Я тебя... Хм.

      Ведьмак задумчиво смотрит в сторону под звуки чужого пения, кратко роняя улыбку. Он легко хлопает Плотву ногой, неторопливо следуя за бардом.       Это было так странно для Геральта. Даже не потому, что он захотел помочь мальчишке барду, который подбирал хлеб с пола, а сам ведьмак случайно, разумеется, случайно обронил из кошеля монету на столе. Даже не то, что бард тут же выбежал за ним и не затыкался ни на миг. Даже после того, как его ударили. Вырубили. Связали. Били и грозились лишить жизни.       Бард всё равно решил остаться рядом. И ладно бы это было прихотью глупого мальчишки, увы, глупцом Лютик выглядит исключительно по собственному желанию.       Отчего Геральт испытывал странные чувства от того, что оказался нужным кому-то. Именно нужным, просто потому что это он, Геральт, а не мутант, которого не жалко спускать с цепи на разнообразных тварей.       Лютик всегда смотрел на заказчиков ведьмака равнодушно, что было крайне несвойственно шумному барду.       Молодой поэт же всегда улыбался, говорил и говорил, впопад, невпопад, говорил, потому что может говорить, был слишком активным, был таким, что все забывались настолько, что прекращали смотреть на ведьмака, как на какого-то выродка. Геральту льстило то, что Лютик никогда не смотрел на него так. Он никогда не видел в голубых глазах отвращения.       Нет, конечно, человек, не будучи неженкой, себя именем цветка называть не будет.       Лютик был ужасно брезглив, особенно если дело касалось запаха. Но он всегда делал так, чтобы избавиться от мешающего фактора разумному существованию их вдвоём, а не от Геральта или… Ведьмак никогда не слышал от барда заявлений, что тот уйдет. Даже в шутку. Даже когда у Лютика была прищепка на носу, а им пришлось доплатить ощутимо сверху, чтобы пустили на ночь, бард обвинял в излишней жадности хозяина корчмы, а не неаккуратность Геральта, старательно оттирая ведьмака.       Даже когда им и не удавалось договориться, ночуя на улице.       Бард молча играл на лютне, время от времени шелестя бумагами, записывая наиболее удачные рифмы, которые ему приходили в голову. Или не столь удачные, как ему казалось потом, когда он сжигал рукописи в костре.       — Тут подумал, насколько же люди несчастны, — Лютик улыбается, поднимая глаза к ведьмаку, приводящему мечи в порядок, — не из-за монстров. Войн. Смертей. Болезней. А просто, — бард усмехается, качая головой, проводя пальцами по струна ожидая, что Геральт заинтересуется их разговором, — потому что им нравится страдать. Они не желают видеть хорошее, совершенно ни в чем. Усложняют и усложняют свою жизнь, винят других, богов, чудищ, нильфгаардцев, чародеев в своих проблемах, не желая понять, что нет безвыходных ситуаций, — Лютик широко улыбается, просто пожимая плечами, перебирая пальцами струны, прикрывает глаза и начинает петь.       Геральту кажется, что у него из-за крови монстра в ушах начались слуховые галлюцинации, потому что не может человек философствовать о серьёзных вещах мироздания, а потом весело распевать, как его пытались заколоть вилами за то, что дочь пастуха оказалась не невинна.       Лютик молчит, даже не морщится, когда зашивает Геральту рану. Ведьмак уже не удивляется тому, что бард и это умеет делать. На самом деле его мыслями больше завладевает тот факт, что у барда невероятно ухоженные руки. Да, тот тяжелее лютни ничего и не таскал, максимум было три окорочка, но все же.       — Геральт, мне прям таки странные мысли в голову лезут от твоего пристального взгляда. Прекрати, я пытаюсь подобрать рифму к стрыге… — негромко задумчиво мычит, — стрыга, стрыга утопила ты в печали душу грешного царя, ай-яй-яй.       Лютик все еще бормочет себе под нос, на секунду поднимая глаза к чужому лицу, улыбается ведьмаку, опуская взгляд обратно, делая ещё один стежок, после отрезает нитку. Парень поднимается, убирает иголку, возвращаясь к чужому телу с миской травяного настоя, чтобы смыть грязь и кровь. Бард всё ещё ощущает на себе хмурый и пристальный взгляд, невозмутимо продолжая ухаживать за ведьмаком. Влажной тряпкой обрабатывает его руку, ещё раз внимательно оглядывая шов, не забыв убрать светлые волосы на другую сторону, пошутив о том, что в следующий раз обязательно заплетет Геральту косичку.       Лютик молчит, когда оказывается под ведьмаком, а тот задумчиво расстегивает его рубашку, оглаживая тело, ведёт ладонью от груди к животу.       Благодарность можно выразить по-разному, а подобное всегда давалось Геральту куда проще, чем слова. Он видел, что бард спокойно флиртует со всеми подряд, да и песни его порой отдавались сплошной пошлятиной, разумеется, для совсем чахлых забегаловок, где другое и слушать бы не стали, а им нужно было поесть.       Лютик всегда говорит только о них двоих, никогда не выделяя себя, всегда рядом, такой по-детски искренний. Даже раздражал уже как-то по-родному. Это слишком подкупало. Геральт слабо улыбается, успевая заметить до того, как коснулся губами чужой шеи, что бард потянулся губами навстречу, от чего сейчас крайне смущенно хмыкнул, вжавшись обратно в постель.       Ведьмак мягко касается губами между лопаток, легко толкаясь в тело. Он долго растягивал Лютика, но тот все равно оставался ужасно узким, что толкало на разумные мысли.       — Ты никогда не был под мужчиной?       — Тебе обязательно спрашивать об этом сейчас?       Геральт усмехается, чужие уши горят лучше любых ответов. Ведьмак проводит ладонями по бедрам, сжимая и разводя ягодицы, толкаясь вновь. Он двигается плавно, неторопливо, но входит полностью каждый раз. Мужчина чуть склоняет голову в сторону, с улыбкой наблюдая, как раскрывается чужой рот, тянутся эти приглушенные вздохи, как стискиваются зубы, когда он чуть меняет угол и ускоряет темп. Ему нравится, как Лютик поднимает голову, начиная подаваться бедрами навстречу, продолжая ронять выдохи, слишком мелодичные, так что Геральт лишь с осуждением качает головой, прекращая нежничать, чтобы бард в свою очередь прекратил паясничать. Ему и так всё нравится, к чему игра.       — Не делай так больше. Ты же не шлюха, я хочу, чтобы тебе было приятно.       Лютик сидит в таком смущении и прострации, что даже забывает думать о том, что завтра ему будет крайне тяжело поспевать за Плотвой.       Они долго молчат после произошедшего в Цинтре. Геральт не пожелал оставаться там даже на ночевку, и шли они крайне долго, так что бард не может сдержать громкого стона, когда стягивает с ног сапоги.       — Все не так плохо, — Лютик хмыкает, у него уже успел выработаться иммунитет на убийственные взгляды со стороны Геральта, — Мы поели, у нас есть деньги, я завел крайне выгодное знакомство с женщиной… Очень большой души, — вдумчиво кивает бард, руками примеряя на себе чужие объемы, но быстро оставляет это дело, просто стягивая дублет, всё ещё ощущая на себе прожигающий взгляд ведьмачьих глаз.       — В ребёнке нет ничего плохого.       — Лютик. Заткнись.       — Нет, пока ты сидишь такой унылой гарпией, — парень скидывает руками, показывая всем своим видом, что молчание это явно не выход. Для него-то точно.       — Продолжишь так смотреть, я приму крайние меры, — Лютик опасливо щурит глаза, демонстративно стягивая с себя рубашку, — Ты сам напросился.       — Не смей. Лютик.       — Ведьмаку заплатите чеканной монетой, чеканной монетой, оуууу.       Геральт приглушенно рычит, крайне хмуро и враждебно сжимая рукоять своего меча, под важный променад барда в ванную комнату.       — Вот пойду я ромашкой, зад свой натру, зад свой натру, — Лютик продолжает петь или орать, всё зависит от наличия вкуса, снимая ведро с водой, которое грелось в камине, выливая в деревянную купель, опуская руку, проверяя температуру воды. — Подходи Геральт тоже, тебе я натру, тебе я натру-у-у. Хорошо если попросишь и спинку натру, и спинку натру. А ещё я могу…       Бард роняет ведро, цепляясь за чужие плечи, чтобы удержаться на ногах, шумно выдыхая от того, что ведьмак до крови прикусил его губы в поцелуе.       — Я тебе язык вырву.       — Не вырвешь.       — Но заткну точно.       — Заткни.       Поцелуй столь же грубый, столько и нетерпеливый, пока путаясь в собственных пальцах Лютик, пытается развязать шнуровку чужих штанов. Геральт сжимает темные волосы, слишком многоговоряще надавливая на макушку, вынуждая опуститься на колени. Лютик и не против, совсем не против. Парень и сам нетерпеливо выдыхает, часто облизывает губы перед тем, как коснуться плоти. Он покрывает чужой член влажными поцелуями, водит языком от яиц к основанию, помогая себе руками, оголив головку, тут же вбирая её в рот. Чужая грубость невероятно заводит, даже когда заставляют принять полностью, раз за разом, до спазмов, слишком жадных вдохов воздуха и порванных уголков губ, снова и снова, впиваясь пальцами в чужой зад, хлопая по нему и упираясь ладонями в бедра, пытаясь отстраниться. Теряясь от возбуждения, нехватки кислорода, но продолжая сидеть с открытым ртом и высунутым языком, когда Геральт все-таки отстранил его. Ведьмак смотрит долго, вдумчиво, привычно хмуро, открывая рот, даже успевая произнести, — я тебя… — теряя остатки фразы в извечном «хм», пользуясь в кой-то веки тем, что Лютик не может выдавить из себя ни слова, от возбуждения принимаясь его целовать, поднимая на руки, подхватывая под бедра. Забывая отвратительный день в Цинтре под стоны и своё имя с уст барда, которого втрахивал в стену.       — О, смотри, Плотва, кто нас почтил своим приходом, — Лютик натянуто улыбается во все зубы, но быстро сдувается со своей улыбкой, с осуждением качает головой, оглядывая ведьмака после хорошего секса, продолжая оттирать свою же кровь от своей рубашки. Немного подумав, берет поводья лошади, отворачивая и её от Геральта, бубня, чтобы та не портила себе настроение, смотря на этого распутника.       — Я её спасал. После того, как она спасла тебе жизнь, Лютик.       — Почему-то не все кричат, — откашливается, чтобы голос был куда писклявей, — о да, Геральт, глубже, — Лютик высовывает язык, продолжая тереть рубашку. — Когда ты их спасаешь, обычно они все просто вопят, — с охотой демонстрирует этот вопль, уже никак не реагируя на хмурый взгляд Геральта.       Но ведьмак молчит, собирая волосы, поправляет свою одежду. Заправляет рубашку и цепляет доспех снова, закрепляя его на все пряжки под усердные потуги барда оттереть кровь, пока в конечном итоге в голову Геральта не летит эта проклятая рубашка.       — Она же сука! Ты же разбираешься в женщинах! Она тебя под каблук загонит!       — Тебе-то какое дело?       — Но, — Лютик растерянно качает головой, — Но ты же говорил, что ты меня. Меня, а не её. Мы вообще эту извращенку только встретили!       Геральт хмуро вдыхает воздух через нос, закрепляя один из мечей на спине, медленно с приоткрытым ртом поворачиваясь к барду.       — Ты отказывал мне месяц. Постоянно пел и обжимался с богатыми бабами, — Геральт говорит вкрадчиво, едва-едва напрягая связки, неторопливо наступая на Лютика. — И мужиками. Всегда. Избегал разговора о чувствах, ссылаясь на рифмы, книги и прочий неправдивый бред. А теперь скажи мне, бард, почему я не должен тебя кастрировать, прямо сейчас?       Лютик молчит, прикрывая глаза, набирает воздуха и просто кивает. Согласно. Настолько подавленно, что у Геральта сводит челюсть от всего этого.       — И это все?       — Она красива. Умна. Чародейка. Вы будете хорошей парой.       — Лютик.       — Сука, правда. Зато тебя в обиду никогда не даст, сама будет издеваться, а другим ни-ни…       — Лютик.       — И исцелить сможет. И спину прикрыть. И явно не против оргий…       — Лютик, блять, — Геральт не сдерживается, рявкает, не выдерживая не того бреда, что нес бард, а того, что тот нес его со слезами на глазах.       Бард поджимает губы, перехватывая чужую руку, сам вытирает лицо, но ладонь ведьмака не выпускает.       — Я всё знаю. Правда. И понимаю. Правда, Геральт. И полностью с тобой согласен. Я виноват, как всегда, во всем виноват.       Ведьмак хмурится, но молчит, Лютик сжал его руку ещё сильнее.       — Я просто человек. Который рано или поздно умрет. Станет стариком. Обузой. И… Как я уже говорил, люди привыкли страдать, так проще. Может быть, если бы я не занимал себе голову бредом, а сразу бы ответил тебе взаимностью… — качает головой, поднимая глаза от руки ведьмака к лицу. — Только от одной мысли, что моя смерть заставит тебя страдать, я не хочу существовать вовсе. Никогда. Чтобы ты не знал меня. Понимаешь? Это не любовь. Все это. Это куда… Сложнее. И то, что это взаимно… — Лютик громко выдыхает от эмоций и слов, скалясь, трясет головой, пытаясь удержать очередную волну слишком сильных эмоций, от чего и голос звучит сипло, — …просто знай. Чтобы ни случилось. Я всегда буду за тебя, ведьмак. Всегда. А теперь пойдем, напьемся, чтобы у меня была хоть причина лить слезы, а ты будешь извиняться за мою испорченную рубашку.       Лютик шумно дышит, обнимая ведьмака за шею, не отрывая глаз от его. Геральт помогает ему двигаться, сжимая бедра, поднимая и опуская, неторопливо подрачивая свободной рукой. Бард кусает губы, роняет вдох за выдохом, прижимая ладонь к чужой скуле, чтобы сорвать поцелуй. Попасть в губы выходит с четвертой попытки. Сначала промахивается, целует подбородок, роняя там стон. Затем удается лизнуть нос, тихо стискивая зубы, на третьей неудаче Лютик уже ругается, переставая ругаться, только когда уже касается губ ведьмака. Геральт даже останавливается, просто глубоко целует барда, убирая челку с его лица, слабо усмехается, заводя руку за спину, прижимая к себе плотнее, возобновляя толчки.       Они молча пьют после. Лежа в одной постели ненавязчиво прижимаясь друг к другу, но предпочитая заниматься своими делами. На второй раз срывает через минут тридцать, когда Геральт ловит чужой локоть, слишком выразительно смотря на барда, который в следующее мгновение уже тянется к его губам.       — Увидимся, Геральт, — всё, что тянет Лютик, перед тем, как развернуться и уйти.       Он знает, что может остаться, перетерпеть совсем немного, и они снова будут бороздить с Геральтом земли, населенные монстрами и людом. Может, но не делает. Просто цепляет сумку с лютней и идет, смотря под ноги. Если быть честным, все пошло не так, после того, как Геральт смог признаться ему, что влюблён в него. Всё стало ещё хуже, после джинна и чародейки. Лютик понимал, что ведет себя, как чертов эгоист, которому дали конфетку, от которой он отказывался по неизвестным для себя причинам, а когда её предложили другому, захотел. Бард кусает губы, качая головой. Ему всегда хотелось выть, когда Геральт смотрел на Йеннифер, не понимая, это чары или настоящее, в чем признавались ему. Тут же коря себя, что сам же говорил, что она лучший вариант из всех возможных, куда лучше его самого. Чёрт. Но как же больно. Бард продолжает упрямо идти вперёд. Он даже не остается на ночь, просто платит за сено для Плотвы и уходит. Просто уходит.       Геральт жалеет сразу. Обо всём сразу. Сразу и сразу. От чего и прикрывает глаза, шумно выдыхает, сжимая руки в кулаки, пока сводить не начало, понимая, что медлить с Цинтрой больше нельзя.       Он не сдерживает краткой улыбки, когда узнает, что его кобыла не голодна.       — Эй, мутант, какого хера ты… Ай!       — Ты, что, раззява не видишь, кто перед тобой? Это же сам Белый Волк!       — Неужто? Ох, каюсь, не признал.       — Пшол им стол драить и комнату готовить, пошел, — хозяин корчмы качает головой, возвращая глаза к Геральту и его юной спутнице. — Простите его, был тут пару дней назад ещё ведьмак, ну, точнее самозванец, почил уже глядишь в болотах… А я то вас сразу узнал, сразу, как и поёт мастер Лютик, — мужчина даже откашливается, очевидно пытаясь подражать манере барда. — Его и взгляд суровый, способный растоптать, всю чернь и мерзость монстров… Монстров… Монстров, — хозяин корчмы еще пару раз раскрывает рот, но в итоге просто машет рукой, не вспоминая рифму. — У мастера Лютика это куда лучше выходит. И он сразу определил, что этот прохвост не настоящий ведьмак. Зуб вам даю, вот прям, сразу.       Геральт хмыкает, кивая Цири, чтобы та заняла стол подальше от любопытных глаз, прося снести туда еды и описывая свою лошадь, чтобы её тоже накормили, пока стягивает с рук перчатки, выслушивая о том, какая бестия мешает местным на болотах.       — О, мастер Лютик! Я снова забыл, что после монстров?       — Его суровый взгляд, способный растоптать, всю чернь и мерзость, что монстром обозвать.       Лютик легко и с улыбкой тянет гласные, продолжая обнимать одной рукой барышню, с которой пришел, другую же руку уже поднял вверх, все еще тянув ноту.       — Наш добрый люд упомни, запомни ж ты на век, что наш ведьмак суровый, тоже человек… — бард выдыхает, открывая глаза, которые закрывая в распеве, тут же улыбаясь так широко, как только был способен.       — Привет.       Геральт выдыхает, даже чуть отступая на шаг от чужих объятий. Долгих и сильных. Лютик чуть отстраняется, неверяще качая головой, снова крепко обнимая ведьмака, буквально повиснув у того на шее, от чего его спутница крайне неуютно себя почувствовала.       — Лютик…       — Ой, забыл, — Геральт сдерживает смешок, потому что это слышал только он, когда Лютик отстранялся от него. — Ох, милая, ты же сама видишь! Столько дел, столько дел, ух, сейчас пойдем монстров рубить…       — Но мой супруг…       — Не бойся, его не зарубим, он не так на чудище похож, — бард фыркает, прикидывая. — Максимум на горбуна. Люблю, уже тоскую и сочиняю сонеты.       Бард шумно выдыхает, но повернувшись, очень добро смотрит на ведьмака.       — Ты знаешь, я тут прикинул, если еще раз меня погонишь, я заберу с собой Плотву.       — Она расстроится. Ей понравилась Плотва.       Лютик долго и вдумчиво смотрит на ведьмака, полностью игнорируя слишком большой интерес со стороны хозяина корчмы, одними губами спрашивая, — «Княжна»? Поворачивается после кивка, с искренней мягкостью смотря на ребенка в капюшоне, жадно поглощающего суп.       — Я больше не уйду.       — А я не прогоню.       Бард хмыкает, важно опираясь о стол локтем, шепчась с мужичком, который обещал все исполнить в лучшем виде, после кивает Геральту, что они могут идти к столу, знакомятся с княжной. Ведьмак не удивлен, что Цири Лютик понравился сразу.       — Хочешь, открою секрет? — бард заговорчески склоняется через стол к Цири, она сидела напротив него и Геральта, причем поэт совершенно беспардонно оттеснил ведьмака к окну, — Мы с тобой одновременно и избранные и прокляты терпеть его. Потому что никто, кроме нас.       — А Йеннифер? — княжна подражала его тону.       Лютик хмыкает, но разумно кивает. — И Йеннифер. Куда же без неё. Команда без стервы не команда. Но место красавчика за мной, — подмигивает, довольно улыбаясь. В конце концов, чародейки сейчас рядом нет, и рука ведьмака гладит не ее бедро — у Лютика просто нет причин не улыбаться.