В сердце аленький кристаллик

      Равномерные удары капель воды, падающих из крана и разбивающихся о керамическую поверхность раковины, немного завораживали лежащего на полу Андрея, который за полчаса нахождения в ванной комнате успел высчитать примерное количество секунд, которые требовались для того, чтобы вода скопилась на краю крана и сорвалась вниз грузной каплей после небольшого перерыва. Парень издал протяжный вздох, поднял правую руку вверх и стал рассматривать свои пальцы. Те почему-то расплывались. Если быть более точным, то расплывались они не "почему-то", а по причине, которую он точно знал, потому что валялся на полу он тоже как раз из-за этого и поэтому же не мог заставить себя встать. Из горла вырвался горестный смех, наполненный утратой и болью, однако на лице не было ни слезинки, пирокинезис улыбался. Перед глазами стали появляться даже не круги, а цветные пятна, словно яркие кляксы на реальности они дарили возможность уйти от настоящего и забыться, утонуть в этом цветном вареве, в котором он последнее время находился всё чаще. «Цветами радуги, - промелькнуло в мозгу, - что-то знакомое, близкое» Прозрачная полиэтиленовая упаковка с криво написанным текстом "цветами радуги" лежала тут же, на полу ванной комнаты. Рядом валялась пара выпавших из неё цветных таблеток с изображением динозавриков. Полчаса назад точно такие же пилюли таяли на языке парня с крашеными волосами, оставляя обычное своё послевкусие. Андрей снова рассмеялся словно сумасшедший. Он начал принимать популярный среди молодёжи наркотик из-за того, что потребителю обещалось облегчение, эйфория, а по итогу всё становилось не просто хуже, Андрею начало нравиться это "хуже", он как будто получал удовольствие от своих же страданий. Его пугало это, но и признаться даже себе, что от этого становится плохо, он не мог, не хотел, потому что других решений он не видел или просто не желал видеть. А всё потому, что второй его наркотик - Ваня - приходил и заботился о нём больше всего именно когда пирокинезис закидывался первым наркотиком. Они уже второй год жили на одной квартире, по всей видимости это можно назвать отношениями. Но если в начале всё было действительно радужным, сияющим и представляющимся в лучшем свете, если в начале пирокинезис доверял во всём и всегда, не испытывал жгучей, пожирающей изнутри ревности и не желал спрятать Ваню куда подальше и никогда больше никому не показывать, то сейчас всё стало ровно наоборот, как будто их жизни отзеркалили. Нет, Евстигнеев всё также гладил его по щеке, когда ложился рядом спать, всё также обнимал его со спины, всё также любил Андрея, но червячок внутри не давал покоя, сводил с ума, спрашивал: «А ты уверен, что они просто друзья? Ваня у нас всем нравится». Из-за этого самого червячка Андрей рыдал в ванной, когда Ваня засыпал, из-за него же выкуривал всё больше сигарет, стоя ночью на балконе и из-за него же закидывался цветными таблетками, иногда больше нужного. «Скоро Ванечка придёт» - улыбнулся пирокинезис, медленно перебирая пальцами сначала по кафелю, а затем уже более нервно по чёрной футболке с рисуночками, обозначающими ОХРУ - ванькин образ, который Андрей любил, потому что нельзя не любить что-то связанное с Ваней. Певец попытался достать телефон из кармана чёрных штанов мягкой ткани, к сожалению, непонятного происхождения для того, кто их носил. Досталась почему-то пачка сигарет с единственной оставшейся никотиновой палочкой. А ведь купил пачку только утром. Досадливо вздохнув, Андрей попытался вспомнить, где он оставил телефон. Данный предмет быта находился во внутреннем кармане куртки, которую он никогда не застёгивал, даже если было смертельно холодно, и ветер, казалось, достигал даже костей. Ваня всегда ругался на это, заболеешь мол, но пирокинезис отказывался слушать иногда действительно полезные советы. Он старательно стал фокусировать свои движения на том, чтобы встать и дойти до шкафа в прихожей, но ни руки, ни ноги не поддавались командам мозга, Пиро просто упал снова на холодный кафель. Из глаз потекли слёзы.

***

      Ваня шёл по улице, уже почему-то заснеженной в октябре. Светились новогодние гирлянды, раньше времени вывешенные властями на улицах города. Новогоднего настроения не было, потому что ещё не время, потому что слишком уж рано для него. Евстигнееву было не по себе. Какой-то противный, неясный червячок кусал сердечко изнутри, заставляя парня чувствовать просто неистовое волнение, хотя волноваться видимых причин не было. С Мироном всё было хорошо и в целом с планами и работой тоже. Но несмотря на это в сердце аленький кристаллик, который больно покалывал орган с аортой. Тревога нарастала. Ваня шёл домой. В голове мелкали смысли. Там проносилась летняя электричка, на которую они с Андреем не успели и поэтому ночевали прямо на старой, убитой временем станции где-то на отшибе Подмосковья. Ване тогда было спокойно и хорошо, потому что Пиро тогда тоже был любящим, не тревожным. Это спокойствие передавалось и ему, Охре, который постоянно куда-то торопился, кого-то дёргал, что-то организовывал. После старой, еле живой электрички в мозгу стали возникать короткие образы чего-то хорошего: конец сентября, они лежат на кровати в обнимку; начало марта, Пиро подскользнулся на ещё оставшемся льду и упал в лужу, Ваня смеётся; июль, Андрей радостно вцепился в какую-то чудную мягкую зверюшку в магазине, она до сих пор на кровати у него валяется. Тревога снова кольнула сердечко. Наверное, опять с его дурным парнем что-то случилось. Ваня натянул по-сильнее капюшон на голову и прибавил шаг.

***

      Щелчок ключа в замке. Несколько поворотов. Скрип входной двери. Щелчок ключа в замке. Несколько поворотов. Торопливые шаги. Андрей улыбался, закрыв глаза, шевелил языком в пересохшем рту, готовясь отвечать. Ваня влетел в ванную комнату, запыхавшийся, взволнованный, не раздетый, даже не снявший ботинки. – Ты опять? Ты придурок, скажи мне? – улыбка на лице пирокинезиса расползлась шире. Ваня вздохнул и стал поднимать свою горемычную любовь с пола, схватив расслабленное тело в охапку. «Снова мягенький, как сырок» - крутилось в голове у Пиро. «Хотя...» Андрей злился. Злился на то, что Евстигнеев постоянно где-то пропадает, злился на то, что проявляет максимальную заботу только когда он, пирокинезис, наглотается всякой дряни, злился, что Ваня такой... Такой Ваня. – Вань, уйди. Ваня удивился. Уйди? – Куда, позволь спросить, я должен уйти? – было обидно, начало жечь горло. – Туда, откуда ты сейчас припёрся. Уйди отсюда! – Андрей уже кричал, заставляя удивляться сильнее. Ваня видел пирокинезиса и в обдолбанном состоянии, и бухого, и трезвого, и грустного, и весёлого, но таким... отчаявшимся? Ваня не понимал. – Нет, ты слышишь, что случилось? Андреееей, что не так? Ты не в порядке, да? – парень покрепче сжал тело, всё ещё покоющееся у него на руках. – Да, всё в порядке, да убери свои руки! – пирокинезис толкнул оппонета, по инерции налетел на раковину, сделал неуверенный ещё один бесполезный шаг назад, съехал на пол и закрыв лицо руками глухо повторил просьбу об уходе. Ваня захлопнул дверь, выключил свет в ванной комнате. Андрей ждал щелчков ключа в замке. Было тихо, настолько тихо, что от тишины тошнило. Предательские слёзы снова потекли по щекам.

***

      Ваня обдумывал, лёжа на кровати то, что случилось. Ему не хотелось сейчас трогать Андрея, поэтому он решил подарить ему иллюзию того, что в квартире только он. Только на самом деле куда бы ушёл Ваня после такой истерики? Если она была от какой-нибудь очередной девки из клуба, он бы вышел из квартиры и навряд ли бы вернулся, только это была не девка, это был Андрей, от поцелуев которого ноги подгибались, который был похож всегда на кота. Всегда, кроме этого дня. Ваня осторожно встал с кровати и подошёл к столу, заваленному кучей разнообразного мусора и стихами. Андрей не пытался содержать своё рабочее место в чистоте. Евстигнеев взял со стола листок, лежащий сверху всего остального хлама. На нём буковки, как обычно, складывались в слова, а слова в предложения, в которых говорилось что-то про витаминки, про сердце художника и про «не просто слова», чтобы что-то сказать. Ваня вздохнул.       Андрей пролежал в ванной следущие полтора часа, зажимаясь в комочек и усугубляя боль под рёбрами. «Цветами радуги» улетели куда-то под тумбочку. Когда он наконец решил встать с кафеля, который частично уже нагрелся от его тела, резко закололо в сердце, он просидел на шевелясь минут десять, прежде чем ноющая боль прекратилась. Из помещения он вышел пошатываясь, держась скрючившимися пальцами за дверной косяк. В его комнате на кровати  лежал бухой, свернувшийся в комочек, ровно как и он совсем недавно, Ваня. На полу стояла недопитая бутылка портвейна. Андрей вздохнул и счастливо улыбаясь подхватил бутылку, сразу допив остававшееся содержимое. – Дурачок! Что, всё понял, неужто? Евстигнеев пошевелился в кровати, что-то неразборчиво промычал и наконец выдавил что-то членораздельное: – Что? – Ничего, придурок, спи. – Сам придурок. Ты хули так взбесился? По какой хуйне? Андрей нахмурился, брови съехались к переносице, на лбу появились складочки. – Заткнись и спи, пожалуйста. Я не хочу это выяснять. – Хаааа! – Ваня горестно протянул это "ха!", переворачиваясь на спину. – А я сам всё знаю, не оставляй больше свои стихи на столе. – А ты не читай их больше.       Андрей спал в гостиной на диване, потому что выгнать нахального Евстигнеева из своей кровати было бы нереально, а оставаться с ним всё ещё не хотелось, хотя что-то внутри неумолимо радовалось тому, что он не ушёл, что остался. Пирокинезис не знал, что будет, не знал, как сложится, но былое спокойствие вернулось. Может быть, это всего на один холодный осенний вечер, но сейчас было хорошо и не боязно. За окном накрапывал дождь. В голове на репите вертелись строчки из песни: «Я что, мало сказал? А коль тебе слов недостаточно, прочитай по глазам».