BUTTON EYES

      Я не очень-то многое помню из своей прошлой жизни. Детство, юношество — всё это в моей памяти размыто, как разводы на стекле, не имеет чёткого образа и даже очертания. К сожалению, у нас, охотников, память о жизни до особняка не является чем-то таким, чем можно было бы гордиться, радоваться тому, что ты это имеешь. Многие из нас как раз с радостью предпочли бы забыть обо всём, что было раньше, поскольку чаще всего это болезненные воспоминания, которые не имеют ни малейшего значения в данное время, но причиняют ужасную боль. Мне же немного легче — я помню мало. Но то, что сохранилось — и есть то самое, что разрушает изнутри, сгрызает душу, сжигает её в адском пламени и не позволяет нормально существовать. Это — то, от чего хотелось бы поскорее избавиться, умереть, лишь бы не чувствовать, как девятый круг ада.       Я отошёл от темы того, что хотел рассказать. Как и другие охотники, я видел ужасные вещи, видел то, чего не следовало видеть. Что я видел? Я видел смерть. Долгую, мучительную. Я будто ощущал её сам, каждой частичкой своего тела, как будто та страшная болезнь охватила и меня тоже, а не только того, о ком далее пойдёт речь.       Клод Десолье. Мой родной брат. Нас было не отличить друг от друга в детстве — совершенно одинаковые, светловолосые, казалось бы, каждая родинка на наших телах совпадала. Будто мы были одним и тем же человеком, но поделённым надвое. Но стоило нашим глазам открыться, тут же стало ясно, что всё не так просто. Глаза — единственное, по чему нас удавалось отличать. Мои глаза, как тогда, так и сейчас, обыкновенные, голубые, в них нет ничего такого, на чём следовало бы заострять внимание. В отличие Клода — его глаза имели неестественно блестящий золотой цвет. Это всё, что я помню о нём. Я не помню даже, каким человеком он был, плохим или хорошим, хотя эти понятия всё равно относительны. Я помню только то, что его любили гораздо больше меня и что в какой-то момент он тяжело заболел, что и привело к тому, о чём я не так давно говорил.       Я потерял способность адекватно мыслить. Словно половину меня забрали, разорвали, выбросили. Одно мозговое полушарие, одну руку, одну ногу, один глаз, чёрт возьми. Я начал действительно задумываться над тем, что на самом деле умер я, Джозеф Десолье, и теперь я — просто призрак, а Клод всё ещё жив, просто мне не дозволено его видеть, потому что у меня нет таких же золотых глаз, как у него.       На протяжении всей своей оставшейся жизни я был высмеян множество раз, выставлен в глупейшем свете, совершенно ничтожным. Я всегда знал себе цену, я знал, что должен верить в то, что я делаю, и никто не посмеет меня переубедить, я никогда не отступил бы от своей веры.       А потом всё резко кончилось, и я оказался в особняке.       Лучше не стало.       Я долго привыкал к новой обстановке, к своим обязанностям, к людям, окружавшим меня. Хотя, и людьми-то они не являлись. Монстры и куклы, куклы и монстры, не больше и не меньше. Их смысл существования — бесконечно вертеться здесь, бегать друг от друга, физически уничтожать раз за разом. Жалкое зрелище. Но я привык и перестал чем-либо отличаться от других охотников, разве что внешне.       Но вскоре у моего существования появился, наконец, более значимый смысл. Как раз то, что мне было нужно. Толчок к прогрессу, толчок к становлению личностью вновь. У меня появился шанс снова почувствовать что-то, измениться, стать другим, не таким, какими были они — омерзительные твари-маньяки. Я знал, конечно, что выжившие не лучше, чаще всего они не могут работать в команде, думают лишь о себе, раз за разом оставляя на поле страдать других участников игры, но с этим было как-то легче смириться.       Эзоп Карл.       Мне доложили о его прибытии, и я долго не мог понять, что не так с его именем. Я упорно слышал имя своего брата, хотя оно даже не упоминалось. Но было что-то созвучное. Интонация, с коей произносили его имя все кругом, даже охотники.       Так говорят только о том, кого любят.       Я долго смаковал его имя на языке, но у меня оно звучало совершенно обычно. Я был уверен в своей правоте и раз за разом убеждался в ней, когда слышал его имя, слетавшее с губ кого-либо ещё. Я чувствовал, что это какой-то дар, который мне не дан, ведь не мог произнести его имя точно так же, сколько бы не старался. Вскоре я смирился и решил отложить это дело до того мгновения, когда увижу его воочию.       Это произошло в тот же день.       Лунапарк. Выжившие — садовница, доктор, пророк, бальзамировщик. Последний, как я знал, и являлся тем самым Эзопом. Перед игрой я никак не мог взять себя в руки, сам толком не осознавая, почему. Сабля выпадала из руки, громко звякая о пол. Выжившие заинтересованно пытались заглянуть за шторы. Все, кроме него. Он выглядел каким-то отрешённым, нелюдимым. Меня это насторожило и встревожило ещё больше, поэтому я решил максимально не задумываться над этим.       Что ж, вперёд. Садовница попалась почти сразу же — не успела отойти от машинки, нанести удар было легко. Мне повезло обнаружить её совсем рядом с ракетным стулом — секунда, и она уже привязана. Я знал, что кто-либо обязательно помчится спасать её, поэтому остался караулить. И не ошибся — прикрываясь совой, прибежал пророк. Он недолго кружил под куполом шатра меж лавок — его сова вернулась ему на плечо, а сам он при первой же попытке освободить садовницу также пал. Я выждал, пока та улетела в искусственное небо, затем огляделся и обнаружил совсем рядом подвал. Через какое-то время вслед за девушкой отправился и пророк — его не решились спасать. Осталось двое. Я прислушался. Доктор оказалась совсем рядом — кажется, хотела спасти только что улетевшего, но немного опоздала и спустя недолгую погоню оказалась на его месте. Последний.       Я осмотрелся. Почему-то меня сковал страх. Я не хотел сталкиваться с ним. Но если я хочу победить, мне придётся, поэтому я отправился на его поиски. Рука предательски дрожала.       Удивительно, но достаточно скоро я нашёл его. Крепче сжал саблю в руке и подошёл чуть ближе, но не настолько, чтобы дать себя заметить. Он был сосредоточен на том, чтобы раскодировать устройство. Я слышал, как бьётся его сердце. Он такой… невзрачный. Серый. Если в других выживших ещё было что-то человеческое, то в нём я этого не увидел.       Ровно до того момента, как он обернулся.       Этот взгляд…       …отвратительно, Боже мой.       Он точно такой же, как у Клода.       Теперь-то я понял, почему они казались мне такими похожими. Я вспомнил. Клод был таким же нелюдимым, но при этом все любили его куда больше того, кто действительно заслуживал этого. Но тут была немного иная ситуация.       Я знал, что никто действительно не любил Карла. Как раз наоборот, из-за его проблем с общением, асоциальности, нелюдимости, его презирали и ненавидели. Я сам не до конца осознал, как понял это. Просто… почувствовал. Это было точно то же самое, что я чувствовал при жизни за пределами особняка. Я понял, что все, кто его окружали — жалкие лицемеры, втиравшиеся ему в доверие для того, чтобы тот при случае помог им выбраться. Не знаю, почему, но если я не так давно жутко боялся и ненавидел Эзопа, сейчас мне стало его жаль. Я впервые почувствовал что-то положительное. Сострадание. Сочувствие.       — Эзоп Карл.       Мой голос прозвучал так странно. Будто и не мой вовсе. Он эхом отскочил от всего, что было вокруг. У меня в ушах зазвенело, на секунду мне показалось, что я оглох. Хотя я тут же понял, почему — я впервые смог произнести его имя не так, как делал это до этого, но и не так, как это делали другие.       В моём голосе не было тех фальшивых интонаций, я не притворялся, что люблю или уважаю его. Так и было.       — У твоих глаз ужасный цвет. Омерзительный. Но весь ты в целом выглядишь прекрасно. Как произведение искусства. Хочешь, я помогу тебе?       Я никогда не умел шить, но в этот раз я хочу постараться. Я сделаю всё, что в моих силах, но я помогу ему.       Да, золотые пуговицы на месте этих невзрачно-серых будут смотреться куда лучше. Его наконец полюбят искренне, всё будет хорошо.       — Я позабочусь о тебе. Доверься мне.

Я обещаю.