Папа вернулся

Северус уже потерял счет дням, когда обнаружил, что предплечье совершенно пустое. Метки не было. И слежки за собой он не чувствовал. Мужчина был в бегах около семи лет. Он считал себя самым худшим человеком на свете. Да, отвести опасность от дома — хорошо, но ему пришлось оставить любимую жену с ребенком под сердцем… Двумя, ведь обещали близняшек. Мерлин, наконец можно вернуться! Хотя зачем? Прошло столько времени, и жена его наверное уже забыла. В любом случае, можно было последить за домом. Это зельевар и сделал, аппарировав в пригород Лондона, где они жили, к тому дому, который он упрямо держал в памяти каждый день. Ничего не менялось — те же зеленые лужайки и однотипная застройка. А за рядами красивых, один в один чистеньких одноэтажных домиков, стоят дома повыше, серые, разваленные. Трущобы, одним словом. Сев наколдовал Темпус. Заклинание показало два часа дня. Под дезиллюминационными чарами мужчина стоял в тени густых кленов, и смотрел на пустырь, рядом с которым находился его дом. Возможно, бывший дом. На поле бегали дети, играли в догонялки и весело смеялись. Кто-то постарше сидел на лавочках и играл в карты. Снейп по одежде понял сразу — беспризорники. Его сердце больно сжала колючая рука совести. А что же его дети? Как они? И живы ли вообще? На площадку вбегает девочка лет семи, за ней ее сестренка. Обе с черными густыми кудрями и светлой кожей, почти полностью одинаковые. И неуловимо кого-то напоминающие. — Ребята-а! Сейчас мама придет, она что-то пекла! — Ура! — Вскидывается и хлопает в ладоши вся компания из семи детей. Парень и девушка, самые старшие из них, оглядываются, и с инициативным «Мама, давайте мы отнесем!» бегут к женщине, что показалась рядом. Северус пригляделся к ней и пораженно замер. Ренавед. Его Ренавед идет угощать бездомных, никому не нужных детей, они радуются ей и во всю помогают, две хорошо одетые девочки возятся с ними же, детвора буквально липнет к своей «маме». Она в ответ им улыбается, каждому сама кладет пирога, а потом садит к себе на колени совсем малышку и сама кормит ее с вилочки. Девочка довольно смеется, а потом тянет ручки к вилке и пытается есть сама. Рена улыбается ей и помогает… А потом Северус ловит ее взгляд, и внутри что-то падает. В светлых глазах покоится черная тоска, отчаяние и робкая надежда на что-то. Он мог бы предположить на что. На то, что он вернется? Но насколько это правда? Бывший беглец уходит в проулок и аппарирует, чтобы вернуться ночью. Он все обдумал, и был готов ко всему. И к тому, что его примут, и к тому, что его пошлют. Каждый его шаг бил набатом в голове. Такой знакомый дом, в окне кухни горит свет, на верхнем этаже — ночник. Сверчки бодро выводят свои трели, но потом затихают от настороженности к незваному гостю. Он заносит руку над тяжелой дверью и стучит в нее громкие три раза. Минуту ничего не происходило, только сердце отдавалось стуком в его ушах. Потом с той стороны немного нервно заворочался засов замка. На дереве удивленно ухнула сова. Дверь открылась без посторонних звуков. Ренавед, его Ренавед смотрела на него снизу вверх болезным, отчаянным взглядом, ее глаза и щеки были красны, словно она плакала, а пальцы намертво вцепились в дверной косяк. Она дергано выдохнула и прошептала: — Мрази, вы уже обращаетесь в тех, кто был слишком мне дорог… Что еще вам нужно?! Сев обомлел — как?! Что?! Что происходило здесь, что его так встречают?! — Я не тот, о ком ты… — Докажи! — Перебивает она почти не дрожащим голосом. По щеке тихо скатывается и капает на пол слеза, женщина упирается руками в дверной проем, и легче будет убить ее, чем заставить отойти. Черт возьми, даже в таком разбитом состоянии она никого не пустит в дом! — Записка… Которая была оставлена тебе тогда утром. — Сев и сам не заметил, как начал давить непонятно откуда возникшую дрожь голоса. — На обороте был написан текст моей песни: я писал это на русском…  — И это было написано без единой ошибки… — Тихо продолжила она, отняла руки от проема, сделала шаг вперед… И беспомощно, но крепко ухватилась за его плечи с неверием в глазах и молчаливым плачем. Это было не расстроенное хныканье маленькой девочки, не надоедливая истерика глупой бабы, это было рыдание потерянной, пока не до конца осознавшей свое счастье, сильной женщины. Слезы лились по ее лицу, капали на пол, на руки, она уткнулась лицом в его мантию, не отпуская плеч, и завыла тихим шепотом «Северус, господи…» Она дрожала, потом отнялась от его груди и повела руками по лицу, волосам, приговаривала «Живой, любимый, живой, цел…» Северус понял, что не может дышать. — Ты считала, что я умер?.. — Я боялась этого больше… больше всего на свете. Он выдохнул, прижал ее к себе и зарылся руками в волосы. На протяжении всех этих семи лет она… ждала его? Верила, что он живой, вернется, молила за него всех известных богов. и, Мерлин, ни за что в жизни он больше не поступит так. Северус не проронил слезы с четырнадцати лет, но к горлу подступил горький ком. Рена всхлипывала, гладя его спину и причитала на русском, словно не верила, что вот он — жив, и перед ней. — Почему мама плачет?! — Послышался возмущенный голосок снизу. Оба посмотрели на говорившую. Это была одна из черноволосых девочек, вторая стояла рядом. Обе были бледные от страха перед большим незнакомым человеком, но, тем не менее, кинулись на защиту матери. — Девочки… — Рена справилась с голосом и улыбнулась им. — Ваш папа… вернулся домой.