твоё имя

      Квартира встретила неприятной, звенящей тишиной и отголосками соседских стульев. У кого-то этажом выше уже шел ужин, поэтому можно было слышать, как деревянные ножки изредка ездят по полу. Поднимался он сюда, как на казнь. Он всегда считал, что свою смерть встретит гордо, какой бы она ни была, но сейчас понимал — часть её уже случилась, и всё, что он смог сделать — с ужасом застыть перед оглушающей пустотой, смотря распахнутыми глазами в огромный омут.       Звуки шагов на лестничной площадке гулким эхом отдавались в голове, выдваривая из укрытий воспоминания. Август, полуночные кутежи, зеленеющую молодость, украденные поцелуи в тьме полувыкрученных лампочек, дожди и красную ткань рубашек; квартиру, всегда пахнущую восточными благовониями, с темными зелеными обоями и старым паркетом, фортепиано, занимающим почти всю комнату, с слоем пыли на черной глянцевой поверхности; спальню с тяжелыми шторами, которые всегда открыты, и солнце через них забирается внутрь, на кровать со смятыми простынями. Воспоминания в панике выбегают в самый ненужный момент, мечутся по коробке-голове, натыкаясь на углы коленками и локтями. Виски отдают ноющей болью, как напоминание, что было бы неплохо снова научиться спать.       Он сорвался в столицу сразу, как только услышал первое же слово, стесняющееся и скомканное, потому что говорить такое — страшно. Ему предлагали билет на поезд, но он впервые за долгое время сел за руль, поддавшись слегка истеричному импульсу. Спустя полтора часа дороги, конечно, пожалел об этом, но возвращаться не было смысла. Он хотел удостовериться. Он никогда не доверял электронным источникам информации, сколько бы его не дразнили за это — лучше проверить всё и быть уверенным, чем впускать в свой мозг информационный мусор. Еще больше он хотел узнать то, что это неправда, и его просто жестоко разыграли, и сейчас он приедет к брату, увидит его удивленное от внезапного визита лицо, и снесет головы всем, кто посмел так над ним шутить.        Брата он, конечно, увидел. Эраст лежал на холодном металлическом столе, освещенный ядовито щерящимися белыми лампами. Не было этого пресловутого ощущения, что миг — и он откроет глаза, проснется и посмотрит на него своими тусклыми глазами-льдинками. Он лежал, как кукла, у которой кончился завод, а ключик сломали и потеряли где-то в сточной канаве московского переулка. Да и фарфоровую кожу испещрили трещины, неприятные, портящие всю красоту и искусность работы мастера, его создавшего. Яков не мог смотреть, и не смотреть не мог тоже. Он окаменел и почувствовал, что часть него выдрали с корнем, оставив лишь маленький клочок души-плоти. И этот клочок сейчас хотел самоуничтожиться, свернуться до размеров несуществования и разнестись пылью по ветру.       Эраст уже долгое время работал над делом особо опасных террористов, которые в самом деле играли по-крупному. Они были гидрой, всосавшей в себя всё худшее из истории человечества, и страшно этим гордились. Эрасту удалось подобраться к ним совсем-совсем близко. Но, как это бывает, играя с огнем, рискуешь сильно обжечься. Или сгореть, если огонь этот — порождение безумия и хаоса. Вот он и сгорел. Не как феникс — как листок бумаги. Хорошей бумаги, стойкой, такую сложно испортить, но всё же возможно. И самое обидное — напрасно. Человек — это рукопись, и как бы ни хотелось, чтобы рукописи не горели, они, увы, имеют свойство воспламеняться из-за ошибок. Он слишком поспешил. Он снова был слишком самонадеян, хоть эта самонадеянность и была оправдана осторожностью конфиденциальности. Выполнить задуманное Эрасту не удалось, и от всего прогресса по делу остались только обрывки записей и редкие, туманные заметки, которые значили многое в контексте, но без него не значили ничего. Клочки с шелушащимися фразами ровного почерка с завитками под «д», «з» и «у», иногда скачущими строчками и смазанными впопыхах чернилами. «Они могут», «в любой момент», «необходима помощь Як…» и проч., проч., проч. Сердце хотело остановиться у этого оборванного «Як», вероятно, чтобы получше разглядеть, что же могло быть написано в продолжении. (Конечно, он это знал, и терзался вопросом: почему он всё-таки его не позвал?)       Яков замер на пороге, прикрыв за собой дверь. Глаза цеплялись за вещи, впопыхах оставленные не на своих местах, и за вещи, столь привычные в своем расположении, что без них помещение казалось бы чужим и неправильным. На тумбе тлел забытый сверток каких-то трав и корешков, и вверх от него тянулись тонкие ниточки белого дыма. Запах немного сладкий и по-своему терпкий на цыпочках забирался в нос и щекотал легкие. Легкие спирала невозможность вдохнуть. Он снял обувь и скинул пальто скорее по привычке, нежели из надобности, и прошел дальше. В комнате пугающе шелохнулись полупрозрачные занавески, здороваясь с ним руками ветра, залетевшего через приоткрытое окно. Яков поежился и замер, не в силах двигаться. Всё родное, дышащее прошлым, восклицательными знаками выделяло то, что ни настоящего, ни будущего уже нет. Каждый угол, вещь, силуэт и тень сейчас вызывали в голове бешеную ленту из разных картинок, которые в обычный день ты никогда бы не вспомнил. На стуле сидел небрежно брошенный шелковый халат. Мягкие и чуть потрепанные птицы сочувственно смотрели на вошедшего синими полузакрытыми глазами, как бы извиняясь. Не то чтобы Яков не умел справляться с потерями, всякое в жизни бывало, но Эраст оставался единственной по-настоящему важной опорой, на которой он держался. Всё остальное — работа, связи, редкие, но преданные люди, уважение — не могло и в полсилы заменить его. Только сейчас его поразило горькое, приторное осознание, что предметы вокруг — единственное, что осталось от брата. Одежда, мебель, строчка имени в документах на ровно двадцать один знак, не считая пробелов; пара десятков редких фотографий, да его собственная память. Вот и всё, что остается после. Вот и всё, с чем остаются те, кто остался жить. Знакомое чувство липкого ужаса оплетало его своими щупальцами, забираясь под рубашку, чтобы пробуриться в самый центр солнечного сплетения и чуть выше, в душу-впадину между двумя бревнами ключиц. Он покачнулся и сел на пол, невидящим взглядом уставившись в стену. Лишившись одного человека-поддержки, он вполне легко оправился и смог идти дальше, почти не хромая. Лишившись второго, он почувствовал, как земля уходит из-под ног, и он летит, без опоры сорвавшись в темную бездну.