Дазай и Чуя были знакомы с самого детства. Общались на уровне знакомых. Дрались за школой на уровне смертных врагов. Один - Осаму Дазай - высокий и статный, харизматичный, любимец девушек. Его никогда не волновало чужое мнение, лишь демоны в его голове. Навязчивые, извращённые и, по словам взрослых, ненастоящие. Второй - Накахара Чуя. Рост - метр с кепкой, но это с лихвой компенсировалось стервозным характером и заводным темпераментом. Рыжий мальчишка не мог удержать свои кулаки при себе, стоило Дазаю открыть свой поганый рот и пошутить про девчачий рыжий хвостик Накахары.
В средней школе, как ни странно, эти двое начали засматриваться друг на друга. И не в домек им было, откуда взялся невыносимый интерес. На девчонок они не засматривались. Как-то совсем не до этого. Вроде ходят себе. В коротеньких школьных юбках и надушенные, что аж глаза слезятся. Ну милые, ну может даже где-то симпатичные. Ну и что с того? Намного приорететнее было на каждой перемене искать глазами своего оппонента и прожигать его долгим проникновенным взглядом.
Это привело к тому, что Дазай с Чуей в один день вместо привычного обмена ссадинами и царапинами впервые поцеловались. Оба растерялись, ведь до этого никогда и ни с кем. Но ощущения от подобного вида физического контакта, безусловно, оказались приятными. Они не сговаривались и ничего не обсуждали, просто начали почти всё свободное время проводить вместе.
В старшей школе Дазай и Чуя были постоянно вместе и изучили друг друга очень хорошо. Знали все переживания, страхи и пристрастия. Вообще-то подобных партнёров и врагу не пожелаешь, но парни терпели, потому что погрязли во взаимных чувствах.
Особенно невыносимым из них двоих был Дазай. Он всегда вел себя как полнейший придурок. Всегда шутил про рост и женственную внешность, с каждым годом всё более изощрённо и жестоко. Дазай улыбался широкой улыбкой, флиртовал с каждой встречной, за что не раз получал от Чуи, а ещё с годами приобрел странные суицидальные наклонности.
Чуя, безусловно, не принимал желание своего парня калечить себя, переживал и мучился, но никогда ничего не предпринимал. Он боялся. А ещё верил Дазаю. Что тот сам справится и не додумается перейти грань. Конечно же, Накахара всегда был готов выслушать, поддержать и сказать своему парню, что тот самый лучший. А наедине с трудом сдерживал рвущиеся наружу рыдания, потому что не знал, правильно ли вообще поступает.
Дазаю тоже доставалось, потому что его парень жуткий собственник и слегка неуравновешенный. Чуя заводился с полуоборота, ревновал к каждому столбу и психовал по поводу и без. Успокаивать его приходилось долго и осторожно. Несколько раз было такое, что когда Дазай принимался гладить Чую по рыжей макушке, тот, только разомлевший, замечал новые порезы на руках брюнета и совершенно сникал. Хотя лучше бы ругался и кричал, думал Дазай. Ему было ужасно стыдно перед Накахарой, но он ничего не мог с собой поделать. Способ справляться с подростковыми загонами перерос в маниакальную зависимость. Хотя бы раз в неделю парню нужно было обновлять следы на теле. Тогда он старался не замечать потухший и задумчивый взгляд любимого.
В их отношениях были и относительно приятные моменты - совместные долгие прогулки. Посещение маленьких уютных кафешек, торговых центров, блуждание между стеллажами в книжных. Все эти светлые моменты Чуя очень любил и хранил глубоко в своем сердце. А ещё он очень любил Дазая, поэтому не мог отказать тому в прогулке по кладбищу.
Странный парень. Так подумал Чуя, когда узнал про пристрастие Дазая бродить по кладбищу. Сейчас же они оба странные. Ну вот что за место для свидания двух влюблённых? Узнай кто об этом, покрутил бы у виска. Но тропинки между могил давно стали привычнее дороги от родной квартирки до дома родителей. Чуя даже не помнит, когда его разговоры с семьёй проходили без криков и оскорблений. Ну не принимали они "болезнь" сына.
Эти двое же могли часами ходить по кладбищу. Держаться за руки. Наслаждаться безмолвием и тишиной. Слушать треск снега под подошвами ботинок, если это зима, или ловить взглядом красочные цветы, которые выглядели неприлично живыми среди пристанища мертвецов. Поначалу Чуя чувствовал себя неуютно и странно, но потом привык. Скажи ему кто об этом до начало отношений с Дазаем, то парень разбил бы этому кому-то нос.
Они могли не читать имена на надгробиях, потому как наизусть знали, кому они принадлежат. Это пугало. Вначале и немного. Потому что если говорить честно и открыто, то у этой странной парочки почти не было друзей, так, в основном знакомые. И это тоже напрягало.
Дазай с блеском в глазах воображал, какими были при жизни люди, лежащие там, где уже никогда не увидят солнечного света. Гадал, отчего они умерли. Чуя очень долго с недоумением смотрел на Осаму, когда тот заговорил, якобы с покойником. Накахара в очередной раз испугался. Дазай же его заверил, что они вообще-то все слышат и понимают, прямо как собака Павлова. Просто не всегда могут ответить. А ещё Дазай тоже хотел бы, чтобы после его смерти с ним приходили пообщаться, ведь он стопроцентный экстраверт. Чуе ничего не оставалось, кроме как тяжело вздохнуть.
Вот так просто получилось, что они проводили время не с живыми и громкими друзьями, а с мертвыми. У них даже имелись любимчики. Так сказать, лучшие друзья. Те, у которых они останавливались и могли подолгу сидеть. Полюбившиеся сердцу надгробия. Парни приносили им подношения и ставили благовония. Перед могилами пожилых людей Дазай с Чуей обычно бывали безмолвны и мысленно молились, просили благословения. Пытались найти семью там, где другие с ней попрощались.
Также Накахара и Осаму подолгу стояли у могил влюбленных. Часто это молодожены, которым не повезло распрощаться с жизнью в день свадьбы. Двойной суицид или поцелуй смерти - вот как окрестил их судьбу Дазай. Чуя же содрогался, невольно представляя, что когда-то и они будут также лежать под гранитными плитами. Их похороны организуют городские власти, а тела будут гнить, забытые и отвергнутые всеми.
Странности их союза проявлялись и в постели. И это тоже пугало Чую. Можно подумать, что в жизни он страшился всего, но единственное, за что боялся Накахара, это за Осаму.
Парни были друг у друга первыми и вместе познавали все тонкости интимной жизни. Чуя никогда не хотел делать больно, навредить партнеру. Дазай же был мазохистом во всех смыслах и отношениях. Он предпочитал проникновение без подготовки, и если Чуя упирался, то мог закатить истерику. Дазай ловил кайф от чувства, что внутри его разрывает, истерично стонал от боли и просил быть грубее. Накахара, наглый и упертый с окружающими, всё равно всегда уступал своему парню. Исполнял мазохистские желания. Своими тонкими, но сильными руками он душил Дазая, сдавливал его исполосованные шрамами запястья и оставлял следы от укусов. Он вслушивался в крики партнёра, сцеловывал горькие слезы и с каждым толчком приносил тому всё больше и больше боли.
Всё это: прелюдии, совокупление, томление после оргазма, помимо удовольствия и приятной тяжести в теле, приносили немалый стресс. После секса Накахара обычно курил, смотря в потолок или вообще уходил на балкон. Потому что не хотел смотреть, как разомлевший и красный Дазай критично осматривал свое тело. Нет, он конечно был прекрасен. Стройный, высокий, длинноногий. И весь исполосованный шрамами. Зеркало во весь рост отражало острые ребра, впалые скулы и мешки под глазами. Осаму всегда медленно проводил своими полупрозрачными ладонями по новым следам на теле. Оглаживал синяки на узких бедрах, пальцами порхал по засосам и укусам. На это можно смотреть вечно. Но какова цена такой красоты?
Да, совершенно точно, Чуя не мог этого вынести. Пытался одергивать и гнал в душ, но кто бы его слушался. Поэтому Накахара не смотрел, не мог стерпеть. Навязчивая мысль о том, что он не одобряет селфхарм, но сам же приносит боль любимому разъедала внутренности и сдавливала горло тисками. Он давно уже устал от своей паранойи, от мыслей, что любимый страдает и в один день может полоснуть по вене сильнее, чем надо. Но, видимо, от любви не устают никогда.
***
Если бы не Дазай, Чуя не за что бы не пошёл на то самое кладбища. На нем не были похоронены его родственники или близкие, да и кто вообще ходит туда просто так?
И лучше бы, все так и оставалось.
***
Теперь Накахара шёл на кладбище с определенными целями и с тяжёлыми мыслями. Делал он это минимум несколько раз в неделю, максимум - каждый день. Он, как и всегда, заглядывал ко всем знакомым памятникам, стоял у могил. Говорил наигранно весёлым голосом:
- Как вы поживаете, господин Такеши? Госпожа Иноэ, вы видите, какие замечательные розовые цветы проросли у вашего изголовья? Господин, Исикава, я обязательно принесу вам онигири в следующий раз, не скучайте, пожалуйста.
Ответом ему служили шелест травы и воронье карканье. Чуе казалось, что за последние месяцы таких одиночных прогулок он сошёл с ума. В шепоте ветра он начинал слышать девичьи завывания, а в треске сухих веток бормотание стариков.
На глаза попадались неестественно странные следы на снегу, как будто кто-то ходил на двух левых ногах. Очень часто, не по сезону, на территорию кладбища находил туман. Густой и будто бархатный.
Чуя привык ко всему, кроме одного. Обходя всё кладбище по три раза, он оттягивал время. До последнего откладывал встречу. И когда уже солнце садилось, молодой мужчина превращался в рыжего мальчишку. Он подходил к одной единственной могиле, для которой не находилось слов. И Чуя сам чувствовал себя призраком, скитаясь вот так вот и замирая.
У этой самой могилы Накахара не мог пробыть дольше десяти минут, потому что невозможность прикоснуться к тому, кто принадлежал земле, приводила в отчаяние.
Губы, давно уже бледные и покрытые кровавыми трещинами, целовали холодный черный гранит. Невысокая фигурка человека вставала и, не оглядываясь, уходила прочь. А вслед ей дул могильный холод, и спину прожигали родные теплые глаза.
