А казалось сложнее...

Скотт шел по коридору, зажимая рукой рот. Сквозь сжатые пальцы по руке стекала кровь. Главной задачей парня было добраться до своей комнаты, и как можно быстрее. «Любовь прекрасное чувство… Оно окрыляет, делает мир каждого человека богаче и ярче. Делает всех счастливыми. Но не всем везет быть любимыми в ответ…» Заперев дверь своей комнаты, Циклоп пошел к раковине и начал смывать со своей руки кровь вместе с пурпурными лепестками ненавистного растения. Шипы терзали легкие и трахею, а лепестки душили, вызывая кашель и тошноту. Два месяца… Ровно столько уже мучается молодой парнишка. Друзья сочувствующе глядят и обещают попытаться помочь. Лишь один из них грустно вздыхает и качает головой, сильнее кутая шею в шарф. Сперва Саммерс подозревал, что товарищ тоже страдает от неразделенной любви, но тот не кашлял и не задыхался, а значит дело в другом. Шестьдесят дней назад он встретился с Росомахой, и это определило его дальнейшую судьбу. После парень еще не раз встречал агрессивного мутанта, но лучше от этого не становилось. Они были в одной команде, потому виделись практически ежедневно. А оттого Скотт все чаще запирался в спальне, раздирая горло кашлем и острыми шипами проклятого растения. Такого же дикого, как и предмет внимания юноши. Цветок увеличивался, и Циклоп не раз думал, что умирает, но вовремя успокаивался и брал себя в руки. Каждый взгляд отбирал часть сил и, казалось, жизни. Долгими бессонными ночами он кусал руки, губы, подушку… и почти кричал, но немо, беззвучно. От боли физической и душевной, от обиды, от безнадежности, от отчаяния и уныния. И смерть уже стучится в двери, но парень посылает ее на три весёлых буквы, захлопывая дверь и сжимая зубы сильнее, чем возможно, а после вновь срываясь на ужасные хрипы да выплевывая окровавленные лепестки. Первое, что замечает Логан — нервозность Саммерса. Его постоянные отлучки и отказы насчет миссий. Раньше с диким желанием рвался в бой, а сейчас… что-то явно было не так. Скотт стал загнанным, зажатым, дерганным. Старался всячески избегать «зверя», а если долго находился с ним в одном помещении, то убегал, закрывая рот рукой, едва сдерживая кашель. Когда-то давно мутант слышал о некой «болезни неразделенной любви», но никогда не верил в этот бред и не придавал ему особого значения. До определенного времени. Однажды Росомаха все же ловит парня и видит, как тот мучается от непрекращающегося кашля, и замечает пурпурные лепестки. Он хорошо знает это растение — шиповник. Сомнений не остаётся, когда через хрипы и кашель Циклоп цедит тихое: «прости». Он вновь пытается вырваться и надеется, что проходящий мимо Курт поможет, но тот лишь смотрит, а после указывает взглядом на Логана. Слишком поздно Саммерс замечает, почему. Лицо мужчины уже совсем рядом, он все ближе и ближе привлекает к себе несчастного юношу, а потом наконец целует нежно и аккуратно.  — Мы могли бы попробовать… — шепчет Росомаха, и Скотт физически ощущает, как отступают шипы, как исчезают столь ненавистные цветы. Дышать становится легче, и боль больше не терзает ни шею, ни сердце. От этого вдруг становится так хорошо… Вагнер тихо завидовал товарищу. У него-то все сложилось куда сложнее… Змей чешет шею и лишь тогда, когда шарф начинает пропитывается свежей кровью, прекращает это занятие. На глаза наворачиваются слезы. «Ну почему он ярый гомофоб?» Даже сам Курт уже смирился со своей грешностью, с тягой к парню. Мать ни о чем не знала, а Чарльз, хоть и был телепатом, считал неуместным лезть в голову молодежи. Не так уж и здорово, оказывается, любить. Особенно своего друга, гомофоба, идола для многих девчонок. Он ведь не урод, как сам парень. От мыслей чертенка отвлёк стук в дверь. Он поспешно замотал плотнее шарф, скрывая кровь, и, не задумываясь, отворил деревянный «барьер». В помещение тут же влетел веселый среброволосый товарищ.  — Даров! Как поживаешь? Ты вообще на поправку идешь? Опять в шарфе… — тут же протараторил Питер.  — Да, но горло пока еще болит… — ответил Курт. Он не врал. Он ведь болеет? И горло болит. Блондин подсел ближе на кровать, рядом со Змеем. От такой близости в горле неприятно резануло, но страдалец лишь вздрогнул, едва сдерживая желание почесать зудящее место. Максимофф снял и отложил на край кровати наушники, поворачиваясь к синекожему: -Ты чего? Тот отрицательно помотал головой, лишь сильнее вжимая голову в плечи. Вагнер никогда не выпроваживал друга из комнаты и старался делать крайне невозмутимый вид, беззаботно болтая с блондином. После нескольких часов душевной болтовни скоростной попрощался с товарищем и умчался к себе. Курт тут же принялся вновь расчесывать шею в кровь, сдирая с себя окровавленный шарф и пачкая пальцы алой жидкостью.  — Извини я… Что ты творишь?! — вернувшийся неожиданно Ртуть подскочил к перепуганному чертенку.  — А ты зачем? — испуганно пролепетал парень.  — Наушники забыл… — отвечает Питер, не сводя глаз с окровавленной, расцарапанной шеи. Тут не о чем было догадываться, все и так было предельно ясно.  — Это… — хочет что-то сказать Вагнер, но его перебивает гость:  — Это я, да? Но почему ты не кашляешь, как Скотт? И почему мне не сказал?  — Прости… — шепчет страдалец, вновь поднимая руку к шее, но ее тут же перехватывают. — Мое растение толком не цветет. Это крапива… Шея чешется изнутри. По щекам Курта снова катятся слезы. Теперь и дружбе настал конец, а ведь все было так здорово! Парень вытирает щеки, оставляя на них разводы от крови на пальцах. Максимофф выуживает салфетку и нежно вытирает лицо друга. Неужели он был уверен, что Пит откажет? Не верилось, что тот готов был все время мучиться.  — Может поцелуешь? — вдруг спрашивает блондин. Ночной Змей тянется к его щеке, неловко касаясь ее, и тут же отворачивается. За его спиной слышится добрый смешок, а после парня разворачивают к себе и целуют в пухлые губы, прижимая так сильно, что, кажется, хрустят ребра. Сердце «больного» отбивает бешеный ритм, глаза непроизвольно расширяются, руки замирают в воздухе, а хвост нервно мечется из стороны в сторону.  — Worum? — слетает с губ хозяина комнаты, стоит только разорвать поцелуй. — Ты веселый, красивый, gut… А я?.. Зуд в горле прошел, а внутри словно бабочки порхают. Они щекочут своими крылышками, но это совсем другое чувство… Оно приятное. Курт все еще не верит своему счастью и нервно сжимает запястья среброволосого, а затем счастливо улыбается, слыша корявое:  — I liebe dich…