Чао. – Хотя, вашей буржуазной семейке мы не товарищи и никогда не будем. Таких, как вы, нужно нещадно искоренять! – У вас, наверное, – вкрадчиво добавила Ван Линцзяо, – и «Цитат председателя Мао» [8] в доме нет? Зато найдутся другие книги, которые вы по вечерам читаете друг другу? Книги теперь иметь было боязно, особенно те, которые объявили контрреволюционными. Или могли объявить в будущем – поди угадай, которая окажется сомнительной, когда и где найдут идеи, опасные для светлого коммунистического пути! Громили всё: библиотеки, книжные лавки. В их университете однажды из динамиков раздалось: «Товарищи! Призываем вас нанести упреждающий удар врагу в самое сердце! Сегодня в двенадцать часов дня во дворе университета будет свершено правое дело: ваш долг перед страной и партией присоединиться!..» Из окна было видно, как туда, в центр двора, студенты выносят книги из библиотеки – целыми стопками – и сваливают их в одну кучу. Профессор Лань сидел прямо на ступеньках университета и не пытался вмешаться, просто смотрел тупо в одну точку, но будто ничего при этом не видел. Из половины книг сложили большое кострище, вторую половину пока отложили в сторону, чтобы не поджечь ненароком всё здание слишком сильным огнём. Подпалили с одного края, с другого – ветер задувал огонь. Тогда сперва сбрызнули немного керосином, и уже потом зажгли. Всем студентам пришлось выстроиться в несколько больших кругов, иначе места не хватало. Вэй Ин в толчее оказался одним из первых. Он смотрел на рыжие языки пламени – и через них, на противоположной стороне костра, увидел Лань Чжаня. Его и без того обыкновенно белое лицо теперь было ещё белее, как маска, точно он готовился отыгрывать роль злодея в пекинской опере; губы дрожали, будто он хотел что-то сказать, но никак не мог. Преподавателей было всего ничего. Кто-то шепнул, что остальных заперли в зале на швабру – они старались не пустить в библиотеку, мешали выносить книги. Пришлось припугнуть их как следует, а не то могли бы сорвать всё дело. – Бросайте, товарищи! – крикнул кто-то и засмеялся. Раздался свист, улюлюканье, и со всех сторон в огонь полетели новые книжки. Вэй Ин медленно поднял одну, потянул за обложку – она раскрылась в его руках и затрепетала страницами. Это был сборник каких-то повестей, немного уже пожелтевший от времени, остро пахнущий библиотечным духом. Вэй Ин замахнулся – но не слишком удачно, не смог удержать книгу в пальцах, и та выскользнула и шлёпнулась к его ногам. Чей-то взгляд пронзил его насквозь. Вэй Ин повернулся – Вэнь Чао, главный активист университета, первый поднявшийся на призыв разжигать огонь революции и ныне возглавлявший самых реакционных студентов, смотрел на него в упор. – Ты же говорил, что рука уже прошла! – громко сказали над ухом у Вэй Ина. Он дёрнулся и узнал Цзян Чэна, который сумел пробиться к нему сквозь кольцо студентов. – Даже книгу бросить нормально не можешь! Дай я. Цзян Чэн нагнулся, подобрал сборник рассказов и не глядя зашвырнул его в огонь. Жадные языки пламени тут же лизнули страницы, которые начали чернеть и заворачиваться. Когда Вэнь Чао, удовлетворённый, отвернулся, Цзян Чэн изо всех сил дёрнул рукав Вэй Усяня и жарко зашептал ему в ухо: – Совсем дурак? Что ты творишь? Он же специально наблюдает за нами, потому что наши родители – ненадёжные личности! Хочешь ему ещё какой повод дать? Книжку пожалел – или что? – Прости, – тихо ответил Вэй Ин. – Спасибо. Цзян Чэн покачал головой. – Я не смогу выручать тебя вечно, – сказал он. – А ты не сможешь вечно выручать меня. Поэтому помни, что мы должны быть осторожнее. Вэй Ин слепо нашарил плечо Цзян Чэна, сжал пальцы. В самом деле, разве какие-то там книжки важнее благополучия семьи? Цзян Фэнмянь в скором времени, видимо, пришёл к тому же заключению. – Идите, – сказал отец. – Отнесите это. Не тяжело будет? Он собрал два мешка, один побольше, другой поменьше. Вэй Ин потянул на себя, охнул – и в самом деле, нелегко. – Там в одной книги, в другом... остальное, – неловко пояснил Цзян Фэнмянь. – Книги очень опасные, потому что порочат честные имена тех, кто борется под знамёнами революции. Я раньше этого не понимал, а теперь понимаю. И вы тоже должны понять. Если кто спросит – говорите, что это мои личные книги, я вам их читать не давал. Давал или нет – это всё было неважно, потому что Вэй Ин и Цзян Чэн забирались в кабинет отца через окно, когда он оставлял приоткрытую щель. Просто поддевали щеколду тонкой проволокой, переваливались через подоконник и, сидя под столом так, чтобы их не было видно ни со двора, ни из коридора, если дверь откроется, читали всё подряд. Мать приходила, вытаскивала за уши и бранила; старшая сестра отчитывала, но обещала никому не говорить и совала в руки по маньтоу; отец только смеялся и уверял, что все эти книги и без того будут их, когда они подрастут. – Эти книги правда настолько опасны? – неуверенно спросил Цзян Чэн. – Я не заметил в них ничего, что бы порочило социалистическую революцию... – Ты невнимательно читал. Я же говорил – вы тогда были слишком малы для них. И хорошо, что ничего не поняли, – пояснил Цзян Фэнмянь и грустно улыбнулся. – Отнесите. Я сам их сжечь не могу, а там... там уже разберутся. И Вэй Ин с Цзян Чэном пошли. Заранее всем объявляли, что сегодня на площади будет общий сбор вещей на нужды добровольческих отрядов по борьбе с империализмом и на нужды революции. Даже листовки были по городу развешаны повсюду. Отец, к слову, опасался зря: никто у них ничего не спросил. Человек с красной повязкой взял мешки; тот, который с книгами – почти не просматривал, во второй запустил руку, переворошил – Вэй Ин и Цзян Чэн уже догадались, что там были деньги и разные ценности – и одобрительно кивнул: – Очень хорошо, товарищи, очень хорошо! Молодцы. Это откуда, из дома Цзянов с третьей улицы? Запишем, запишем. Хорошо. Люди несли разное, всякое, расставались с вещами с радостью. Вэй Ину было жаль книг, их-то ничего хорошего не ждало, но он промолчал перед дядей Цзяном, а уж тут и подавно. Цзян Чэн вдруг дёрнул его за руку. – Смотри! Повернув голову, Вэй Ин увидел Вэнь Жоханя в окружении людей. Все тут же пришли в неистовство: сам Вэнь Жохань, оказывается, приехал в Тяньцзинь, чтобы выступить с речью! Он был выходцем отсюда, но жил и работал теперь в Пекине, после того, как его выдвинули на один из руководящих постов в партии. В тяньцзиньском университете на курс старше Вэй Ина и Цзян Чэна учился младший сын товарища Вэня, Вэнь Чао. Неудивительно, что он первым получил повязку хунвейбина и встал во главе большого отряда. Его отец был примером для многих, и Вэнь Чао в этот год тоже стал образцом для всего городского студенчества. Люди уже начали толкаться, пробивая себе дорогу поближе к постаменту на площади, откуда Вэнь Жохань собрался произносить речь. – Будем слушать? – спросил Вэй Ин. – Конечно, будем, – ответил Цзян Чэн, и в его голосе скользнула мрачность. – Или хочешь на глазах у всех уйти сейчас отсюда, чтобы потом об этом слухи пошли? – Нет! – воскликнул Вэй Ин, нашёл внизу ладонь Цзян Чэна и крепко сжал её, чтобы не разделиться в людском потоке. – Нет, нет! Пусть лучше потом скажут, что семья Цзян была на площади. Мы с тобой и вдвоём сойдём за семью Цзян, верно? Пойдём тоже поближе, а то не услышим ничего. Цзян Чэн слабо пожал его пальцы в ответ, а руки так и не выпустил. – Запрещённых книг нет никаких, – доложил подошедший к Вэнь Чао парень. – Украшений и больших денег тоже. Диван в гостиной только добротный, хороший. Будем что брать? – На что революции их диван? – фыркнул Вэнь Чао. Ван Линцзяо, которой, конечно, очень хотелось, чтобы проклятая буржуйка Юй Цзыюань и вся её семья получила уже, наконец, по заслугам, прошла вперёд и принялась выпытывать у товарищей, что ещё они видели в доме. Ей принесли какие-то бумаги. Она только посмотрела на них – и тут же торжествующе вскинулась. – Это мы ещё изучим, – сказала она. – Вы – люди несознательные, к вам доверия нет. Товарищ Вэнь своими глазами видел, что вы знались со многими контрреволюционерами! Вот я уже могу рассмотреть на этих картинках, что вы задумывали недоброе. Она показала листы – Вэй Ин узнал в них старые рисунки, которые висели на стенах. Вырезки из календарей и газет, собственноручно накаляканные зарисовки – разное. – Посмотрите, товарищи, – Ван Линцзяо поудобнее перевесила винтовку и ткнула пальцем в одну из картинок. – Вот здесь, если приглядеться, то можно увидеть, что деревья образуют иероглиф «копьё», а вот здесь дом похож на иероглиф «четыре». Если произнести вслух, то что получится? Получится «мао» и ещё «сы». А это звучит точно так же, как если бы вы пожелали смерти Председателю! Понятно, что рисовали это не вы. Но хранить такое дома!.. – И верно, – согласился один из хунвейбинов. – Вот здесь совсем как четвёрка, ещё бы черту изогнуть побольше. – И так видно, и так видно. Вэнь Чао в упор посмотрел на Цзян Фэнмяня. – Нехорошо получается, профессор Цзян, – сказал он. – В университете, значит, раскаиваетесь, а дома у себя чему учите детей? Давно не стояли на коленях? Цзян Фэнмянь обернулся к семье. Вэй Ин знал, что он на всё ради них готов, но тех унижений, что ему пришлось недавно испытать, позабыть ещё не мог. Последнее, чего он хотел – чтобы на коленях перед кем-то его видели собственные дети. Но терпение Вэнь Чао было коротким. В конце концов, они все знали, зачем сюда пришли хунвейбины. Один из отряда, тот, что держал в руках «Цитатник», подошёл со спины, коротко размахнулся – и ударил Цзян Фэнмяня углом книги по голове. Тот мигом пошатнулся, под волосами показалась кровь. Удар, видимо, был не такой сильный, чтобы расшибить череп, но достаточный, чтобы перед глазами всё помутилось. Профессор Цзян пошатнулся – и, в самом деле, оказался на коленях, как и хотел Вэнь Чао. Упёрся одной рукой о землю. – А по-другому таким, как он, заветы революции в голову не втемяшить, – сказал кто-то, и все засмеялись. Цзян Чэн коротко вскрикнул, сделал шаг вперёд – и тут же дёрнулся назад, когда в его плечо впилась рука Юй Цзыюань. Его лицо превратилось в дикую, перекошенную маску, застыло намертво. Вэй Ин с тревогой обернулся к нему – и тут же был пойман второй рукой. – Стоять, – тихо и властно сказала Юй Цзыюань. – Ты тоже. Не смейте шевелиться, иначе я сама вас ударю. Это было вовремя: Вэй Ин уже напружинил ноги, чтобы выскочить вперёд. Но хватка на плече напомнила ему кое о чём. Мать с отцом не один раз объясняли им троим, что делать, если вдруг случится нехорошее. Они говорили много, но суть сводилась к одному: ничего. Делать «ничего» Вэй Ин не умел, хотя наказ помнил хорошо. Он не только за себя отвечал: у него ещё был Цзян Чэн, оцепеневший рядом, была ещё сестра Яньли, которую тоже отыскать можно было бы при желании даже в деревне. Поэтому он остался на месте, но вот не прожигать Вэнь Чао глазами не мог. Вэнь Чао, конечно, это заметил и повернулся. – Есть у меня одна родственница, – сказал задумчиво. – Один в один как ты смотрит своими глазищами. Она из этих… из хирургов. Было раз: вышли мы на одного предателя родины, сына проклятого гоминьдановца. А у него, видите ли, со здоровьем что-то! Как предавать идеи социалистической революции и порочить имя партии – так вы все сильны, а как отвечать за свои поступки… Мы в больницу, там руками разводят: сами не знали, говорят, товарищи, кого нам привезли. Тьфу! Позор страны. Мы в операционную – а там эта… как раз оперирует. Повернулась и говорит: выйдите вон. И кому говорит – нам! Товарищ Ван пригрозила ей ножом, но эта контрреволюционная тварь и с места не сдвинулась. Тогда мы её ткнули легонько, чтобы знала место, но она так и продолжила операцию, только повернулась бочком, чтобы кровь из царапины не мешала. И даже не остановилась. Вы бы с ней хорошо спелись – правда, ненадолго! Вэнь Чао многозначительно умолк, и Вэй Ину живо представилось, как неизвестная ему женщина-хирург по фамилии Вэнь продолжает операцию, загораживая пациента спиной. Ему очень хотелось узнать, что с ней стало дальше: простили? Заклеймили предательницей и выволокли на площадь? В тюрьму бросили? Отправили в деревню на перевоспитание? Или же причислили к соучастникам, отвезли на грузовике до печально известного земляного откоса к северо-западу от Тяньцзиня и поставили на колени? Она, наверное, была красивая, эта женщина, но пуля в затылок не красит никого. Вэй Ин видел однажды расстрел: одна точка сзади – и кровавая каша спереди, да такая, что не опознать уже. Он тогда думал только об одном: хорошо, что Цзян Чэн сегодня не с ним и не смотрит. – Ты, Вэй Ин, – сказал Вэнь Чао, – прямо отказал нашему товариществу, когда мы предлагали тебе присоединиться. И ещё сказал, что брата Цзяна не пустишь, хотя его мы даже и не звали. Ты-то другой, у тебя иная кровь. Не этих. Один из отряда Вэнь Чао ударил профессора Цзяна ногой, и тот, не удержавшись, упал на землю плашмя. И затих. Стало очень страшно и очень горько – но всё же было видно, что тот тяжело дышит. Цзян Чэн опустил голову, будто не в силах вынести того, что творилось перед ним. – Если ты решишь – вы решите примкнуть к хунвейбинам, то мы с отцом отречёмся от вас! – проговорила вдруг громко и чётко Юй Цзыюань. – Вы нам больше не дети. Мы вас знать не желаем. И плюнула им под ноги. Вэнь Чао расхохотался. Вэй Ин, оглушённый сперва этим «дети» – своим сыном Юй Цзыюань его называла нечасто – тупо смотрел на землю. Потом вспомнил. Цзян Фэнмянь был из интеллигенции, ему и в голову никогда не приходило повысить голос или забыть про манеры, но Юй Цзыюань вышла из семьи иного толка. Обычно её было не отличить от настоящей «леди», как называли таких женщин на Западе, но, между тем, она умела показывать и другую свою сторону. «С быдлом нужно говорить на языке быдла, – говорила она детям, когда наступала её очередь поучать их, – или не говорить вовсе». Она тоже знала, какая судьба постигла семью Лань, и их ошибок допускать не собиралась. Вэй Ину и Цзян Чэну никакие обвинения просто так не предъявишь, что они сделали-то? А если перестанут знаться с неблагонадёжными родителями и примкнут к революционным массам, так и вообще. Юй Цзыюань всегда защищала своё всеми доступными способами. – Это мы ещё посмотрим, – сказал Вэнь Чао. – Повязку хунвейбина заслужить надо, а эти двое теперь уж точно ничего не заслуживают. Но шанс на перевоспитание должен быть у каждого! Все, кто готов раскаяться и послужить на благо революции, смогут получить прощение. Так что давайте-ка пока их всех в подвал. Этих двух – отдельно запереть, пусть подумают посидят. Потом у них ещё раз спросим, до чего додумались. Юй Цзыюань увели первой. Их с Цзян Чэном пока придержали, уткнув лицами в стену: хунвейбины из отряда Вэнь Чао в последний раз прочёсывали двор. Сердце колотилось в висках, и сквозь шум в ушах Вэй Ин едва слышал обрывки разговоров рядом с ним. – Юй Цзыюань наверняка у нас сейчас же заберёт полиция, – сказал кто-то. – Раз до сих пор её никто не тронул, значит… – Я слышал, у неё кто-то из семьи был из чинов в НОАК [9]. Да ещё и приставленный к награде. Так говорят… Её поэтому трогать не трогают. – А у этого? Профессора? – Да у него-то откуда? Этого можно и нужно. Такие, как он, подрывают нам всё дело революции. Оставьте его тут. Если оклемается – в университете с ним потом поговорим. Вэй Ин в отчаянии обернулся. Цзян Фэнмянь неподвижно лежал во дворе, всё на том же месте, и под ним натекло немного красного: не такого, конечно, яркого, как обложка цитатника Мао или повязки хунвейбинов. Другого: гуще, темнее. Юй Цзыюань уже отволокли за поворот, и сколько ни высматривай в переулке – отсюда не разглядишь. Но если в дело и правда вмешается полиция, то она, конечно, успеет вернуться обратно, пока не станет слишком поздно. А им нужно только немного потерпеть. – Послушай, – горячо шепнул на ухо Цзян Чэну Вэй Ин. – Послушай, я… мы обязательно что-нибудь придумаем, только подожди чуть-чуть, мы обязательно сможем уйти, вот увидишь… Цзян Чэн повернул голову, и Вэй Ин вздрогнул. Взгляд его брата был тёмный, почти пустой – такой же, как и у всех тех людей, которые стояли на подмостках с позорными табличками, или ползали по земле, бормоча «виновен… виновен в розжиге контрреволюционных настроев…», или же шагали из окон – в изорванной одежде, с вычерненными лицами и разбитыми руками. – Куда, – ровно спросил он, – ты собрался идти, Вэй Ин? – Поживее, шевелитесь уже! – прикрикнул на них один из хунвейбинов. – Подумать над своим поведением в тюрьме ещё успеете, а мы потом придём и спросим! Их было семеро, девушек и парней, чьи сердца, выкованные из стали, готовы были по первому же требованию выскочить из их грудных клеток и переплавиться на смертоносные винтовки, чтобы внести вклад в общее революционное дело. И восьмой – Вэнь Чао, шедший впереди. Столько их было здесь, ещё столько же – на соседней улице, и ещё, и ещё – миллионы! Они храбро двигались вперёд, окрашивая всё в красный цвет – своей жертвенной кровью или грязной кровью врагов великой страны. Их были миллионы, а Цзян Чэн, как всегда, оказался прав, как всегда оказывался раньше в их спорах, когда они до хрипоты могли кричать друг на друга, а потом демонстративно дуться – пока мать не давала обоим подзатыльники за надутые губы и задранные носы – Идти-то было некуда. _________________________ Примечания довольно упрощённые и утрированные, потому что Культурная революция – тема сложная и обширная, а фик короткий. 1. Хунвейбины (в русском языке закрепилось именно такое написание, через букву «е», а не «э», как требуют того китайские правила; дословно – «красные охранники») – школьники и студенты, с поощрения коммунистической партии собиравшиеся в особые отряды для борьбы с противниками Мао (то есть, со всеми людьми, которых даже гипотетически можно было заподозрить в ненадёжности или в ненадёжности их родственников и т.д.) 2. Условным толчком к развитию революции послужило выступление по радио одного из преподавателей пекинского университета с призывами к разгрому классовых врагов. После этого учащиеся прочих университетов массово начали присоединяться к революции. 3. Гоминьдан (Китайская национальная партия) – политическая партия, образовавшаяся в Китае сразу после свержения монархии в 1912 году. Фактически, была главной в Китае того времени и с попеременным успехом вела борьбу с другими партиями. К 1949 году проиграла Коммунистической партии, гоминьдановское правительство было вынуждено бежать из материкового Китая на Тайвань. Очевидно, что те, кто когда-либо состоял в Гоминьдане, очень не нравились коммунистам. Во время Культурной революции такие люди были в особо отрицательном положении. 4. Политика Китая в конце 50х – начале 60-х годов называлась «Большой скачок». Суть вкратце: коллективизация (всё общее) и ударное развитие промышленности (которым занимались крестьяне). Итог – массовый голод, смерти и т.д (по средним оценкам, 30 млн человек). 5. Часто во время Культурной революции девушек и женщин, которые хорошо выглядели (как буржуйки, то есть), ловили и отрезали им волосы (поколотить и разорвать одежду тоже могли), потому что надо делать революцию, а не заниматься глупостями. Здесь ЮЦЮ нарочно отрезает дочери волосы, чтобы на неё не обращали лишнее и ненужное внимание. 6. Дацзыбао (дословно – газета, написанная большими иероглифами) – своего рода стенгазеты, с помощью которых вели пропаганду, выражали протест и т.д. Студенты и школьники занимались такими вещами особо активно, хотя, не только они. 7. Министр Мао, она же Цзян Цин – жена Мао Цзэдуна (а Мао Цзэдун – фактический руководитель Китая в те годы). Здесь идёт отсылка к её биографии: она была актрисой, замужней женщиной и матерью, пока однажды не бросила всё и не сбежала к коммунистам. Там встретилась с Мао Цзэдуном и через какое-то время стала его женой и верным соратником. Позже занимала должность министра культуры, отвечала за ценз (вся «культура» в стране была прореволюционной), активно поддерживала Культурную революцию. 8. «Цитаты председателя Мао» или «Цитатник» или «Красная книжечка» (последнее название появилось на Западе, это просто перевод с английского) – книга с изречениями Мао Цзэдуна. Её нужно было читать и перечитывать, индивидуально, на партийных собраниях, в рабочее время – всегда, в общем. Единственная не запрещённая литература во время Культурной революции (преувеличение, но всё же). Издавалась в красной обложке. Часто в пластиковой, чтобы ей было удобно бить по голове неугодных людей и потом легко стирать с обложки кровь – во всяком случае, так теперь пишут в различных хрониках. 9. НОАК – Национально-освободительная армия Китая (то есть, китайская Красная армия).