Выше нос, борода!

— Ей богу, в этой треклятой квартире есть все, кроме того, что нужно! Ойкава уже 1,5 часа носился из комнаты в комнату, попутно выворачивая наизнанку содержимое тумбочек и ящиков, заглядывая за шкафы и перетряхивая книги в надежде, что уж там-то точно завалялось нужное ему письмо с подтверждением страховки. До того, как Ойкаву пригласили в Бразильскую волейбольную команду, что также подразумевало перевод в новый институт, Иваизуми даже в страшном сне не мог представить масштабы бюрократических сетей. Раскинуты государствами они, видимо, были в попытке лишить человека не только уверенности в правильности своих решений, но и денег, свободного времени, а главное — здоровья: веко не переставало дергаться, даже если прижать его основанием кисти; печень страдала от алкогольной борьбы с бессонницей; сожрать хотелось не столько бургер, сколько мерзкую тетку в пенсионном, а ночные игрища ограничивались жаркой борьбой из серии ‘попади-очередным-запоротым-формуляром-в-блядскую-муху-на стене-и-так-все-бесит’. И вот когда казалось, что они уже на финишной прямой к тому, чтобы отправить все чёртовы бумажки DHLом и забыть об этом на ближайшие три недели как о страшном сне, снова оказалось, что чего-то из этого бесконечного списка мало кого в действительности интересующей макулатуры не достаёт. Хаджиме устало размял шею, осторожно помешивая закипающий кофе в ковшике: турку они сожгли, отвлекшись на приступ личной жизни, когда таковая ещё имелась, а со всей этой канителью и существованием между чемоданами и госучреждениями было не до того. На самом деле, было ни до чего. Хаджиме казалось, что он дурной лабрадор, все время получающий по морде тапком до того, как он успеет слопать хозяйскую колбасу или соседскую кошку. Постоянно хотелось помотать головой, чтоб в ней немножко прояснилось. Он должен был радоваться за Тоору, гореть желанием доказать своему партнеру, что он не хуже, злиться, что его не пригласили, или что его парень уезжает на другой конец света, а они даже не обсудили это по-человечески. Нет, вопрос «ехать ли» не встал бы никогда, да и они не пожилая пара из прошлого века — ни один из них не встал бы на пути к мечте другого, да и самолеты, телефоны и интернет все ещё существуют; все было правильно… И все-таки — столько лет вместе… Однако, вместо того, чтобы разбираться, как, собственно, жить дальше, громко ссориться, страстно мириться и бессовестно мечтать, как в детстве, они, словно заколдованные, методично выматывали нервы друг другу, переживая о совершенно несущественных вещах. Но Тоору приходилось хуже. Иваизуми выключил плиту и достал чашки, когда на кухню в очередной раз влетел Ойкава, так внимательно глядящий по сторонам, что казалось, что даже холодильник он подозревает в том, что тот сжевал его бумажку. Убедившись в невиновности подозреваемого, он вытащил оттуда длинный огурец и задумчиво похлопал им себя по шее, стоя у Иваизуми за спиной. — Я проверил каждый старый конспект, каждую паутину в углах и все кроссовки — все! Его просто нет. А может, в этой квартире этого подтверждения никогда и не было, и я зря промучался весь день. — Ты матери звонил? Если оно не пришло сюда, значит, пришло к вам домой, — Иваизуми разливал кофе в чашки. — Звонил, но их пока нет дома — даже проверить до завтра некому. А им как всегда все срочно надо! Типа до этого три месяца было не нужно, а теперь ‘вынь оленя да полож’. Придётся завтра с утра тащиться в страховую, а это не другом конце города. Ойкава звонко хрустнул огурцом. — И трамваи эти мудацкие ходят черти как, а от метро там попробуй дойди… И как всегда вовремя у всех появились планы: то их из дома даже на выходные не выкуришь, то, понимаешь, семейная поездка… Пойду в коридоре ещё раз гляну, может, завалилось куда-то, где ещё быть этому конверту, — продолжая перемежать ворчание матюками и гневно хрустя огурцом, Ойкава угрожающе побрел в сторону коридора — пугать оставшихся пауков. Даром, что город, но летом от насекомых спасения не было. Впрочем, как и от жары, которая на нервы действовала не менее пагубно. Вообще, о том, что такое эти самые ‘нервы’ Иваизуми узнал в полной мере только в последние несколько месяцев. Ни поступление, ни последовавший переезд в Токио, ни новый люди не пошатнули морального равновесия всегда собранного и спокойного Хаджиме. Он вообще не видел поводов переживать: сделай, все что можешь, и жди результатов. Боишься — не делай, делаешь — не бойся. Сделанного не воротишь. И все такое прочее в этом духе. К тому же занятия всевозможными видами спорта, которые он не оставил и после поступления, и волейбол с его бесконечными соревнованиями, забирали столько энергии и эмоциональных ресурсов, что в обычной жизни это оставляло гормональных подростков, а впоследствии и молодых людей более чем уравновешенными и трезво глядящими на вещи. Когда к спорту добавился секс, то баланс установился в их с Тоору жизни раз и навсегда, что сделало их быт гармоничным, а отношения неожиданно нежными. Ойкава не был импульсивнее или эмоциональнее Иваизуми, но грешил исключительным талантом себя накручивать. Перфекционист от ушей до тонких щиколоток, он со скоростью первоклассного сеттера строил логические цепочки между крошечной проблемой и тем, к чему она — потенциально, возможно, а, возможно, и нет — может привести, и реагировал так, как будто худший из возможных вариантов случится вот прямо сейчас, если он ничего не решит. Совершенно невозможный. И щиколотки его эти невозможные. В последнее время он мог почувствовать запах их свободы: домашняя пицца, холодный имбирный чай и тяжелый, непередаваемый запах секса. Их план был прост: смотреть кино, гулять звездными ночами, трахаться, пока эти звёзды не забегают под веками, и просто наслаждаться друг другом. Иваизуми надеялся поймать, наконец, Ойкаву за ту самую щиколотку в попытке начать серьезный разговор, выяснить, кто кому и что будет должен, что они будут делать с квартирой, как часто будут видеться. Обязательно поругаться по этому поводу только ради того, чтобы Ойкава ляпнул что-нибудь в сердцах, а потом, как это бывает, не смог бы остановиться; чтобы признался, что ему ужасно страшно. Что он боится не оправдать ожиданий: своих, Иваизуми, новой команды, новой страны. Что он будет страшно скучать по семье и их питомцу-фикусу. Или чтобы он ничего не говорил, но позволил Иваизуми разделить с ним груз этих переживаний. А потом бы они все-таки провели эти чудесные три недели в уютном коконе взаимопонимания и острой, удушающей нежности, разговаривая, правда, о чем угодно кроме: парням о таком говорить тяжело, да и им не было это нужно, все все понимают. Эти три недели счастья должны были начаться сегодня вечером. И надежный, рассудительный Иваизуми, пускай и несколько помятый последними месяцами непривычной нервотрепки, отказываться сам и лишать такого необходимого спокойствия любимого не собирался. Разлив кофе и добавив сахар и молоко в чашку Тоору — в этом доме чашками назывались емкости от 400 мл, — Иваизуми направился в коридор. Ойкава сидел на попе перед тумбочкой и дожевывал попку огурца, громко пыхтя. Похож он был на младенца, вгрызающегося в соску, когда начинают резаться зубы: такой же злой, растрёпанный, уставший и поставивший себе цель не отступать, пока от соски не останется только резиновый бублик. Или пока не найдётся письмо. — Ой, — позвал Иваизуми, — ты проверил эту тумбочку уже трижды, нет у нас этого письма. — Может, и есть, ты меня знаешь, — Ойкава переместил огурец за щеку так, что попка торчала сбоку, как зубочистка у лидеров банд в средней школе — выглядело комично: не орёл, а воробей. — Я вполне мог его куда-то запихнуть и забыть, — не отвлекаясь от своего занятия, ответил Ойкава. Иваизуми прислонился к косяку, скрестив руки. — Ну, давай сначала. Все остальные документы на месте? — Да, даже грамоты из начальной школы, только этого нет. — Так, замечательно. Значит, его здесь никогда и не было, — Иваизуми вскинул руку в предупреждающем жесте, чтобы его не успели перебить. — Значит, письмо либо у тебя дома, о чем вечером сообщит тебе мама, либо ребята из страховой компании облажались, и этого письма вообще не существует. В любом случае, завтра тебе просто нужно съездить в офис, и все проблемы решатся. — Просто, — Ойкава раздраженно потер лоб. — Да, просто. Ты попадёшь туда к открытию, успеешь взять эту бумагу, по дороге зайдёшь на почту и отправишь весь пакет документов. В самом крайнем случае — пообещаешь прислать им скан в мейле, в конце концов, это они тебя позвали в университет, ты никому не навязывался, могут и дать себе труд прочесть лишнее письмо. — Да плевать они на меня хотели! — Раньше завтрашнего утра что-нибудь решится? — Нет, но если не выйдет… Ива-чан, если они увидят, что в пакете не хватает документа, то остановят оформление зачисления. — Но вполне вероятно, что завтра ты просто спокойно получишь документ, и проблем не будет вообще? — Да, но если не получу подтверждение от универа вовремя, мне не дадут визу к началу учебного года и сезона… — Так, ну-ка встань, — Иваизуми протянул ему руку, и Ойкава осторожно встал на затёкшие ноги, наконец дожевав несчастный овощ. — Ну и?  — Я сейчас научу тебя одной вещи… ты, как капитан команды и мальчик из хорошей семьи, вряд ли знаешь, но тебе поможет решить все вышеперечисленные проблемы. — Издеваешься? Как ты решишь мое опоздание к началу семестра и отборочных? — Нет, честное слово, пойдём. Иваизуми за руку вытащил Ойкаву в гостиную, поставил в центре ковра и встал напротив. У них было уютно: матовые летние сумерки и приглушённые свет в комнате были одинакового тёплого оттенка. — Смотри. Распрями плечи, расслабь их, встряхни руки. Вот так хорошо. Теперь ступни. — Ива-чан, что за фигня? — Не отвлекайся. Так, колени. Хорошо. А теперь представь, что ты бамбук, а твоя правая рука — сильный, молодой росток. Потянись им к солнышку. — Куда? — К солнышку, к самому потолку, прямо как я. Отлично. Нет бумажки? Опоздаешь из-за каких-то некомпетентных мудаков на отборочные? Не получишь вовремя визу? Тоору, смотри внимательно и повторяй за мной. Тут Иваизуми всем телом потянулся за своей рукой, практически касаясь невысокого потолка. А затем резко ее опустил, всю душу вложив в последовавшее — Да и хуй с ним! — О господи, Ива-чан, — практически хрюкнул Ойкава, на чьём лице застыло непередаваемое выражение умиления и осуждения, как на лице гордого отца, чей сын сделал соседке удивительно остроумную пакость. — Я сказал повторять за мной. Давай, Ойкава, я не просто так это делаю. И Ойкава повторил. Также вытянувшись во весь рост, он, казалось, тоже вложил в этот жест все своё негодование, расстройство и тревожность. — ДА И, — от переизбытка эмоций, у него перехватило дыхание, и продолжил уже на долгом выдохе, — хуй с ним! Иваизуми каждой разработанной мышцей ощутил, как расслабляется его собственное тело, как расправляются легкие, и светло улыбнулся Ойкаве. Старый трюк, казалось, помог обоим. Ойкава протер лицо рукой, которое вскоре отразило улыбку его парня. Он тихо рассмеялся и ткнулся лбом ему в плечо. — Боже, ну в кого ты такая балбесина? — В отца. Твоего, кстати, столько лет за ним наблюдаю. Иваизуми погладил Ойкаву по затылку и поцеловал в висок. — Выше нос, борода, — и хлопнув Ойкаву по попе в сторону кухни, напомнил, — кофе уже остыл, а нам ещё кино выбирать. Стоило ему, правда, взглянуть в хитрющие глаза, наблюдающие за ним из-за кружки, стало ясно, что фильм подождёт.