serenity

      ТАРДИС привычно потряхивает три закономерных раза, и мерное жужжание ротора смолкает, что позволяет, наконец, Эми Понд спокойно выдохнуть и, зажмурившись, потереть тыльной стороной ладони зудящие глаза. У нее в последнее время появилась престранная привычка не моргать слишком часто, особенно когда внутри нарастает непрошенное напряжение — а уж в нем нуждаться не приходится, если речь идет о знаменитом вождении Доктора, который то и дело промахивается со временем или, что, несомненно, страшнее, местом назначения. По его милости — и Эми прикусывает язык, поняв, что правильнее было бы употребить в этом контексте сочетание «по его вине» — несколько раз они, планируя устроить себе выходной день, оказывались не в людном парке, а в общественном туалете, расположенном, правда, не так далеко от места назначения, или, к примеру, они, разодетые в пляжные наряды, вдруг обнаруживали себя на испытательном полигоне. Эми поднимает взгляд на улыбающегося Доктора, который не спешит поднять головы, но уже тихо посмеивается, как если бы в его гениальном сознании вдруг родилась бы очередная не менее, конечно, гениальная идея.       Нельзя сказать, что Эми Понд такое поведение пугает, но по спине тут же бегут мурашки, и она будто бы невзначай перехватывает руку Рори, стараясь примостить подбородок на его плече. Доктор же, между тем, счастливо хлопает в ладоши и оборачивается вокруг собственной оси, направляясь к одному из длинных коридоров своей восхитительной ТАРДИС. Повторно и не менее громко он единожды хлопает в ладоши так, что из комнаты, в которой Доктор оказывается, слышится глухой отзвук, а после возвращается, держа в руках верхнюю одежду для его спутников. Эми хмыкает: на удивление, в этот раз Доктор не прогадал ни с фасоном, ни с расцветкой, решив больше не экспериментировать — в конце концов, его чувство стиля Пондам по душе едва ли приходилось. Девушка, с плохо скрываемым сомнением поглядывая в сторону развеселившегося друга, берет в руки куртку и стряхивает с нее несуществующую пыль, медля. Доктор, сам не меняя своего наряда и, судя по всему, по-прежнему веря в то, что твидовый пиджак может защищать от морозов, вопросительно изгибает брови в ответ на ее настойчивый тяжелый взгляд.       — Почему вы оба так на меня смотрите? Еще и молчите — не люблю молчание, есть в нем что-то такое угрожающее, не замечали? Я замечал; столько проблем оно за собой влечет, если честно! Оно и еще, пожалуй, недосказанность, вот два столпа, на котором по-прежнему держится львиная доля трудностей мира сего, — заключает Доктор и часто кивает головой, стараясь подтвердить собственные слова. — Поэтому лучше начните читать Шекспира по памяти или засыпать меня вопросами уже, наконец, а то складывается такое ощущение, будто бы я в чем-то виноват… Я ведь не виноват?       — Доктор, нет, — вскидывает ладонь Эми в слабой попытке прервать словесный поток, который вмиг обрушивается на нее и опешившего Рори. — Смею напомнить, ты и сам молчал почти всю дорогу сюда — куда бы, собственно говоря, мы ни летели.       — Точно, это верное замечание. — Рори, до того не проронивший ни слова, выступает чуть вперед, застегивая на ходу теплое черное пальто и завязывая на шее болотно-зеленый шарф, который, говоря откровенно, Эми не выносит и все время старается закинуть в самые темные уголки гардеробной ТАРДИС. Только вот незадача: словно по волшебству, ненавистный предмет одежды всегда вновь оказывается на самом видном месте, и объяснений тому Эми никак не может отыскать до сих пор. — Где мы, Доктор?       — Не проще ли взглянуть самому, Рори-римлянин? — сверкая белыми зубами, отвечает преисполненный энтузиазма Доктор и стремительно шагает к дверям ТАРДИС, незамедлительно их распахивая.       Первым звуком, который врывается в абсолютно тихую консольную, становится заливистый детский смех. Так хохотать, высоко и чисто, может только совершенно счастливый ребенок, оставивший позади себя склоки и боль всего мира, что окружал его с самого первого вздоха, и теперь наслаждающийся каждым пролетающим мгновением. А еще Эми в то же мгновение чувствует, как по ее непокрытым тканью предплечьям пробегает едва различимый зимний холод, какого она не ощущала уже очень давно, и Понд, поежившись, так же счастливо улыбается, как наверняка улыбаются и радостно смеющиеся дети. Спешно набросив на плечи куртку, она в считаные секунды вылетает за порог ТАРДИС, и когда она выходит из своего укрытия, — небольшого пространства между двумя постройками, где аккуратно поместилась будка, — то в ту же секунду прикладывает ладошки к глазам, стараясь защититься от солнечного света, искрящегося и переливающегося практически цветными бликами на пушистом снегу.       — Канада, национальный парк Банф, — горделиво вздернув подбородок, провозглашает Доктор и оглядывается. — Надо же, и ведь берег верный.       — Берег? — уточняет Рори и прищуривается, вглядевшись вперед. Чуть поодаль синевой расчищенного льда сверкает застывшее озеро, окруженное живописными скалами и редкими еловыми пролесками, припорошенными свежим снегом. И все это в сравнении с людскими фигурами на льду кажется каким-то необъятным, сверхъестественно гигантским и, вместе с тем, конечно, великолепным — таким, что Эми, не скажи Доктор о том, где они находятся, предположила бы: перед ней точно неземное место. Завороженная стылой красотой природы, она словно перестает на секунду слышать любые посторонние звуки, забывается в сказочной росписи белых искрящихся снегов и шагает вперед.       И тут же чуть не оказывается сбитой пробегавшим мимо ребенком: раскинув руки, светловолосая девчонка девяти лет очертя голову несется к высокому мужчине, чье лицо кажется Эми крайне суровым, однако глаза его едва ли не начинают светится при виде девочки. Он подхватывает крохотный ураган в ярко-синей, почти что цвета ТАРДИС куртке на руки так легко, словно она ничего и не весит, а после прижимает к себе, и сухие губы, принадлежащие человеку, как Эми опрометчиво подумала, с черствой душой, вдруг складываются в абсолютно искреннюю улыбку. Может, именно в тот момент, глядя на седовласого мужчину и худенькую миниатюрную девочку с кукольно-большими глазами на его руках, она впервые задумывается об их с Рори гипотетических детях. И почему-то представляет, каким отцом был в свое время Доктор. Отвести глаза от них Эми заставляет короткий острый взгляд мужчины из-под вмиг нахмурившихся седых бровей: он смотрит на Понд так, как иногда, бывает, делают люди в попытке узнать мелькнувшее в толпе лицо, которое непременно принуждает, к примеру, вспомнить собственное прошлое, и оттого девушке становится вдруг не по себе. Она спешно переводит взгляд на Доктора, что-то оживленно объясняющего Рори, однако перед этим не без удивления отмечает, как девочка задорно ей подмигивает, дергая притом отца за лацкан темного пиджака — еще один гений, мнящий себя невосприимчивым к холоду, с улыбкой думает Амелия и качает головой, мыслями тут же возвращаясь к разговору, в котором до сих пор не принимала участия.       — …не годовщина, верно, Эми?       — Ну, хорошо! — восклицает Доктор, всплеснув руками и недовольно поморщившись. — В таком случае, Рори, придумай этому другое название. К примеру, скажем, полу-годовщина? Годовщина-без-шести-месяцев? За-полгода-не-возникло-желания-сбежать, а, Эми Понд?       — Ты же не хочешь сказать, что полгода прошло со дня нашей свадьбы? — почти шепотом спрашивает Эми, судорожно попытавшись прикинуть, сколько же месяцев минуло. Впрочем, разумеется, с перемещением на ТАРДИС сказать что-то точно было невозможно, во всяком случае, если ты не был рожден Повелителем времени. Доктор улыбается ей и едва заметно ведет плечом. — Забавно, что ты помнишь такие даты.       — Если ваш человеческий мозг не способен на такое, то на кого же тогда возлагается ответственность? Развлекайтесь, Понды, весь курорт в вашем распоряжении, — он взмахивает рукой, передав психобумагу девушке, тут же прячет ладони в карманах штанов и бредет вперед. — Да, только если увидите что-то подозрительное…       Но их уже и след простыл. Стоило ли сомневаться, спрашивает себя Доктор, замечая, как Эми, крепко вцепившись в ладонь супруга, тащит его к прокату зимней экипировки, попутно стараясь что-то втолковать обескураженному Рори. Коротко улыбнувшись, Доктор спускается вниз по лестнице к замерзшему озеру, где видит чересчур людно. Вообще, Доктору толпа всегда нравилась, как нравилось и очарование тотального одиночества каждого, находящегося в ней. Масса людей — да и не только их, стоило сказать, — укрывала, сглаживала индивидуальность, эмоции каждого из них, при этом задавая собственное единое настроение. Точно искусный дирижер, руководящий оркестром, она из бесформенных звуков их чувств лепила общую симфонию того, что люди принимали за собственное мироощущение. Поразительное явление, хоть и примитивно-простое, думается Доктору, оглядывавшему кружащих по льду людей. То и дело мелькают счастливые лица мужчин и женщин разных возрастов, совершенно друг на друга непохожих; слышится детский смех и совсем редко — плач совсем еще малышей, только привыкавших к конькам; в прозрачном чистом воздухе словно искрятся не только взметаемые ветром снежинки, но и проблески неуловимой энергии, заряжавшей всех гостей парка. Близится любимое многими Рождество, которое Доктор обожает и не выносит одновременно, и потому такое общее веселье вполне объяснимо.       — Ваши коньки, мадам, — с наигранной галантностью говорит юноша, что стоит чуть дальше Доктора, зажимая в одной руке пару коньков, а в другой — стакан с дымящимся напитком. Он хорошо видит лицо говорящего, с острыми скулами, аккуратным абрисом губ и светло-зелеными глазами, горящими яркой заметной радостью, и что-то в его внешности привлекает внимание настолько, что Доктор невольно останавливается в нескольких футов от молодого человека и его спутницы, по чьей спине разметались густые светлые кудри. Она протягивает руки к конькам, но юноша тут же качает головой и сам опускается перед ней на колени. Девушка заливисто хохочет, и звук ее смеха, чистого, пронзительного, как рассекающая воздух стрела, заставляет Доктора оторопеть и в неверии опуститься на одну из поставленных для посетителей скамеек, не сводя притом глаз с парочки.       — Ты заставляешь меня чувствовать себя совсем старой и немощной, — замечает она и, отпив немного горячего напитка, отставляет стакан. — Брось, дорогой, я и сама в состоянии завязать шнурки, веришь?       — Но это не у меня сегодня праздник. Ну, — добавляет он, улыбаясь, — частично, конечно, и у меня тоже, но все-таки… Словом, наслаждайся сегодняшним днем и улыбайся, договорились? А то в последние дни и без того многое пришлось пережить.       — В таком случае, не мешало бы найти и второго виновника торжества, — она едва поворачивает голову, и чуть сдвигает со лба белую шапку, предельно внимательно вглядываясь в толпу. Доктор хмурится, когда отчего-то на миг ему чудится… впрочем, ведь только чудится, верно? — Ты его не видел?       — Отца? На катке? — юноша смеется и, проверив на прочность завязанные шнурки у своей спутницы и на собственных ногах, довольно кивает самому себе, посмеиваясь: — Я, скорее, меньше удивлюсь, если прямо сейчас из-подо льда вырвется какой-нибудь житель Варма. Или где там вся поверхность покрыта водой.       — Обычное дело, — пожимает плечами девушка и, поднявшись на ноги, старается проехать по гладкому льду пару футов.       Затем она, развернувшись лицом к молодому человеку, что-то быстро говорит — и Доктор несомненно слышит фразу, произнесенную на знакомом английском с остро-знакомой интонацией, разрушившей каждую часть той реальности, что плотным куполом окружала его. Если бы он уже не сидел, то неизбежно упал бы прямиком в снег: Доктор отчетливо ощущает, что ноги его вмиг слабеют, да и дыхание вдруг сбивается, что практически невозможно было и допустить. Прижав белую руку с явно проступившей сеткой вен и капилляров на тыльной стороне ладони к груди, он чувствует чересчур резвое и быстрое биение двух сердец, которые едва ли не сводили его с ума; и от гула в ушах, и от обмана зрения, оказалось, не защищен даже Повелитель времени, думает Доктор, на одну протянутую в пустой бесконечности секунду решив, что на деле он умер и не регенерировал, и теперь весь мир вокруг него — озеро Луиз, Банф, счастливые люди и она, главное, конечно, она — вспышка, видение, дарованное погибающему мозгу.       Потому что счастливая, живая, абсолютно ослепительная в блеске собственной юности, на льду, держа высокого брюнета за руку, кружится Роза Тайлер.       Чтобы развеять наваждение, Доктор вскакивает и на нетвердых ногах делает пару медленных шагов вперед, не переставая повторять ее имя. Словно под мороком, он следит за любым изменением: за каждым ее плавным движением по льду, за тем, как меняется выражение ее лица, как ее ловят руки незнакомца, если она случайно теряет равновесие, как подпрыгивают завитые на концах золотые локоны, сияющие в солнечном свете, и как она останавливается иногда, чтобы перевести дыхание. Доктор не упускает возможности отметить, что она и ее спутник выглядят так, словно безгранично доверяют друг другу, как будто знакомы они уже годы и десятилетия, как будто… В том, как она смотрит на него, есть что-то возвышенно-прекрасное, уютное и безграничное, в чем хочется утонуть и пропасть, раствориться до неделимых частиц и одного только упоминания имени в истории всей Вселенной и то, чего ему самому так не хватает. Он задается логичными вопросами, которые напрочь сбивают его с толку: например, неужели он вновь так бездарно промахнулся со временем и оказался в начале двухтысячных, когда Роза еще не встретила Девятое его воплощение? Если нет, — очевидно, что и правда нет — то как Роза вновь пересекла границы между мирами? Почему она держала за руку не высокую веснушчатую копию его самого, а незнакомого мальчишку?       Почему она сразу не нашла Доктора?       Но одно дело задать эти вопросы, и совсем другое — получить невозможные ответы. Что-то горькое отпечатывается на его языке и с дотошной методичностью принимается разъедать все существо изнутри, и чем больше он наблюдает за сверкающей в солнечном свете Розой, тем сильнее ощущает это. Однако Доктор не отводит взгляда от нее и в тот миг, когда юноша в очередной раз поймав Розу, шепчет ей что-то на ухо, от чего та смеется и легонько хлопает его по плечу рукой, спрятанной под теплой вязаной рукавицей, от чего молодой человек поднимает руки вверх в примирительном жесте. А после слегка качает головой, и взгляд Розы тут же устремляется к нему. К Доктору.       Нет, разумеется, узнать его она не могла: Роза Тайлер не видела его с самого прощания на побережье несуществующей и такой болезненно-реальной Норвегии в другом мире, а он лишь однажды позволил себе вновь встретить ее еще до судьбоносного знакомства в подвале магазина — и то еще в пору своей любви к полосатым костюмам и кедам. Но она смотрит на его едва сгорбившуюся фигуру так, будто бы видит за внешней незнакомой оболочкой его единственного — Доктора, который волен менять лица столько раз, сколько ему вздумается, но не способный изменить свои чувства к ней. Роза переглядывается с юношей, который держит ее талию и недоуменно переводит взгляд с Доктора на девушку и обратно, как будто пытаясь разгадать одну из самых сложных загадок в его жизни. Ни говоря ни слова, оба уже через мгновение оказываются у самого помоста, ведущего ко льду, на котором и стоит Доктор, и Роза, рывком сняв варежки, несмело вытягивает пальцы правой руки вперед, касаясь ткани твидового пиджака. И Доктор может поклясться, что чувствует это прикосновение сквозь слои своей одежды.       — Это какой-то хитроумный план? — нарушает тишину юноша, щурясь и с подозрением оглядывая мужскую фигуру, возвышающуюся над ними. Доктор недоуменно качает головой и несколько раз моргает, разомкнув губы: у него не находится подходящего ответа, а еще, кажется, напрочь исчезает возможность связно формулировать предложения. Роза, не опуская руки, касается ладони Доктора, и он шумно выдыхает, ощутив тепло ее пальцев. Как очередная фантазия его неизлечимого больного Розой мозга может быть настолько реальна?       — Ничуть не хитрый, — замечает она, мягко улыбаясь оторопевшему Доктору. Он медленно, на негнущихся ногах опускается на колени, нисколько не задумавшись, что либо испортит свои брюки, либо почувствует холод раньше положенного: все, чем сейчас заняты его мысли, находится на кончиках горячих пальцев Розы Тайлер, которые он жадно сжимает в собственной руке. Девушка коротко смеется и свободной рукой убирает упавшие на лоб Доктору прядки темных волос. — Впрочем, и умного тоже в нем мало, но да, определенно, это план.       — Я и не знал, что обратно можно регенерировать. Почему ты никогда не рассказывал, а? — широко улыбнувшись, юноша хлопает Доктора по плечу, и тот недоверчиво на него смотрит, наконец-то найдя в себе силы отвести взгляд от лица Розы. Мальчишка выглядит смутно знакомым, но Доктор никак не может в толк взять, отчего и почему, ведь не так часто он проводил свое время в две тысячи пятнадцатом году, чтобы обзавестись тут приятелями. Тем более в Канаде, хотя, отмечает про себя Доктор, присущего местному населению акцента у него не наблюдалось — исключительно чистый английский язык, на котором разговаривает большинство жителей Лондона. На котором разговаривает Роза Тайлер. — Или ты… Ты ведь еще нас не знаешь, верно?       — Милый, те же самые вопросы ты можешь задать своему отцу, — мягко улыбается Роза, коротко кивая головой в сторону каменных построек, где не так давно скрылись Эми и Рори. — Найди его и Клару, ладно? Только не задерживайтесь, даже если найдете банановый шейк.       — Даже в этом случае? — с напускной серьезностью спрашивает незнакомец, а после вдруг смеется, шутливо салютуя девушке: — Есть, мэм.       — А ты, — Роза вновь обращает все свое внимание на Доктора, безмолвно наблюдавшего за развернувшейся сценой тотальной идиллии, — поднимись с холодной земли, ради всего святого. Думаю, ты не можешь заболеть, но давай не станем это проверять, хорошо?       — Ты? — будто не услышав просьбы Роуз, Доктор остается практически недвижим, только в каком-то отчаянном порыве он вдруг прижимает ее ладонь к своей груди, пытаясь согреть ее начавшие мерзнуть пальцы. Прикрыв трепещущие веки, Роза вновь касается его лица и нежно очерчивает высокую скулу и сведенные к переносице брови, заставляя Доктора зажмуриться от ноющей боли в сердцах, порожденной желанием прижать к себе ее хрупкое тело и не выпускать из своих объятий отведенную ему вечность. Но он остается неподвижным, жадно впитывая и запоминая каждое ее прикосновение в страхе, что стоит ему пошевелиться — и нежно любимый образ растворится в искрящейся чистоте горного воздуха. Роза вздыхает и осторожно садится рядом с Доктором, подогнув под себя ногу.       — Открой глаза, Доктор, — в ответ он судорожно мотает головой из стороны в сторону, боясь признать главное: он не готов увидеть, как ее облик тает вновь и как снова встречает его одинокий мир, лишенный ее сводящей с ума улыбки и теплых, будоражащих прикосновений. Однако притом он по-прежнему чувствует, как медленно скользят ее пальцы по его прохладной коже и как она дышит. Размеренно, спокойно, как дышала бы сама гармония, прими она вдруг человеческое обличие. Не размыкая крепко сжатых век, он несмело протягивает обе руки вперед, обхватывая ее плечи и мягко привлекая к себе ее теплое, живое, настоящее тело, — и Роза крепко обнимает его, обхватывая руками шею и задевая кончиком носа висок. — Я рядом, я держу тебя.       — Ты помнишь меня, — говорит он, нервно сглатывая. — Значит, ты — это ты, но я все еще не понимаю…       — И не должен. Пока не должен, — шепчет Роза ему куда-то в шею, все еще прижимая его к себе так крепко, как только позволяет вся ее сила. И в объятии этом целый мир, Вселенная, центр его вечного притяжения, которое по-прежнему оставляет его в живых. — Ты ведь еще так молод.       — Что?       Тут же отстраняясь, он заглядывает в глаза Розы, которые в тот же миг повергают его в не поддающийся описанию шок: лицо ее ничуть, может, и не изменилось, но вот взгляд теперь словно отражает мудрость не единого прожитого десятилетия, сияет переливами тысячи нечеловеческих воспоминаний и рождает отнюдь не девичью простодушную влюбленность, а глубокую привязанность, познать которую не получится, не пройдя истощающие душу горести. И Доктор готов поклясться: глаза Розы выглядят куда старше тех, что он ежедневно видит, смотрясь в зеркало. Безмолвно он касается ладонью ее щеки и не произносит ни слова — но как будто извиняется. Вымаливает прощения за все то, что держит она за своей спиной и в воспоминаниях, а Роза словно слышит каждую его мысль и почти снисходительно улыбается.       — Кто ты?       — Роза Тайлер, защитница Земли, — невесело отзывается она с дрожащей улыбкой, и в ломающемся звуке ее мелодичного голоса Доктор чувствует всю боль, которую она носит в себе долгие годы. Ему ничуть не легче, но душевные страдания его, сокрытые в глубинах души, становятся только более невыносимыми с осознанием своей причастности, своей вины во всем, пережитом Розой. Что бы с ней ни случилось за то время — виноват он. Доктор знает, что для нее минуло гораздо больше лет, чем для него, и осознание этого губит всякую надежду на ее прощение. Он вновь закрывает глаза, не в силах сказать то, что должен; только вот в отличие от той Розы, которую он знает, эта девушка — женщина — не требует никакого извинения или признания. Она прижимается щекой к его ладони и накрывает ее собственной рукой, наклоняясь к нему так близко, что Доктор чувствует, насколько горячо ее дыхание. — Ты слишком рано, мы должны встретиться гораздо позже.       — Встретиться? То есть ты…       — Вернусь к тебе. Я всегда возвращаюсь, считай это моей дурной привычкой, — вздыхает она, не переставая улыбаться. — Придется еще немного подождать — дай мне, скажем, месяц после этого Рождества. Но я вернусь, и это я могу обещать сейчас.       — Я не запомню этой встречи, — говорит он, догадываясь, и Роза кивает. — Потому что ты останешься не со мной?       — Потому что должен будешь забыть, чтобы не изменить ход времени и не помешать случится некоторым очень важным вещам, глупый, — смеется Роза и почти касается его губ своими, но в тот же миг оглядывается, когда слышит звонкий девичий голос за своей спиной.       Доктор без труда вспоминает, что уже видел эту девочку, которая сейчас летела прямиком к ним по скользкому льду, ничуть не боясь поскользнуться, когда они только прилетели — Эми отчего-то глаз с нее не сводила добрых пару минут. И вот вновь она, улыбаясь во все свои двадцать восемь зубов, бежит впереди темноволосого юноши и неспешно бредущего рядом с ним взрослого мужчины — почти старика, замечает Доктор и что-то тяжелое начинает давить ему на грудь. Неподоспевшее предчувствие или грядущее осознание фатальной неизбежности, которая мелькает между ним и идущим впереди седовласым мужчиной, взгляд которого ловит Доктор. Девочка подскакивает к Розе и порывисто прижимается к ней, нагнувшись над помостом, а после переводит взгляд на Доктора и не пытается сдержать удивленного вздоха, садясь рядом с ними. Он что-то хочет спросить — он уверен в том, что хочет, но, кажется, совсем теряет мысль, когда замечает, что перед ним — едва ли не маленькая копия Розы Тайлер с глазами, правда, серо-голубыми, как осеннее небо.       — Ого, — тянет она, наклоняясь к Доктору, — я тебя таким и не видела. Только на фотографиях в комнате, в смысле, но ведь это не считается, правда? Это как смотреть на древнекитайскую вазу в музее, а потом вернуться на несколько тысячелетий назад и оказаться в гончарной мастера, где она продается за сущую мелочь. Ну, то есть, я не сравниваю тебя с древней вазой, пап, честно, — качает головой девочка и оборачивается через плечо и улыбаясь подошедшим, — но… Тебе тоже, наверное, странно вот так вот видеть меня за много-много-много лет до моего рождения, а? Странно, но круто. И бабочка у тебя тоже крутая, я тоже их ношу, но обычно на ободках.       — Клара, даже у меня в ушах звенит от твоего трепа, — морщится юноша, закатывая глаза, — а отца ты вообще с ума сейчас сведешь.       — Легко тебе говорить, — жмет плечами девочка, немного обиженно хмуря светлые брови, — ты-то застал его и с бабочками, и с, ну, той красной шапкой.       — Феской, — подсказывает Доктор и давится воздухом, когда смотрит на нее, неуверенно и чрезмерно медленно берущую его за руку. Маленькие ладошки скользят по прохладной коже, и Доктор вздрагивает так, словно сквозь кончики ее пальцев пробегают разряды тока. Уголок его рта приподнимается в неуверенной полуулыбке, и он вздергивает брови, когда слышит ее смех.       — Ты совсем как Уилл, — признается она и бросает короткий взгляд в сторону брата, — я это заметила еще полчаса назад, но ты не разрешил мне подойти.       — Я? — переспрашивает он, а после вновь встречается взглядом с сизыми глазами мужчины, вставшего ровно за плечами ангельски сияющей Розы. Коротко вздохнув, он хмурится и кивает: — Конечно, да, я, кто еще бы это мог быть? Действительно, ни с чем не перепутаешь такие брови, а?       — Кто бы говорил, — хмыкает Доктор на порядок старше говорящего, а после качает головой. — Безумие.       — Как и вся наша жизнь, — соглашается он и невесело улыбается, все еще крепко держа за руку девочку. Дочь, поправляет себя он, когда почти слышит биение ее двух сердец, но словно все еще отказывается верить. Вот он, глядит на самого себя глазами пасмурными, осенними, предзакатно-прозрачными и поправляет осторожным движением длинных пальцев волосы сидящей перед ним женщины; вот она, Роза, молодая и прекрасная, едва ли перешагнувшая порог своих земных двадцати лет, но уже воспитавшая двоих детей; вот мальчишка, подросток совсем, с озорным блеском в глазах и вороватой полуулыбкой на по-матерински пухлых губах; и вот маленькая копия мисс Тайлер, старающаяся ловким взглядом ухватить проносящуюся перед глазами вечность, чтобы запомнить отца таким. Ее зовут Клара — и имя это ребенку не подходит совсем, считает Доктор, но два слога, перекатываясь полушепотом на языке, разливаются теплом по его стылым сердцам и греют-греют до ощутимого жжения. — Клара, скажи, это ведь не я выдумал такое имя для своей дочери?       — Ты, — жмет плечами она и вскакивает на ноги, тут же оказываясь возле старшего Доктора, который мгновенно кладет белую ладонь на ее плечо и притягивает к себе дочь. — Как и Уильяму, как и…       — Ну, — мягко прерывает Роза, вскидывая ладонь и качая головой в попытке прекратить откровения маленькой Клары: девочка смешно морщит нос, но послушно замолкает, поднимая взгляд на отца, что едва-едва сдерживает улыбку, застывшую на розовых суховатых губах. Роза вновь крепко перехватывает ладонь Доктора и наклоняется к нему ближе так, что он готов поклясться: даже сквозь ткань пиджака и рубахи он ощущает тепло и едва заметный свет, который излучает девушка. Она выдыхает коротко, с легким смешком, слетающим с языка, и замирает в дюйме от его лица. — Хватит с тебя на сегодня потрясений.       — Мне пора.       — Да.       — Тогда можно… Могу я… — Его пальцы мягко очерчивают линию ее подбородка и скользят по челюсти вниз, к скрытой шарфом шее, останавливаясь через каждую секунду и тактильно запоминая жар кожи. Роза улыбается и искоса глядит на того Доктора, что демонстративно щелкает языком и прикрывает глаза Кларе, а потом мягко, почти неощутимо скользит поцелуем по его губам — и Доктор болезненно стонет, крепко зажмурив глаза и обхватывая рукой шею Розы Тайлер. Он целует ее так, словно старается до дна выпить всю любовь, что чувствует в ее прикосновениях и вздохах, и силится забыть, что еще лишь одно мгновение и —       Он открывает глаза и жмурится от слепящего света заходящего солнца. Доктор несколько раз моргает и морщит нос, пытаясь понять, что он делает здесь, сидя на промерзшем помосте, хватаясь рукой за что-то уходяще-фантомное. Ох уж эта рука, думает Доктор, вспоминая, что она, порой, может салютовать без его ведома или раздавать оплеухи Рори — в самых крайних, конечно, случаях. В воздухе витает сладковатый запах женских духов, и Доктор оглядывается, как будто старается увидеть ту, кто осмеливается пользоваться такой густо пахнущей парфюмерией в двадцать первом веке, но видит только знакомые фигуры Пондов, кружащиеся на льду. Они были счастливы, и Доктор отчего-то тоже был счастлив.       А еще он твердо уверен, что после Рождества В Банфе непременно стоит отправиться в какое-нибудь исключительно опасное и долгое путешествие.