Инстинкт самосохранения

      Инстинкт самосохранения у Чешир отсутствует напрочь. Вся её осмотрительность — результат упорной дрессировки. Вымуштровала себя, но так и не перевела этот навык в рефлексы.       Вернулась домой едва в состоянии держаться на ногах.       Холмс не сразу учуял смрад железа и соли. Не естественное чешировское, а запекающаяся на коже медная корочка. Даже не обратил внимания на то, что девчонка передвигается в тени, не включая свет в коридоре. Только звук прихрамывающего шага заставил оторвать взгляд от ноутбука, и вцепиться в движущийся кусочек темноты.       Замирает, чувствуя, как льдистые глаза вырезают внутренности, возвещая о том, что сейчас Китти по косточкам разберут на предмет повреждений. Умом повредилась, а не телом, потому что не может с места сдвинуться, смирно ожидая своей участи, соглашаясь с шипящим, злым рыком детектива сквозь зубы.       Таких очевидных эмоций мужчина почти не демонстрировал, поэтому, к клокочущему в его горле раздражению, Чешир прислушивается жадно, с нескрываемой тщательностью запоминая.       Она редко бралась за преступления без Шерлока. Как только сыщиков стало двое, на Лондон выплеснули крови и пота вдвое больше. Сумасшедше красивый город, начищенный до блеска. Если бы мостовые не скрипели от стерильности, если бы асфальт не пропах хлоркой, Лондон покрылся бы трупными пятнами, струпьями, разжевывая себя заживо в пасти чумы. Столица не может прогнить только благодаря тому, как усердно Скотленд-Ярд, Парламент и крошечные детективные конторы вычищают все канавы и ямы, покрываясь кровью. Чужой кровью.       Только сейчас Китти явно не невредимая. Это издевательство, но на долю девушки выпадают именно те преступления, для раскрытия которых приходится сбивать колени и костяшки, резать плоть арматурой. Холмс медленно, даже для себя самого незаметно, задыхается в пыли архивов и Бейкер-стрит 221В.       Разделение труда на пользу не пошло. Криминальный элемент кишит, разрастаясь, как рой назойливых мух, разносящих заразу. Детективов всего двое, и легче не становится.       Мужчина поднимается из кресла, приближаясь к границе света. Чешир всего в футе от него — один шаг, и столкнутся носами. Но девушка в тени, практически вжата в стенку. Взгляд сыщика смягчается, туманится, и Китти на секунду кажется, будто у детектива глаза светятся, как у зверя. Ждёт заговорчищеского шепота, ругани, поцелуя, но так и не войдя в густую, глубокую тьму, Холмс совершенно бесчестно выхватывает девчонку, бросая на съедение электрическому свету.       В глазах с полунепривычки режет, и перемены в Шерлоке Китти не уловила. Из гипнотического покоя шагнул в нескрываемое раздражение, и Чешир под этим взглядом, под лампой ёжится. На Бейкер-стрит отвратительное освещение — или ореховый полумрак, или лабораторная синева, от которой даже в ушах звенит.       Девушка чувствует себя, как на хирургическом столе, перед препарацией. Умерщвление было бы более гуманным, чем эти неласковые, дерганные выкручивания рук и вздергивания за подбородок. В последний раз разворачивает к себе спиной, изучая на предмет ранений, и снова тянет на себя, заставляя почти равновесие потерять.       Каждый раз совестно, что позволил девчонке выбирать дело. Каждый раз винит себя за то, что не уследил — Чешир ведь не особенно скрывает свой хищный азарт перед погоней, дракой, перестрелкой. Просто детектив-консультант вдруг оказывается до смешного не наблюдательным.       И сейчас очевидного не видит, потому что Китти позволяет уже более бережно приподнимать подбородок. Сыщик надеется встретиться не со стальной броней радужки, а с бездной. Но зрачки устремлены вниз.       Бездна — не художественное отождествление, а пугающая, излишне реалистичная Преисподняя. Холмс канет в неё за то, что сделал с девчонкой, за то, что сейчас продолжает впутывать её, впутываться самостоятельно в игру, правила которой никому не ясны. Шаг навстречу сопровождается лишними сотнями ярдов падения в пропасть.       Китти невесело усмехается. Она точно знает о чём подумал Шерлок. Слишком красноречиво. Девчонка, наконец, поднимает взгляд. Не позволит преуменьшать свои заслуги. Это она затеяла этот дартс, хоккей позвонками, тир в грудной клетке. То всегда была её игра. Партия за партией, уже третий век подряд.       Холмс не знает где совершил промах: когда коллеги стали непозволительно близки или когда он, в качестве извинений, попытался отдалиться. Чешир в его руках испаряется, как бы бережно детектив не складывал ладони лодочкой, лишь бы на мгновение задержать Китти на своих пальцах. Логичнее было бы перевести их отношения из непотребной, необъяснимой плоскости в вообще отстутствующую. Продолжать делиться профессиональными навыками, а не расстегивать пуговицы рубашки, чтобы отлипить ткань от ран.       Нельзя злиться из-за ссадин и порезов — незначительные, неглубокие. Нельзя раздевать по пояс, высказывая соболезнования о безвозвратно угробленном костюме. Нельзя сейчас приходить к мысли, что ни слова не произнес, за всё это время, не сделав ни вдоха.       У Китти помешательство, а что до Шерлока... ох, проклятье, он катится по горизонтальной прямой. В тартарары его тянет не гравитация, а собственный круговорот мании и неспособности отказать себе в Чешир. Нежелания. Девчонка делает вид, что не реагирует на него. Холмс уже даже не делает вид. Поддается привычному рефлексу — касается губами кожи около ран.       Китти дрожит. Дрожит всегда — от холода, ненависти, физической боли, страха. От того, что отношение к детективу вполне однозначное, и чувствует она определенно что-то конкретное. Это не в первый раз, но обычно такое плохо заканчивается.       Зацеловывать царапины, рваные края кожи, синяки — отвратительная привычка сыщика, и если девушка до этого держала лицо, кривила губы в насмешке, не раскаиваясь ни за то, что снова разбазаривает крупицы шаткого здоровья, ни за то, что снова кинулась на спицы и шпильки убийц Лондона, возвращаясь окончательно пожёванной, то сейчас Чешир колотит.       Ей нужно было, чтобы детектив снова проявил откровенную заботу. Её на это не хватает, нервы лопаются, разрывая ехидство прямо на лице, оставляя потерянность и необходимость прекратить всё это, пока насмерть не расклеилась. — Ты почему всегда такая несчастная?       Китти вздрагивает. Голос Холмса звучит не так зло, как он выглядел секунду назад. Не непозволительно любовно, как он целовал отбитые пальцы. Слишком по-дружески, по-свойски, так, что Чешир понимает — она была бы счастлива, если бы Шерлок стал ей хотя бы другом. Они не приятели, не любовники, считай — случайные знакомые. Ничерта не знают друг о друге, а у Китти ещё и ежедневный риск пережить коллегу на добрую тысячу лет. Это страшно. Страшно до того, что Чешир отдала бы всё, лишь бы Шерлок был гарантированно хотя бы скверным соседом. Всегда.       Навсегда.       Слёзы не входят в функционал девушки. Китти искренне рассчитывает, что эта опция у неё атрофируется, но с каждым часом, проведенным с коллегой, из неё по капле испаряется отрава, вживленная так давно, что избавившись от неё, от Чешир не останется ничего. Это страх. Боится фантома сестры, что грянет с того света, уволакивая за собой. Боится того, насколько серьёзно она погрязла в Шерлоке Холмсе. Боится очнуться ото сна в страшном холоде, и тело рядом окажется ледяным.       Инстинкт самосохранения звенит в голове, подрывая тело с места, чтобы трусливо, как обычно, сбежать от проблемы. Только колени отбиты, ребра подвывают от каждого вздоха, и двигаться не представляется ни малейшей возможности.       Делай что хочешь.       Делай, что я хочу...       Китти не знает послужит ли короткий, чуть нервный поцелуй ответом на вопрос. Несмотря на общую "помятость", она вообще-то довольно ясно соображает. Она даёт себе отчет в том, что ей будет больно, если прижмут к стене, а то, что раны под губами Шерлока саднят чуть меньше — чистой воды психосоматика.       Чешир симулирует крепкое здоровье. Ремиссия психосоматическая.       Больная.       Вопреки ожиданиям её не впечатывают в кирпич, только неосязаемо придерживают под лопатками. Девушка всё ещё разгорячённая после погони. Дышать тяжело и незачем, если буквально. Все силы ушли на этот бесцельный марафон. Какая ведь разница, если из города преступник уже не выберется? Личность установлена. Только зря костюм испортила.       Его всё равно, как и все остальные, небрежно сбросит Холмс.       Почти не касается. Злой, как чёрт, потому что Китти опять досталось. Но обращается с коллегой бережно.       Перебирает спутанные, взлохмоченные пряди, пытаясь хотя бы придать видимость привычного относительного порядка. И то, что детективу просто тактильно, очень по-глупому нравится так делать — Чешир знать не обязательно. Никому знать не стоит.       Будто приходит в себя, вполголоса диктует какие-то рекомендации на счёт травм, и отстраняется, в последний раз рассыпая сиреневые волны пальцами.       Китти понимает. Если честно, она влепила бы себе подзатыльник, окончательно выбивая из дурной головы остатки хоть какого-то порядка. Если сейчас произойдёт что-то большее, чем тихая дискуссия двух не-до-врачей, у девушки просто сломается позвоночник.       Чешир знает почему выбрала это дело, и про то, что придется изрядно побегать тоже знала.       Ничего с ней не случится. У Китти нет будущего, и умереть она не сможет. Шерлок, да. — Вот поэтому.       И она уверена, что всё проговорила вслух, что Холмс поймет бессвязный поток чуши, который даже вслух не прозвучал.       Шагает навстречу, и кажется электрический свет сейчас сожжёт сетчатку, но ярче ведь некуда. Ощущение скорой вивисекции заставляет содрогнуться полуголой, под этой лампой. Под испытующим взглядом сыщика.       Китти нагота смущает намного меньше света. Кожа покрывается мурашками именно из-за него. Девушка притягивает мужчину за горло. Жест ужасно хищный, полу-садистский, мало-здоровый. Ноготки сточены под корень, а впиться в бледную, как у самой Чешир, кожу хотелось неимоверно. Это казалось правильным. Китти не стремится задушить — только уволочь за границу света. В привычную темноту.       Чуть только электричество не ранит глаза, девушка вдыхает глубже. Лица Холмса она не видит — только чувствует, вдруг ставший резким, запах крови. Собственной и Шерлока. Только его бурлит под кожей — Чешир подушечками пальцев чувствует.       Что бы детективы не говорили, какую бы чертовщину не сотворили, едва ли это ранит сильнее проигрыша.       Ранит. Более чем. Рваные рубцы и следы укусов.       Выжженные, будто ментолом, поцелуи поверх.       Китти знает, что у неё проблемы, знает, что шаг за шагом принимает неверные решения. Сожалеет о содеянном каждую проклятую секунду. Пока не оказывается в электрическом поле Шерлока. Челюсти от перенапряжения сводит.       Это её доломает однажды. Хуже того, возможно Холмса тоже. Чешир не знает кем ему приходится. Не знает зачем оставил здесь, рядом, почему приучил, что раны — это не страшно — их обязательно сцелуют с болью и кровью. Очередная интрига, в которую вовлечены структуры, находящиеся вне понимания девушки, вне компетенции? Или сыщик вовсе не манипулятор и кровопийца. Разодранное в клочья мясо, в лице Китти — зрелище, не доставляющие удовольствия?       Чешир знает ничего.       Мог бы обрушить на неё любую горную цепь, избавляясь от объедков, но не сделал этого. Мог бы отделаться тогда, ещё в одно из первых совместных расследований, когда коллеги даже знакомыми не считались. Оставить в горящем здании. Смерть в обмороке — гуманно и дико для них обоих. Мог не вытаскивать за шкирку, как котенка, отчитывая на ходу. Но не сделал этого.       Не верно, Китти. Вновь ошибаетесь. Вот именно сделал. Выволок, хлопал по спине, чтобы прокашлялась, позволил самой выйти из хрестоматийного ада, из воплей горящих стен. В одиночестве, не дискредитированной. Всё ещё независимой. Всё ещё просто соседкой.       Мог бы переломить пополам. Едва ли шея Чешир крепче, пары сухих веток.       Девушка касается щеки сыщика, и даже в темноте рука, на точно такой же бледной коже, невыразимо белая.       Как у покойницы.       Чешир живой и не была никогда. Не имела права на подлунный мир. Сейчас прячется даже от света ламп в глухой тени Бейкер-стрит.       Ледяная, как и всегда. Вновь неправдоподобно и болезненно. И списать всё на кровообращение было бы правильным, но тёплой девушка была, вообще-то, только когда отнимала, перенимала это тепло у живых.       Одергивает ладонь от скулы Холмса, будто права не имела. Казалось ещё мгновение, и Чешир оледенеет окончательно, застывая, как неотёсанный обломок гранита. Контраст слишком очевиден.       Контраст её сдержанности и абсолютной эмоциональной распущенности детектива никому очевиден не был.       Зарывается пятерней в копну этих неестественно, единственно-теплых сиреневых волн, касаясь кожи головы. Не бережно, как обычно, а будто рассчитывая, после, череп разбить о стену.       Какого дьявола сидит в своём холодильнике, на своём третьем промороженном этаже?       В голове девчонки гул и гам. Кровь кипит, пузыря в черепном котле ясный рассудок. Ещё немного, и пойдет бурый пар. Адреналин с протестом и чем-то абсолютно недозволенным.       Холмс впивается в губы, и Китти задыхается преднамеренно. По предварительному умыслу, избавляясь от всякого здравого смысла. Сейчас нельзя спешить так, как Он спешит. Нельзя будет впечатываться в её кожу, как Шерлок сделает, если сомкнет пальцы чуть несдержаннее.       Китти всё ещё полуободранная, раскрошенная где-то в районе локтей и колен, синеющая там, где мужчина касается ненамного ласковее того, как неосторожно девушка набивала синяки о стены домов и фонарные столбы.       Выключатель где-то за спиной, и нужно набраться сил, затопить гостиную мраком.       Стоять нет никаких сил. Их и не было — Чешир чуть ли не шесть раз принимала решение — не подниматься оставшиеся пол лестничного марша, и заночевать прямо на ступеньках. И на второй этаж пришла только потому что до третьего ещё один пролёт.       Только потому.       Как только квартира погружается во тьму, в которой сыщики ориентируются лишь по ржавым контурам света фонарей за окном, Холмс делает несколько широких шагов назад, на которые приходится маленькая, убийственная для остатка нервных клеток, пробежка девушки.       Так и не отнял рук от её затылка, шеи, уволакивая за собой, к себе на колени.       Кресло коллеги Китти всегда нравилось. Забиралась на него с ногами, пока однажды мужчине это не надоело. Негласно принято решение, что сидеть на нем девчонке позволено исключительно таким образом.       Стертые коленки всё ещё неприятно липнут к ткани брюк. Девушка вздрагивает, стоит им соприкоснуться со спинкой. Хмурится. Вот поэтому детектив медлил. Кости хрустнули все разом. В тишине это оказалось нескрываемым.       Вдоль ребер тянется череда ушибов, губа порвана, волосы всклочены и кровь-кровь-кровь. Почему смотрит не как на полуживое тело? Почему продолжает вести ладонями по бедрам вверх? — У страха и возбуждения схожая биохимия, - как бы невзначай говорит Чешир. Голос хриплый, но даже это нравится. Холмс смотрит так, что Китти понимает — он явно получает удовольствие от того, что наблюдает.       Это льстит. Это нездорово. — Неужели нельзя просто побыть, разнообразия ради, послушной, обработать раны, и лечь спать — время уже не детское.       Всегда будет укалывать за возраст. Всегда, потому что его самого неопределенная, но неприлично маленькая цифра смущает. Иногда. Пока импульсивность не затыкает голос разума.       Немного её холода. Всего толика, чтобы остудить его гудящую, горячую голову.       Китти рассыпает локоны по плечам, ссутуливаясь, пряча грудь за недостающей длиной волн, отрицательно качая головой. Всё ещё по пояс обнаженная. Уместнее было бы попросить вернуть рубашку, прикрыться руками, но Чешир только приподнимается на саднящих коленях, избавляясь от остатков одежды.       Её, эту леди Годиву, будто нарисовал Кольер. Тонкая, и вдруг тёплая. Ещё не осознала, всё ещё боится насквозь прожечь мужчину холодом, но на его коленях девчонка сидит тёплая. Не боится сидеть на коленях. Адреналин сыграл с Чешир такую привлекательную шутку — уже даже стыдливость не душит.       У страха и возбуждения схожая биохимия.       Ей не нужно спать. Она прошла, пережила столько войн, что эта рвань плоти — сущие мелочи по сравнению с настоящей, первородной, удушающей болью, от которой челюсть выламывает, крошит.       Холмс — худшее из принятых решений. Китти даже рассчитывала застрелить его во сне — подарить гуманную смерть. И не смогла. Никогда не было такого. Никогда не из-за кого не хотелось сдохнуть, убить сестру, наступить на горло собственной песне, всему, к чему Чешир стремилась до.       Чувство собственного превосходства каждый Божий день напоминало девчонке о том, насколько она несостоятельная, не самостоятельная, зависимая от решений всех вокруг.       Китти с Шерлоком не слабее. Он как тот главнокомандующий, втиравший Чешир в паркет, смешивавший её с пылью.       Легче не становится, потому что эволюция, прогресс, взросление — величайшая ложь человечества, и Китти стремится к пустышке.       Двести лет абстракции с борьбой картонными мечами. Война без цели. Воин без дома.       Война на кресле за право продолжить марать ткань кровью. За право поднять на руки и отмыть от этой крови, наконец.       Чешир целует в уголок губ, подбородок, горло, повторяя путь кончиком носа. Ей необходимо немного помощи. Ей, кажется, Шерлок Холмс необходим.       Выглядит так, будто изнасилование уже произошло — пятна крови повторяют цепочку поцелуев рваными губами. Иссиня-черные следы ободранных пальцев на рубашке, поверх таких же черных лацканов пиджака.       Китти нетерпеливо избавляет коллегу от одежды. Он не сопротивляется — только поддерживает за талию, когда девчонка упирается всё ещё кровоточащими коленками в кресло — немного облегчить её боль.       Смотрит, как помешанные смотрят в пустоту — в глаза тёмным языческим Богам. Наполовину с насмешкой. Восхищение с издевкой.       Холмс ведет ладонями вверх, накрывая грудь, наконец вступая в игру.       Чешир нетерпелива. На сей раз что-то идёт не так, иначе, чем обычно — адреналин в её крови, раздевает она, втягивает в поцелуи, от которых глохнешь ненадолго, она. Страх не в глазах Китти — Холмса. Страх, потому что порезы на голени и предплечье пачкают и детектива тоже, а Чешир всё стремительнее теряет ориентацию в пространстве.       Больная.       Говорил, говорила это много раз. Ненормальная. Кровопотеря должна остановить обнаженную Китти, сидящую верхом на таком же нагом Шерлоке. Голова кружится, дыхание сбито, пульс тихий, ведь от галлона крови осталось чуть больше трех четвертей.       Вместо этого Чешир приподнимается, чуть было не спровоцировав гвалт нравоучений, но они были бы неуместны. Китти насаживается медленно, хотя всё с каждой секундой теряла остатки терпения. Теряла кровь. Борясь с побуждением выбить из Чешир помешательство самым не педагогичным из всех способов, Холмс с нравоучениями выглядел бы неуместно.       Дирижером небольших нервных срывов всегда был он, но сейчас, когда девчонка почти привыкла к глубине проникновения, мужчина очень четко представляет свои перспективы — сегодня концерт закатывает Китти.       Полу-неумело, а от того неосторожно-возбуждающе начинает двигаться. Чешир снова холодеет, потому что крови ей явно не хватает — её уже почти хищно сцеловывает сыщик. Ведет медную дорожку от нижних ребер до груди. Ещё горячей внутри, но с уже холодной кожей. Солеными губами касается ореола, чуть задевает сосок зубами, на что Китти вздрагивает — Холмс прикусывает действительно ощутимо.       На недовольство не хватает сил. Они остались только на то, чтобы продолжать рвано, сбито двигаться, вышибая позвонки прямо с суставами. Чувствуя мягкие, почти звуковые волны неги. Чистое электричество. Чешир сейчас отключится, но её за горло притягивают к себе.       Теперь двигается Холмс. Поцелуй короткий и не ласковый ничуть, как и руки, стискивающие бедра до синяков. Его темп заставляет пульс равняться на барабанную дробь. Если девчонка из-за потери равновесия удерживала себя на самом краю, то это методичное "да когда же ты начнешь слушаться?!", которое в неё почти вбивают, приближает её столкновение с землей.       Уже падает. Удовольствие с головокружением. Китти задыхается, продолжая цепляться за плечи мужчины. Её колотит от холода и от того, что вот-вот, уже совсем скоро её поглотит что-то сильнее боли. Что-то сокрушительнее падения.       Чешир шепчет что-то. Она не вспомнит, но на этом Холмс теряет контроль. Смотрит как на потерянную для общества сумасшедшую.       Это все потеря крови. Это просто секундное помешательство. Она это не всерьез. Перепутала. Не к нему. Не это девочка должна испытывать.       Выболтав самый страшны секрет, Китти будто отстегивает страховочный трос. Приземление, последняя фрикция, причинившая почти боль, заставляет её обессиленно уткнуться лбом в шею мужчины, в последний раз всхлипнув от передозировки эндорфином. От того, что удовольствия на это тщедушное, разодранное тело слишком много.       Китти не хватит. Признаться нужно ещё раз. В шею, тихо. Снова сама не разберет в чём именно исповедуется.       Никогда этого не говорила. Никогда ему. И даже не вспомнит утром, когда очнется от обморока. Никогда больше не скажет, потому что, Холмс уверен, это не правда. Чешир для этого слишком умна и разборчива. Слишком скрытна и осторожна.       Полагаясь на волю и инстинкт самосохранения коллеги, сыщик не замечает — слабость уволокла девчонку в спасительную отключку.