Концепция цикличности

Солнце встаёт, высветляет поднявшуюся от шаркающих ног пыль, — вверх-вниз, вверх-вниз. Солнце бежит к зениту, разгоняет кровообращение, — стук-тишь, стук-тишь. Солнце пробирается на запад, то наполняя лёгкие светом, то вынимая его, — вдох... вдох... Концепция цикличности оказалась удобной, правильной, поэтому он позволил ей соединиться с жизнью тесным плетением. Замечал ли он свое заключение в монотонности? Вряд ли. В единой точке, расширившейся до диаметров вселенной? Сказать трудно. Но почему-то его, давно вышедшего из детских лет, манило наблюдение за детской игрушкой. Миниатюрный поезд за прозрачно-белым от мороза стеклом прибывал на один и тот же миниатюрный вокзал час от часа. Вид витрины магазина игрушек менялся: ее украшали к Рождеству. Путь поезда, на который спешили вечно опаздывающие, спотыкающиеся у перрона фигурки, оставался неизменным. Завороженные глаза Артура тоже были прозрачно-белыми — от мороза — и полыми, будто за ними ничего не стояло. Неторопливо плывущие снежные капли умирали при робком соприкосновении с черными носками оксфордов. О жизни напомнило вернувшееся на круги своя дыхание, что обожгло стекло неуловимым, тут же исчезнувшим пламенем, и голос из-за спины — слишком знакомой глубины и тональности, от которой, признаться, каждый позвонок стал ощутим. — Решил заболеть перед праздниками? Артур чуть было не обернулся, но задержал себя. На лице дрогнула горькая, будто бы довольная улыбка. Он пожалел, что она не отразилась в мутной витрине и Франциск не имел возможности оценить его выражения: победоносное поражение. — Удивительное совпадение. Я как раз направлялся к тебе. — Что-то случилось? — Нашел твое обручальное кольцо, — пальцы, чуть красноватые от сухого холода, от раздраженной крови, которой хотелось бы быть хлещущей, бить по ломким стенкам капилляров, опустились в карман. Гладкий позолоченный металл (на месте, всё в порядке) оказался зажат в кулак. — Закатилось под прикроватную тумбу. Решил отдать.       ... Может, повела невидимая нить. Может, они сами надеялись на существование этой нити. Но когда потерянная ценность, брошенная нарочито брезгливо, сверху, издали, оказалась на ладони хозяина, Франциска Бонфуа, обе фигуры начали удаляться в одном направлении. Неожиданно и ожидаемо, прогулочным шагом, в ритме маятника. Делая вид, что не замечают друг друга, и не думая о том, что придется говорить, когда нить приведет одного из них к порогу чужого дома. Без перчаток было так холодно, леденяще, что, казалось, можно услышать, как вырастают грани снежинок — и тают — в километре над головой. Совместная молчаливая прогулка продолжалась: не то спокойно, не то тревожно от тени знакомого пальто на брусчатке, единственной детали, за которую они, как по заранее обговоренной очереди, позволяли цепляться взгляду. От закипающего ожидания, скомканной неопределённости, изредка слышимого живого дыхания — не то жарко и яростно, не то тепло. Эффект подкреплялся тем, что проживали они его не впервые.

случайная встреча — вечер вместе — вход — ссора — выход

— такова была формула их отношений, раз за разом, круг от круга.

Она отработана до привычки, до обоюдного понимания, к чему приведет следующий скрипучий шаг, жаркий взгляд, спонтанная мысль. До по-рабски гордого ожидания очередного поворота колеса, на одной спице которого — покой и легкие поцелуи, на другой — отстраненность и борьба. Слова, эмоции и тела переплетаются, пока нить не разрывает звук упавшего и покатившегося кольца.

***

Неудачливым гостем суждено было стать Франциску. Он ждал у окна, в кардигане, кончиками пальцев водил по лакированной поверхности подоконника: удивительным образом деревянная мебель этой комнаты хранила в себе горючие запахи трав, чая и меда и, должно быть, секреты. На соседней кухне медленно стыл теплый чайник. Когда Артур передал чашку, издалека и небрежно, ее кайма обожгла пальцы неуловимым, тут же исчезнувшим пламенем. Секундной слабости хватило: оказавшись вне власти чьих-либо рук, она осталась расколотой на полу. Между кривой окружностью осколков кровью растекался золотистый Эрл Грей. — Дурной знак, — высказал Артур, на секунду голос затих между словами. — В предыдущие разы этого не было. Франциску пришлось поднять взгляд. В одной реплике, необдуманной, прозаичной, он услышал отзвук предположения о том, что пугало его самого: всё протекает по единому сценарию. Фабула его жизни циклична: это замкнутая система, трепет, движение без движения. Это потрескавшаяся сейчас окружность. — С каких пор ты озвучиваешь мои мысли? — Франциск улыбнулся. Так, как он делает это всегда. Не совсем прямо, не до конца выражено, оставляя собеседнику загадку вместо эмоции. Честный разговор о том, что они застряли в карусели событий, не входил в его ожидания. Эта тема относилась к сфере бессознательного, глубинного, личного. Но Артур заговорил. Сначала бросал риторические вопросы в сторону, пока его пальцы неравномерно сжимались в кулак, затем — начинал произносить всё больше слов из тех, что стучали в голове, чей смысл действительно рвался наружу. Хаотичные импульсы опутывали его желанием менять положения рук, неторопливо вышагивать по комнате. За перемещениями его оксфордов следил Франциск. Почти что растерянный и молчаливый. Цепкие, наблюдательные глаза выделялись синевой — будто бы не только от недостатка естественного света. Слух улавливал новые, до тяжести легкие заявления. К Артуру, замедляя его шаги, подкрадывалось понимание, что он не знает, чем это закончится и как объяснить свой разрыв, разлад с собой и, кажется, с самим миром. Он остановился посреди комнаты. Перед Франциском. Но не смотрел на него. Скорее, на границу на паркете между тенью и красноватым светом от настольной лампы. Объяснять не пришлось. Из-за вырвавшего дрожащий вздох прикосновения пальцами, словно языками пламени, к спине. Прикосновения, приблизившего к Франциску почти по инстинкту (или такова была привычка?). Должно было пройти несколько немых секунд, прежде чем Артур позволил себе ответить, с чуть большей уверенностью, но не крепко приложить ладонь к его плечу — в первый раз за два месяца. Концепция цикличности оказалась удобной, поэтому он позволил ей соединиться с жизнью тесным плетением. Пока нить не разорвал звук упавшего и покатившегося кольца. — Не поднимай, — над плечом, у самой шеи, дыханием рассеивалась намекающая улыбка. — Ещё найдешь время отдать.

***

Вверх-вниз, вверх-вниз. Стук-тишь, стук-тишь. Вдох, вдох... Музыка, доносящаяся из кафетерия, гулкие детские голоса, десятки ставших ярче и чувствительнее к ветру на прохладе лиц составляли коллаж этого Рождества. Наряду со знакомой витриной с прозрачно-белыми стеклами, возле которой Артур остановился, чтобы нерешительно и мимолетно заметить, что она пустовала. Из магазина выходила семья: молодые родители и счастливый мальчик, силящийся помочь отцу вынести коробку с подарком. Остановился казавшийся бесконечным ход поезда, сейчас он обвернут лентами и цветной бумагой. В замерзшем, облипшем снежинками воздухе, привлекая к себе потерянное внимание, вибрацией раздалось СМС-оповещение. Пять секунд назад с другой стороны улицы отправили: «Может, встретимся сегодня?».