***
Кроули хочется кричать. Чаще, чем может показаться. Есть правила. Есть рамки. Их создали, значит это кому-то надо. Кроули нарушил это раз, он не был готов делать это дважды. Но он делал. Смерть как искусство. ох, смерть… Он готов к ней. Всегда был готов после падения, поэтому он делает то, что делает. Срыв апокалипсиса — это просто игрушка в его руках, которым слишком наскучили бокалы, вина, человеческая плоть. Он просто не против поиграться. Богиня, наверное, так была зла. Так чертовски зла. Никто ведь не может ровняться на нее. никто. Кроули делал это всегда. Ох, смерть… не она ли ждет его голая под одеялом? Привет, родная. Кроули никогда её не боялся. Так неужели у Богини есть что-то ещё страшнее? Пытки? Бесконечная яма? Что ты могла придумать для меня? Ох, ничего. Ведь Кроули все ещё жив. Возможно, скоро будет война. Возможно, небеса и ад ополчатся против людей, а значит — и против них. Кроули не боялся правил, границ. Рамок. Для него не существовало рамок. Никогда. Он тот, кто есть. Поэтому он скажет привет кому бы то ни было. Войне, смерти, страху, СПИДу. Ему так все равно, Дьявол, ему все равно. Из всех сущностней, которые могли бы его увидеть, кого бы смог достать Кроули, он говорит «привет» самому заурядному образу. Когда Кроули моргает, ему кажется, что именно этот образ был вышит все это время у него под веками. Поэтому он говорит: — Привет, кажется, мы с тобой уже виделись? Он загораживает собой проход, цепляется длинными пальцами за фонарь, делает небольшой поворот и оказывается у его плеча, чуть нагибаясь, заглядывая в фиолетовые льдинки. — Ага, ты тот, кто мне не нравится. Гавриил. Так его звали. Так его звали тогда, так его зовут сейчас. Так его звали всегда. В отличие от Кроули. Сколько имен он сменил? Было ли у него имя в принципе? — Что-то потерял? Здесь? Вынюхиваешь, достойно ли это все уничтожения? — Кроули обходит его со спины, выравниваясь по другое плечо. Он улыбается, и очки медленно сползают на переносицу. Гавриил зачем-то смотрит ему в глаза. И подвисает на секунду или две. Ему кажется, что он смотрит в глаза своей смерти. Своему аду. Жизни. Свету. Он моргает и смотрит куда-то вдаль. Там магазинчик обуви, правее — одежды. Через улицу магазин Азирафеля. Он морщится и отворачивается. Вот же живучий ублюдок вместе со своим дружком. — Ты в курсе, — начинает Кроули, потянув за галстук, — что довольно иронично быть таким разодетым в человеческое тряпье и хотеть уничтожения Земли? — Одежда — это единственное хорошее. — А что плохого? Гавриил моргает. Что? Он никогда об этом не думал. Некоторые вещи воспринимаешь как данное. Плохо и плохо, тебе-то какая разница? Гавриил предпочитал в такие вещи не лезть, они ему не нравилось. Ему вообще все не нравилось кроме себя любимого. — Например, ты. — Но ты до сих пор здесь стоишь. Рядом со мной. Я тебя как-то не запомнил в прошлый раз, — он снова делает поворот вокруг него, сощурившись и усмехаясь, смотря из-под очков. — Тут есть много крутых вещей кроме шмоток. — Например? — БДСМ. — Что? — Ой, прости, слишком рано, я хотел сказать кофе. Ведь есть правила. И для Гавриила есть правила. Наверное, их херова туча. Столько правил, сколько Кроули не знал слов на нескольких иностранных, что он помнил. Или уже не помнил. Прошло так много времени с Франции и Германии. Есть правила. Но Гавриил пьет кофе. Почему? Кроули не решатся даже сам себе на это ответить. Почему-то чувствует себя неловко. Под столом он задевает его щиколотку носком своих туфель, а потом испугано сам подскакивает на стуле и сбито с толку смотрит на Гавриила. Гавриил вообще ничего не замечает, разглядывая помещение. — Тут мерзкий запах. — Ты просто не привык. — Как может быть что-то хорошее в том, к чему надо привыкать? — Как-то. Например, наркотики. — Что? — В смысле, я. Гавриил закатывает глаза. Им приносят кофе. Кроули надеется, что Азирафель никогда не узнает об этом. Есть правила, а ещё — мораль. Кроули не хочет разочаровать Азирафеля, а ещё он не хочет, чтобы Гавриил смотрел на него так, как смотрит сейчас. Будто не пил неделю. Кроули сглатывает и прячет затушевывавшийся взгляд под линзами очков.***
Это неправильно. Так чертовски неправильно. Как он сжимает его в своих руках, к себе прижимает. Неправильно даже то, как Кроули слышит его дыхание и ритм сердца. Быстрый, учащенный. Кроули обнимает его ногами и руками, поглаживая по влажной коже. Гавриил горячий. На нем можно было бы топить кубики льда, и эта идея кажется ему соблазнительной, но он лишь притирается активнее, слыша каждый судорожный его выдох. Гавриил наклоняется, целуя. Обхватывает нижнюю губу, тяжело выдыхая в губы. Опирается на руки, закрывая собой потолок, но не отрывается от его губ. Сердце бьется у самой глотки. Кроули теснится ближе, трогает-трогает, никак не может успокоиться ни сам, ни Гавриил, которого потряхивает то ли от возбуждения, то ли от удовольствия. Они смотрят друг другу в глаза, и Кроули едва улыбается, опуская взгляд вниз, остановившись на губах. Подается ближе, потираясь носом о его нос, а потом прижимаясь своей щекой к его колючей, но даже щетина приятная какая-то, что отстраняться совсем не хочется. Простыни смялись под ними, и Гавриил снова трогает его там, где не должно быть ангельских рук. Но Кроули лишь обхватывает его запястье, направляя, и снова, снова и снова, ощущая его пульс. Это так важно — чувствовать его таким образом.***
— Небеса изменились, как думаешь? Кроули идет по бордюру, едва пошатываясь, потому что пьяный до ужаса. Перед глазами все плывет, и ему трудно идти прямо, а тем более по такой небольшой площадке. — Конечно. Всё меняется. Гавриил идет так, будто представляет новую коллекцию Тома Форда на подиуме. Его лицо, осанка, походка. Он красиво смотрится, красиво говорит, даже думает, наверное, красиво. Кроули так и не успевать заметить, как Гавриил кидает в его сторону косые и напряженные взгляды, когда Кроули покачивается слишком сильно. — Я бы не пал в таких-то условиях. — Ты переживаешь по этому поводу? Гавриил все-таки протягивает руку, и Кроули хватается за неё, идя более устойчиво. И он говорит: — Нет. Они попадают под свет фонаря, и Кроули замирает, но не выпускает руку Гаврила из своей. Он думал, его кожа будет холодная, но она — теплая. Кожа немного грубоватая, костяшки кажутся чуть розовее, будто бы на них шрамы от бесконечных драк. Он думает о том, что Гавриил тоже был на войне. Восстание. Тоже бился. Голыми руками в том числе. Он смотрит на его руку и думает о том, скольких он убил голыми руками. И он спрашивает: — А ты? Гавриил смотрит ему в глаза, и в таком искусственном свете они все равно блестят как льдинки в бокале. Он медленно моргает, говоря: — Нет. Кроули хмыкает и спрыгивает к нему. На руках Кроули — ни единого шрама. Он думает о том, сколько их на нем ещё.***
Рубцы белесые от тех, что послабее, розовее — от более глубоких и сильных. Кроули нравится представлять Гавриила на поле боя. В крови, рьяного и дикого. Совсем не ангела. Кроули касается шрама, идущего с предплечья к трицепсу. Такому длинному и большему. Что это было? Плеть? Меч? Кроули не спрашивает. Гавриил выдыхает сквозь зубы ему в плечо, дергая бедрами вперед, и Кроули сам сжимает челюсть сильнее, хмурится, откидывая голову назад. Гавриил однозначно хорош. Во всем. Он ощущает жар его тела, насколько влажная кожа, насколько напряжены его мышцы. Он сильнее к нему жмется, тяжело выдыхая. Нерешительный стон разбавляет скрип кровати, шелест постельного белья и сбитого дыхания. Гавриил прижимается губами к его шее, и Кроули смотрит в потолок, и ему отчего-то кажется, что перед ним — звездное небо. Бескрайнее, бесконечно, темное и зовущее. Такое знакомое. Родное. Гавриил кажется абсолютно таким же. Родным и знакомым, хотя ладони Кроули пока только начинают заучивать его мышцы, изгибы и твердость. Приводит пальцами по выгнутому позвонку, заучивая даже изгиб спины. Гавриил рычит во взмокшую шею, обнимая теснее, прижимая ближе, и в ответ Кроули тоже к нем льнет. Будто хочет залезть к нему под кожу. Его словно накрывает волна. И он даже не может дышать.***
Есть много вопросов, которые мог бы задать Кроули. Ему интересно, как там все на небесах глазами кого-то такого, как Гавриил. Почему все ангелы носят модные шмотки? Это у вас такая мода? Так много глупых вопросов. Но он спрашивает, опираясь подбородком о руку: — Почему у тебя такие глаза? Гавриил отрывается от пруда, переставая следить за двумя лебедями. Гавриилу нравились птицы. Кроули не знает, почему он это замечает. Он вообще много чего замечает. Это ведь просто его работа. — Какие? Гавриил поворачивается к нему, смотря в глаза. Примерно в глаза. Свои Кроули прячет за линзами очков, и это чистое везение — когда они сползают на нос, а Кроули забывает об этом. Или он хочет, чтобы они сползли на нос. Иногда с Кроули бывает так сложно. — Будто северный полюс. Ни у кого из ангелов не было таких глаз, как у тебя. Они были такими всегда? Гавриил медленно моргает, глядя впритык, будто пытается понять, что же не так с его глазами. Кроули кажется, что он просто не видел со стороны своих глаз. Такими, какими их видел Кроули. — Не знаю. Наверное. На самом деле, я потерял зрение на войне. Кроули испуганно отшатывается, и его картина всего происходящего в миг переворачивается, а Гавриил лишь смеется. Он качает головой, смотрит с легким прищуром и говорит: — Нет, я сейчас вижу. Немного не так, как принято, но вижу. Богиня дала мне новое зрение. Кроули аккуратно возвращается на свое место, близ Гавриила, заглядывая в глаза. — Поэтому они кажутся мутными… — говорит Кроули, приспуская собственные очки осознанно, более детально рассматривая цвет его глаз. — Будто пьяные. Слепые. Гавриил улыбается. Как-то так по-настоящему, так, как Кроули не видел. Ни разу. Будто Гавриил действительно видел мир не таким, как Кроули. Конкретно в этот момент он видит мир не так. Кроули начинает думать о том, что конкретно чувствует и знает это тело. Гавриила хочется раздеть. Это просто вопрос эстетики. — И как ты видишь мир? Черно-белым? Кроули усмехается, кривя рот в чем-то напоминающим усмешку. Гавриил хмыкает и пожимает плечами: — Просто все немного расплывчатое и мутное. Будто смотришь через тонкую льдинку. Кроули закусывает щеку с внутренней стороны и поворачивается к пруду. Это не кажется ему особо интересным, пока Гавриил не говорит: — Но тебя я почему-то вижу очень четко. Кроули делает вид, что не услышал, когда, на самом деле, его сердце подкатывает к горлу.***
Гавриил изучает его тело с особой бережливостью, тяжело дышит в шею и все трогает-трогает. Руками или языком — Кроули только и успевает дергаться и отвечать на все его касания не то требовательные, не то заинтересованные. Кроули обнимает за шею, целуя во взмокший лоб и как-то быстро оказывается сверху, зажимая чужие напряженные бедра между своих ног. Он целует в колючую щеку, в линию челюсти, в шею, и руки Гавриила нетерпеливо трогают, оглаживают его везде, где попадется. Кроули снова переплетает их пальцы, и Гавриил сжимает его руку в своей сильнее. Кроули улыбается, смотря на него из-под полуприкрытых век. Безумие растекается по венам, восторг танцует каплями пота на напряженных мышцах. Гавриил поразительно нежен, и Кроули забывает свое имя, но его имя называет снова и снова. Снова и снова. Как мантра горячим воздухом вырисовывается «Гавриил-Гавриил-Гавриил». У Кроули кружится голова от понимания, сколько в этих руках силы и власти. Ему плохо от мыслей, скольких он мучил этими руками, сколько боли натерпелся, а сейчас он так ласков, что Кроули кажется, будто бы он и вовсе никого никогда не любил. Что если он и ждал чего-то, то Гавриила. К черту правила. Кроули был создан не для правил. Кроули был создан для Гавриила. И его снова целуют, и снова трогают, и снова Кроули падает и падает, но на этот раз в его руки. В уже выученные руки со шрамами, несущие за собой тяжесть прошедших времен.***
— Знаешь, что ещё делают люди? — Кроули крутится вокруг Гавриила как неугомонный ребенок. Гавриил просто спокойно за ним наблюдает, и это спокойствие в нем каждый раз заставляет Кроули вертится вокруг ещё сильнее лишь бы деть хоть куда этот тупой накопившийся восторг. — Много чего, — хмыкает Гавриил. Кроули сейчас уже подмечает, что когда Гавриил смотрит куда-то в сторону, то постоянно щурится, если ему хочется рассмотреть что-то поодаль. — Что мне нравится больше всего. — Алкоголь? Кроули цыкает и закатывает глаза, застывая напротив него и складывая руки на груди. Он смотрит исподлобья, приспустив очки, и Гавриилу приходится сдаться. Он говорит: — Ладно, я серьезен. — Ты всегда серьезен, но почему-то иногда считаешь своим долгом сделать вид, будто если не съязвишь мне, то у тебя что-нибудь отвалится. — Возможно, так и есть, — он улыбается, кивая. — Что ты хотел сказать? — Знаешь, что такое объятья? Гавриил застопорился на секунду или две. Он смотрит куда-то в сторону, хмурится, вздергивает бровь и, видно, пытается вычленить из своей головы хоть какие-то аналогии, но у него совсем ничего не выходит. Гавриил, в самом-то деле, пришел с войны, и он не разбирается в этих человеческих штучках. — На что похожа тяжесть меча в руке? — почему-то спрашивает Кроули. Гавриил незамедлительно отвечает: — На ответственность. — Ага, это то же самое. Только с другим человеком. — Я не совсем понимаю, — качает он головой и хмурится. — Тяжесть моего тела. Гавриил стопорится, а потом смущается и слишком резко поворачивает голову в сторону, будто пытается занять голову чем-то другим. Кроули смеется. — Хочешь попробовать? — Не уверен. Гавриил пришел с войны, и он не уверен, что помнит, что такое любовь. Он ведь пришел с войны, он больше не хочет держать ответственность за другого. Гавриил кажется напуганным подобной перспективной. Он почти не вздрагивает, когда Кроули берет его руку в свою, только кажется немного взволнованным. Кроули укладывает его ладонь на свою поясницу и сам прижимается к нему. Когда он обнимает его за спину, прижимаясь доверчиво щекой к его плечу, то шепчет: — Не бойся, это не больно. Гавриил так и замирает на какое-то время, нелепо держа свою руку на его спине, а вторую — в воздухе. Наконец, он кладет её на его лопатки, и вторую прижимает теснее. Гавриил напуган и взволновал как мальчишка в первый его школьный день. Сердце бьется как бешеное, кажется, что едва не дрожит. Кроули лишь тихо хихикает. А Гавриил почему-то начинает успокаиваться. — Это не похоже на меч, — говорит Гавриил почти что обижено, что его так обманули и напугали. — На что это похоже? — Как будто я пришел домой. Он молчит секунду или две, неуверенно обнимает сильнее и добавляет: — Которого у меня никогда не было. гавриил не знал, за что воевал. Кроули чувствует, что хочет разрыдаться.***
Кроули смеется, когда Гавриил щекочет дыханием, а потом стонет в подушку, пытаясь не трястись всем телом, хотя его трясет. И он тоже не понимает, от удовольствия или ожидания. Гавриил жмется губами к каждой впадинке, к каждой родинке и изгибу. Вырисовывает целые созвездия, и некоторые Кроули даже узнает, хотя по большей части он просто мечется как в бреду, и не дышит, не видит, только чувствует. Гавриил проводит пальцами по его тяжело вздымающемуся животу. — Так я вижу мир. Кроули начинает понимать. Это вечное волнение, бредовость, спутанность сознания, очень плохая картинка, но чувство. Одно большое всепоглощающее чувство. И ты задыхаешься. И снова падаешь. Снова и снова, потому что это поглощает тебя, ты путаешься, ты теряешься, но когда Кроули находит его руку все в миг успокаивается. Так вот на что это похоже. Так вот как оно чувствуется. Гавриил двигается на интуиции, Кроули это понимает и чувствует, но это так хорошо, так чертовски хорошо, что он не меняет его темп, не направляет его, позволяет ему вести, потому что он делает все так чертовски правильно, что Кроули понял, что ни один человек ещё не был так верен.***
— Фильмы выглядят как нереализованные мечты, оформленные со спецэффектами, — Гавриил лениво потягивается на диване. Кроули много чего ему показывал из человеческих вещей, но ничего особо в его душу не запало. Кроме одежды и объятий. Объятья были хороши. — Иногда так и есть. Это просто способ поговорить. Как и книги. Азирафель любит говорить. Кроули смотрит на Гавриила, давно потерявший сюжетную нить в фильме. Он просто ищет для них предлог, и Гавриил на них ведется. Сам, конечно, придумает чего черт с два, но у Кроули хорошо с фантазией, а у людей много интересных вещей, так что все продолжается. — Вообще ты тот ещё зануда. Почему тебе не понравился алкоголь? — В голове от него мутно, — Гавриил махает рукой, а потом переводит взгляд на Кроули. Тот выдыхает и снимает свои очки, опираясь локтем о спинку дивана. — У меня есть ещё пара козырей. Поцелуи. — И что это? Кроули усмехается, опускает взгляд на его губы и медленно проводит пальцем по линии челюсти, заглядывая в глаза. — Это как объятья. Только с губами. Гавриил поводит бровью, не считая, что это звучит хорошо. Это звучит странно. Он поджимает губы, будто бы пытается нащупать их текстуру и понять, что с этим вообще можно было бы сделать. Пальцы Кроули поглаживают по подбородку, и усмехается тот хитро щурясь. — Я покажу тебе, только если ты расслабишь челюсть и не будешь брыкаться. Кроули проводит пальцем по колючей щетине, думая о том, как его щетина будет ощущаться. Кроули знает это, но с Гавриилом все как-то по новому выходит. Гавриил расслабляет челюсти, чуть приоткрывая рот. И смотрит в глаза, будто бы в ожидании. Кроули усмехается, убирает руку со спинки дивана и немногое ерзает, пытаясь поудобнее устроиться. Он оказывается вплотную к нему, беря его лицо в свои ладони. — Ты такой красивый, — шепчет Кроули, и Гавриил не успевает ответить. Кроули обхватывает нижнюю губу и он сразу понимает, что Гавриил не совсем… осознает происходящее. Не понимает происходящего. Он позволяет себя целовать, но пока сам явно в замешательстве. Кроули продолжает целовать, не решаясь лезть языком. Губы у них сухие и мягкие, а язык склизкий и влажный. Такое не всякому по-вкусу. На самом деле, Кроули, блять, понятия не имеет, какой умник решил, что это будет очень приятно — если тебе засунут язык в рот. Поэтому они целуются так. Точнее, целует Кроули. Он дергано выдыхает, отдаляется на секунду, а потом снова целует. Целовать Гавриила приятно, ему это нравится. Щетина забавно колется, и Гавриил дышит сбито, хотя не волнуется так сильно, как при объятиях. Кроули ощущает привычно ладонь на свой спине, позволяет себя обнять и налегает чуть сильнее. Наконец, Гавриил подхватывает это. Он целует в ответ, судорожно выдыхая, обнимая его крепче, и Кроули едва не залазит ему на колени. Он наклоняет голову чуть сильнее вправо, и Гавриил подается к нему ближе, наклоняясь ниже, и Кроули едва не прижат к его плечу, и в этой позе было столько защищенности, что Кроули хочется умереть от чувства, которым его окружает Гавриил. Это было долго. Действительно долго. Кроули не вспомнит, целовался ли он с кем-либо так долго ранее. Они отдаляются, смотрят друг другу в глаза, рвано дышат и снова начинают целоваться. В конце концов, Кроули чуть отдаляется, когда его лицо заболело от чужой щетины. Он широко улыбается, глядя в глаза, и Гавриил улыбается ему в ответ, прижимая к себе. — А на что это похоже? — Ни на что из того, что когда-либо происходило со мной. Кроули почему-то смеется, подается вперед и шутливо кусает за нижнюю губу.***
Кроули может ощутить эту порочную связь между ними. Казалось, она была всегда, создана ещё Богиней, когда они были ангелами, а потом по забытью так и не уничтожала все это. Оставила их таких вот. Для самих себя. Для друг друга. Кроули все равно на правила. Было тогда. Было сейчас. было всегда. Гавриил вылизывает его бедра как голодный зверь проводя широко языком. Выучивает каждую часть его тела. Ему вовсе не нужно видеть. Его руки, которые выиграли войну, теперь так фантастически нежно выучивали его тело. Гавриил помнит тяжесть меча, но ещё он знает тяжесть Кроули в своих руках. Тяжесть его тела. Если Гавриил за что-то и воевал, то только за это. За Кроули.***
— Я вижу по твоему лицу, что ты что-то придумал, — Гавриил усмехается, откидываясь на спинку кресла. Кроули только неоднозначно поводит бровью. Вообще-то он стоит оперевшись о косяк в халате и с ведром мороженого, с ложкой за щекой. Едва ли ты будешь ждать беды от подобного типажа. — Или ты хочешь, чтобы я что-то придумал, — он указывает грязной ложкой, в мятно-шоколадном мороженом, на Гавриила. Мороженое, кстати, Гаврилу почему-то тоже понравилось, хотя он очень сильно морщился, когда понял, что это еда. Ну, не хочется портить материю, но «о, милый, о какой материи ты говоришь, эта материя была на моем теле, опомнись». Гавриил пожимает плечами, взглядом задевая заголовок в открытой газете, лежащей рядом. А потом снова смотрит на Кроули. Замечает испачканный уголок рта, спутанные волосы, сползший край халата с плеча, что рукава этого халата ему тоже, кстати, велики. — Хочешь ещё кое-что попробовать? — Дай догадаюсь. Как объятья, только с какой-то другой частью тела, да? — Нууу, — Кроули закатывает глаза, задумавшись. — Почти. Представать, это как поцелуй и объятья в одном. Поцелуй с объятьями. Гавриил медленно моргает, хмурится и снова пытается это себе вообразить. Смотрит на потолок, хмурится и Кроули улыбается. Гавриил всегда до безобразия милый, когда пытается понять сам все эти штучки смертных. — Ладно, я ничего не понял, но хотел бы понять, — сдается он. Кроули усмехается, облизывает ложку, и, втыкая её в мороженное, ставит ведерко на столик. А потом, под завороженный взгляд Гавриила, медленно подходит к нему. Он останавливается в метре от него, как-то нечитаемо улыбается, а потом ослабляет пояс халата, и он падает в ноги. Гавриил следит за его траекторией, глядя с несколько секунд на халат, валяющийся в ногах, а потом поднимает взгляд на Кроули. — Ну, чувствуешь что-нибудь? — он смотрит на него, вскинув бровь. — Эмм… то, что мне хочется надеть его на тебя обратно потому что, должно быть, тебе может стать холодно?.. Кроули закатывает глаза, сложа руки на груди. — Это мило, Гэб, но тут надо другое. — Почему ты просто не можешь сказать мне прямо? — Потому что такое надо чувствовать. Ты либо хочешь, либо нет. Некоторым ангелам это дано, некоторым — нет. Гавриил смотрит на него. Смотрит. Смотрит. И ощущает себя больше напуганным, чем ещё каким бы то ни было еще. Кроули тяжело вздыхает и говорит: — Хорошо, даю подсказку. Он делает шаг вперед, подходя впритык и, беря руку Гавриила в свою, устраивает её на свое бедро. Упирается коленом меж чужих ног и смотрит в глаза. Говорит: — Ну, твои инстинкты ничего не хотят? Так и хочешь отстаивать свою руку здесь? — Подожди, я думаю, — слишком серьезно говорит Гавриил, ощущая тепло его кожи. Такое приятное тепло, потому что кожа без одежды, обнаженная, и ему это почему-то так нравится. Кроули смеется, убрав свою руку с тыльной стороны ладони Гавриила, и гладит его по волосам. — Тут не надо думать, тут надо чувствовать. Что ты чувствуешь? — Мне нравится твоя кожа, — честно признается Гавриил, поднимая взгляд вверх. — Мг, — Кроули понимающе улыбается, продолжая поглаживать по волосам. — Тебе хочется больше? Ты можешь это сделать, если хочешь. Гавриил смотрит ему в глаза с секунду или две, а потом нерешительно проводит рукой вниз, по бедру, а потом вверх. Тянется второй, касается талии и тянет на себя. Он не знает, почему, но ему хочется его ближе. Захватить как можно больше его тела. Обнаженного, теплого, такого знакомого. Кроули медленно садится к нему на колени, ощущая неторопливые движения его рук на своей коже. Гавриил его гладит, и только и на бедре сжимает руку чуть сильнее. Он ловит себе на мысли о том, что ему нравится. Нравится упругость его тела. И он делает это ещё раз, проходясь вверх, ближе к ягодицам. И это еще мягче. Он сжимает сильнее, пока второй рукой оглаживая линию талии, и он слышит, как Кроули тихо стонет. — Ты можешь поцеловать меня. Не в губы. Сначала это вызывает какой-то ступор, а потом Гавриил касается его шеи, целует переход от шеи к плечам, адамово яблоко, ключичную ямку. — Так становится понятнее? — Кроули медленно расстегивает пуговицы на его рубашке. — Я не знаю, почему, но я хочу тебя сожрать. Кроули смеется. Он говорит: — Можешь попробовать. Гавриил несильно кусает за плечо, а потом проводит широко языком, и Кроули пробирает на мурашек и, несмотря на сжатые зубы, он все равно стонет. Гавриил с любопытством изучает его тело, все делает на интуиции, и это, черт возьми, так по-верному хорошо. Кроули нравится этот животный интерес в нем. Он трогает его, гладит, сжимает, кусает, целует и вылизывает. В конце концов, когда он начинает тереться вставшим членом о него, Кроули понимает, что Гавриил, кажется, схватывает все на лету. А может дело не в инстинктах. Может, Гавриилу просто хочется этого. Хочется Кроули. В любом случае, Кроули позволяет ему делать с ним всё-всё, и это всё оказывается сладким, трепетным, тянущимся и нежным. По-животному требовательным и по-человечески ласковым.***
— Недавно мне снился космос, — почему-то говорит Кроули. Гавриил дышит ему тяжело в затылок, прижимая к себе обеими руками. Его бедра плотно к нему прижаты, но с этими словами он замедляется. Гавриил целует в затылок, и Кроули поворачивает голову, смотря на него через плечо. Прическа растрепалась ещё полчаса назад, и Гавриил смотрит на него как в бесконечность — вглядывается и вглядывается, но видит там будто бы ничего и всё вместе. И ты пут(г)аешься. — Иногда мне очень хотелось домой. Гавриил смотрит ему в глаза. Он опирается на колени, давая Кроули чуть больше пространства для маневра, и тот переворачивается на спину. Гавриил тяжело и сбито дышит. Его глаза ещё более мутные, и Кроули сомневается, действительно ли он его сейчас видит. Хотя какая разница, главное, что чувствует. Руками, сердцем, слухом. У Кроули был дом. Космос. Безграничный. Он там прижился, он там был, он там свой из своих. Но его ведь выгнали. Гавриил моргает, опираясь на руки, снова затмевая собой потолок, в котором Кроули видел целый космос. Его дом. Его прошлый дом. — Сегодня мне снилась ледяная синева. Гавриил понимает его. Чудесно понимает. Каждый выдох или движение. Он понимает, что хочет сказать Кроули. Что ему снился он. Что он больше не хочет домой. ведь он уже дома.