Никакая ощутимая, реальная прелесть не может сравниться с тем, что способен накопить человек в глубинах своей фантазии.
В канун праздников Кабуки-тё наполняли туристы. Так происходило не первый год, поэтому владельцы магазинов задолго до дня «икс» готовились к наплыву иностранцев. Ради них они выучили несколько слов на английском, расставили самые дорогие и яркие товары на прилавках, нацепили вежливые улыбки. Японцы умели приспосабливаться к обстоятельствам и переменам, оборачивая их в свою пользу. Фицджеральд давно заметил за ними такую, на первый взгляд невинную черту и не покупался больше на заманчивые предложения и «ограниченную серию». У него дома и так пылилось множество бесполезных фигурок, кукол, тарелок и люстр стоимостью в несколько трёхэтажных домов в центре Лос-Анджелеса. Он приехал в Токио не за этим барахлом. — Ты говорила, он в центре нового Чайнатауна? — Да-да, — Луиза сверилась с картой и уверенно повела Фицджеральда прочь от шумных и людных улиц. Не Нью-Йорк, конечно, но праздники всегда привлекали молодёжь и желающих повеселиться. Обычно Фицджеральд никак не реагировал на посторонние звуки и прощал даже неуклюжего идиота, оттоптавшего мысок туфли за тысячу баксов, но сегодня его настроение скакало с непредсказуемостью горного козла. Фицджеральд устало потёр виски. Всё от нервов, говорил личный врач, больше отдыхайте, меньше допускайте в свою жизнь стрессовых факторов. А как их не допускать, если вся его жизнь — сплошной стресс? — Здесь. Перед дверью собралась целая толпа желающих купить в подарок родственникам щенка или золотую рыбку. Отчасти Фицджеральд их даже понимал и сам каких-то лет пятнадцать назад с радостью отстоял бы длинную очередь и походил вдоль террариумов или в чём там ушлые японо-китайцы держали животных. Сейчас он желал покоя, тишины и войти уже наконец внутрь, поэтому без угрызений совести пробился в самое начало очереди и успел просунуть ногу в щель между косяком и дверью в последний момент перед тем, как та захлопнулась. — Мы закрываемся, господин, — предупредило существо, похожее одновременно на мужчину и на женщину. Фицджеральду было плевать, какого оно пола. — Прошу, уберите вашу ногу. Силы в нём хватило бы на десяток спортсменов. Сквозь боль в ноге Фицджеральд выдавил: — Мне сказали, что у тебя можно купить тигра. Я пришёл за ним. У существа распахнулись глаза — из вежливых щёлочек стали нормальными, человеческими. Хозяин магазина торопливо выбежал навстречу толпе, закрыв своей узкой спиной и дверь, и Фицджеральда. Удобно. — Проходите, нет, не все, остальные завтра! Да, точно, нет, котика не продам, а кто будет меня оскорблять — не получит вообще ничего ни в этом году, ни в следующем. Прошу понять и простить. Чудесным образом запертая дверь обрубила все звуки. Остался лишь птичий гомон, почему-то совершенно не действующий на нервы, и сладкий запах благовоний. Он напомнил Фицджеральду о доме, когда родители были живы и они все вместе работали, чтобы не думать о голоде. Это было так давно… — Что ж, тигр… Возможно, вам повезёт. В моём магазине можно найти самых разных зверей, в том числе запрещённых к вывозу из страны европейской конвенцией о правах животных. — Что значит «возможно»? — внутри магазина отпало всякое желание ругаться и спорить. Граф Ди, оказавшийся вполне мужественным, очень по-американски пожал руку и ответил на вопрос тоже прямо, как будто знал, как Фицджеральду нравится: — Тигр, как и многие другие мои питомцы, сам выбирает, кому показываться на глаза. Возможно, он выберет вас хозяином. Возможно, вашу спутницу. Возможно, никого из людей в ближайшие десятки лет… Хотите чаю с пирожными? — Нет. Мне нужен конкретный тигр. Я слышал… Ходят слухи, что существует некий «волшебный зверь», исполняющий желания. Это правда? Граф Ди развёл руками, словно говоря этим, что не он отвечает за все слухи, которые рождались, бродили неприкаянные и умирали на улицах их удивительного квартала. И как только вас из Америки сюда занесло? Это он тоже не сказал вслух, но в красных из-за освещения глазах Фицджеральд уловил умело скрытую иронию. Ох уж эти китайцы. Или японцы, дьявол их разберёт. — Осмотритесь пока здесь, мне нужно кормить других животных, — сказал Граф Ди и, закатав рукава цветастого наряда, действительно ушёл куда-то через неприметную дверь за ширмой. Тратить время на рыбок и попугаев было идиотизмом, особенно после того, как ему показали прямой путь в помещения, закрытые для простых смертных. — Мистер Фицджеральд, вы уверены? — Луиза замерла на пороге, дрожа, как лист. Отмахнуться от неё не получалось — она слишком многое поставила на кон, как и он, чтобы случилась и эта поездка, и эта встреча. Иногда Фицджеральд поражался её упорству и настойчивости. По ней и не скажешь. — Да. Если там есть тигр, я его найду. Жди здесь. Сложно сказать, издевался над ним Ди или нет. В подсобных помещениях, растянувшихся за магазином, как лабиринт Минотавра, Фицджеральд бродил, если верить ощущениям, около двух часов, и ни разу не обнаружил повторения. За каждой дверью скрывался то дворец, разбитый на берегу пруда, то сад, такой густой, что верхушки деревьев терялись в ночном звёздном небе, то заснеженный холм, такой пустой и неуютный, что Фицджеральд закрыл дверь сразу же, не желая знать, чьи следы спускались цепочкой со склона. Следы ног, у которых было восемь пальцев и две ступни. Из некоторых помещений на него с любопытством смотрели обнажённые девушки невиданной красоты, из других — страшные твари, подобие которых он видел лишь на старинных японских гравюрах. Кто-то по-дружески звал перекинуться в покер, кто-то угрожающе шипел, что сожрёт его сладкую печень, если он вздумает сделать ещё один шаг. Другого это могло свести с ума, но Фицджеральд приехал сюда, чтобы найти, чёрт возьми, волшебную полосатую тварь, способную возвращать рассудок и исцелять болезни, так чему же он, скажите, должен тут удивляться? На исходе второго часа, окончательно выбившись из сил, Фицджеральд сел прямо на пол у стены, из которой торчал факел. В век электричества и современных технологий — и чадящий факел, треск пламени в котором странно убаюкивал и успокаивал. Изломы теней трепетали и складывались в причудливые узоры. Особенно нереалистично они смотрелись на картине, нарисованной на свитке китайского шёлка. Вроде такие были в фильмах про Гонконг… Фицджеральд хмыкнул и, с трудом поднявшись, подошёл поближе. На картине был схематично, тушью и чернилами, нарисован бамбуковый лес на фоне полной луны. Специалист по живописи мог бы определить примерную стоимость полотна на аукционе редкостей и сказать, кисти какого мастера она принадлежала, но Фицджеральд мог быстрее написать в уме отчёт для налоговой, чем разобраться, какой дао скрыт в переплетении зеленоватых стеблей. Бамбук, кстати, слегка шевелился, будто его волновал слабый порыв ветра. Откуда-то доносился запах свежей земли. — Если всё, что я уже видел, правда, то пора бы тигру появиться и прекратить мои мучения, — заметил Фицджеральд в пространство. Странно разговаривать с самим собой, но он привык. Картина не засияла потусторонним светом, тигр на ней тоже волшебным образом не нарисовался. — И ладно. Возьму в подарок Луизе. Она хорошо постаралась, а такая мазня ей вроде бы нравится. Одним резким движением Фицджеральд сорвал шёлковый холст со стены, небрежно скатал в рулон и засунул под мышку. Факел после такого святотатства не погас, из всех щелей не полезли черти. Испытывая лёгкую досаду на себя и грусть по всему остальному, Фицджеральд удивительно быстро нашёл выход обратно и обнаружил там Луизу, которая кормила кота. Кот был наглый, рыжий и Фицджеральду совершенно не понравился. — А… — короткого взгляда было достаточно. — Мне очень жаль. — Ничего, — отмахнулся от её виноватого лепета, словно в груди не разливалась нефтяной лужицей противная ноющая боль. — Зато вот тебе за труды. Заслужила. Луиза тоже ничего не понимала в живописи, Фицджеральд был уверен — как-никак, он лично принимал её на работу десять лет назад, когда в резюме у неё было три строчки, а из мнения о себе сплошные комплексы и надежда быть полезной. Она не знала китайского и точно не должна была видеть ничего из того, что повстречалось на пути ему. Так будет лучше. — Выбрали что-то? — словно из-под земли появился Граф Ди. Его пальцы были в чём-то красном, как оказалось — в малиновом варенье. — О. О-о-о. — Только не смейте говорить, что оно не продаётся! — почти прорычал Фицджеральд, вклинившись между одним из «о». — Заплачу столько, сколько весь ваш магазин не стоит. Или весь Чайнатаун. Но ни Граф Ди, ни Луиза его почему-то не слушали. Первый смотрел на Луизу с выражением лица, до ужаса похожим на смесь восхищения и сочувствия, в то время как Луиза, бережно развернув шёлк, водила пальцами по стеблям бамбука и приговаривала: «какой же ты ещё маленький…» — Он ваш, — улыбнулся чему-то Граф Ди. — Совершенно бесплатно. А вам, мистер Фицджеральд, безумно повезло с другом. Цените её больше своего хвалёного золота и счетов в банке. На этом магазин точно закрывается, давайте, уходите, кыш-кыш! И, даже не составив с ними договора по всей форме, как предупреждал Эдгар, хозяин этой чудной лавки выставил их вон, прямо на ярко освещённую улицу и равнодушные взгляды прохожих. Луиза нервно поправила очки, прижала к груди китайскую мазню и робко взглянула на него — словно он, как и всегда, знал, что происходит и как им теперь с этим быть. Не мог же он признаться, что ни черта не знает и не может? — Отличная работа, — главное уверенно улыбнуться и скрывать разочарование. Не в первый раз. — Поехали домой. — Мистер… сэр… — Луиза нагнала его уже у машины, когда водитель открывал дверь, а Фицджеральд заканчивал отдавать указания по телефону. — Можно я повешу её в комнате у мадам?.. Ничего удивительного, подумалось ему тоскливо, Луиза всегда понимала меня слишком хорошо для обычного секретаря. И знала, что нравится Зельде. — Конечно. Думаю, она будет в восторге, хотя я бы не дал на аукционе за эту мазню и тысячи долларов… Восемьсот ей красная цена. Давай, садись, у нас самолёт через два часа.***
Картину вышло повесить с третьего раза: Зельда их не узнавала и требовала прогнать, иначе она пожалуется мужу, что какие-то подозрительные личности настойчиво пробираются к ней в спальню. Фицджеральд, не меняясь в лице, несколько дней ждал ремиссии и даже не пил виски из бара, хотя очень тянуло. Врачи говорили, чем чаще он будет попадаться ей на глаза, тем лучше станут когнитивные функции и бла-бла-бла, он всё это слышал раз сто, если не больше. Медленно, месяц за месяцем, с редкими часами просветлений, его милая Зельда умирала, превращаясь в совершенно чужую больную женщину. Фицджеральд боялся, что после очередного вопроса «кто ты такой?» попросту сдастся и бросит попытки как-либо спорить с жестокой сукой-природой. Боялся, что слишком устал улыбаться, когда хотелось бросать антикварные пепельницы в стены. Боялся, что, когда этот день настанет, он уже не сможет собраться обратно в целого и крепкого себя. Но в конце концов терпение принесло плоды. Пока Луиза вешала на стену китайскую мазню, Фицджеральд присел на кровать жены и ласково погладил её по волосам. От неё едва уловимо пахло лекарствами, но больше лавандой и чистотой. За ней отлично ухаживали, выполняли каждую прихоть. В моменты, когда Зельда со смехом рассказывала, как её опечалил крошечный прыщик, выскочивший на носу, Фицджеральд вспоминал, как же сильно её любит. — Отдыхай, дорогая, — прохладный лоб был сухим, без липкой плёнки пота, а глаза Зельды — необычайно ясными, прозрачными. Как талая вода. Она изо всех своих небольших сил сжала его пальцы, улыбнулась и прошептала: — Скучаю по тебе и нашей малышке. — Я тоже. Вернусь вечером, хорошо? Луиза ждала в коридоре. Она всегда уходила, чтобы не смущать своим присутствием, хотя за столько лет стала уже почти членом семьи и вряд ли могла смутить кого-либо обычными слезами умиления. Фицджеральд сделал вид, будто не видел, как она украдкой приподняла очки и вытерла уголки глаз платком. — Если тигр правда поможет… — Тшш, — Фицджеральд сделал знак замолчать. Даже дома могли быть лишние уши. — «Если» оставим гадалкам. Я использую все методы, какие найду. Так что просто наблюдай. — Вы не верите в чудеса? Она спрашивала это после того, как вместе с ним воровала во время экскурсии из пирамиды обломок пальца древней мумии, карабкалась по скалам и ползала в пещерах за сокровищами индейцев, превращённых в пыль и прах дождём и ветром? Они пели шаманские заклинания, варили настои на ягодах и дерьме летучих мышей, обращались к экстрасенсам и ворожеям. Конечно, после того, как влили миллионы в экспертов, врачей и докторов, которые разводили руками и не давали точных ответов. Только размытое «может быть». Поможет картина или окажется очередной пустышкой — неважно. Фицджеральд получил её и был готов заплатить любую цену. — Я верю, что у нас всё получится, — погружённый в свои мысли, он не замечал беспокойства в глазах Луизы. — Тебе тоже стоит отдохнуть. — Д-да… Вечером Фицджеральд застал в комнате жены почти идеальную картину. Она полусидела на подушках и ела очищенные яблоки, а Луиза, робко, как всегда, рассказывала ту часть их приключений, которая не вызывала оторопи и рвотных позывов. Китайская мазня преспокойно висела над тумбочкой, с бамбуком и без тигра. Она странным образом умиротворяла. Каждый день ему на стол ложились записки. Мадам с интересом слушала книгу, мадам пожелала прогуляться, мадам понравился веер, который я купила для неё на восточном рынке, у мадам хорошее настроение, но, когда пошёл дождь, она вдруг расплакалась, а я ничего не смогла сделать, простите-простите. Фицджеральд прощал, потому что к сорока годам сам не научился толком справляться с женскими слезами. Он собирал эти записки, не понимая до конца, зачем, и складывал в отдельную папку вместе с подробными отчётами всё той же Луизы по финансовым делам компании. — Это вам, — однажды вечером она поскреблась в дверь и протянула фотографию. На ней была Зельда, такая, какой Фицджеральд помнил её до болезни, с цветком в волосах и в нелепых розовых очках. Луиза стояла по правую руку от неё и была готова упасть, потому что Зельда обнимала её за талию и, судя по хитрому блеску в глазах, самым коварным образом собиралась уронить на кровать. — Я подумала, что… ну… Вы будете рады. За почти две недели, что прошли с поездки в Чайнатаун, Луиза побледнела и немного осунулась, но по-прежнему была энергичной и бодрой. Кажется, ей овладело желание сделать для Зельды всё и даже больше, потому что она каждый день после работы проводила с ней, и, когда Фицджеральд возвращался после деловой встречи поздно ночью, то неизменно видел её с папками наготове и слабой виноватой улыбкой. — Не представляю, что бы делал без тебя, — сказал он с чувством. Луиза в ответ почему-то вздрогнула, опустила глаза, а когда подняла их, они были все в слезах. — Эй, что такое? Что-то случилось? Он подскочил, чтобы поддержать, если ей вдруг станет плохо, или налить воды, но Луиза мягко отстранилась и снова улыбнулась, как будто улыбку ей приклеили к губам восковой печатью. — Всё хорошо, мистер… Фрэнсис, можно сегодня я буду звать вас Фрэнсис? — Да… — растерянно согласился Фицджеральд. Он никогда и не запрещал. Луиза могла звать его как угодно, они ведь столько лет знакомы. — Спасибо вам, — говорила она всё более торопливо и сбивчиво, будто боялась не успеть. — За всё, что вы сделали. За вашу доброту, за любовь к мадам, за то, что терпели мои ошибки и ужасно длинные отчёты, за то, что помогли с сёстрами и ещё когда спасли от хулиганов… Она вспоминала такие мелочи, о которых Фицджеральд практически забыл. Говорила, сбивалась, повторяла слова и фразы, начинала заново, а под конец, вцепившись в лацканы пиджака, горько расплакалась и призналась, что всегда, всегда-всегда его любила, но не рассчитывала на большее, потому что он должен быть счастлив вместе с госпожой Зельдой и никак иначе. Кое-как успокоив Луизу, Фицджеральд хотел проводить её домой или в комнату, которая всегда принадлежала ей в их доме, но Луиза отказалась и попросила разрешения ещё немного посидеть с мадам. — Сегодня полнолуние, — сказала она тихо и веско, словно это всё объясняло. — Пожалуйста, не открывайте окно, чтобы не простудиться. И не пейте слишком много, ладно? — Ладно, — пообещал Фицджеральд и, конечно, выпил, потому что творилась какая-то дьявольщина, которой он не мог найти объяснения. Возможно, виноваты их поездки, возможно, груз, который он взвалил на неё в уверенности, что она справится. Или следовало сразу после Токио дать Луизе отпуск и отправить куда-нибудь в Европу, подальше от китайских тигров и удушающих благовоний? Из открытого окна повеяло прохладой. С пятнами слёз на пиджаке, развязанным галстуком и бардаком в мыслях Фицджеральд стоял, облокотившись на подоконник, тянул виски из стакана и смотрел, как в его гранях отражается полная луна. Словно глаза дикого зверя. — Сэр, — ожила рация на поясе. Система безопасности жрала кучу денег, но стоила каждого цента. — В спальне мадам движение. Камеры, наверное, сломались, но… — Что там? — Простите, сэр… Кажется, там тигр. Сонливость как рукой сняло. Фицджеральд бросился к спальне, уверенный, что это всё из-за полнолуния, но на полпути охранник сообщил о том, что техника их не обманывает, а ещё о том, что из комнаты уже поступил тревожный вызов. И что вызов этот сделала его жена, которая всего два дня назад снова впала в полубезумное забытьё, не узнавая никого и требуя чепчик из рыбьих костей. В комнате, озаряемой ярким лунным светом, возле кровати на полу сидели две женщины и мерно покачивались. Совершенно адекватная Зельда, с сияющими глазами и взволнованным выражением лица гладила по плечам Луизу и уговаривала её не брать руками осколки, не есть осколки, что это всего лишь разбитый стакан, не надо, пожалуйста, родная, ты мне очень нужна. Луиза, очки которой сбились на лоб, а на щеках были видны уже подсохшие дорожки слёз, хрипло смеялась и вздрагивала, будто её изнутри били электрошоком. — Что ты встал, Ки, как истукан? — сердито прикрикнула на Фицджеральда Зельда. Это было прозвище, которым называла его только она, да и то в юности. Измождённый разум больной Зельды ни разу его не вспомнил. Медленно, чувствуя сопротивление воздуха, он сел рядом с двумя самыми дорогими женщинами в своей жизни и обнял их. Хотя Зельда всё ещё ругалась и требовала врача, и гладила Луизу по голове, как маленького ребёнка, это было бесполезно. Их милая Луиза сошла с ума. На картине, среди бамбукового леса, всё ещё не было тигра. Потому что его следы — чернила и кровь — уходили через распахнутое окно в море огней Нью-Йорка.