Epilogo

Рай – это бесконечные золотые поля под ясным голубым небом, слегка колышущиеся под дуновением лёгкого тёплого ветра. Место вечного покоя, где нет никаких тревог, никаких страданий, болезней – где тихо и мирно. Рай – то, где хочется остаться, где ты всегда чувствуешь себя как дома, где забываешь обо всём дурном. Где оканчивается долгий, тягостный жизненный путь – где он и ДОЛЖЕН оканчиваться. Прекрасная точка в конце внушительной истории, или же многоточие, но что потом – известно одному лишь Богу. По крайней мере, такое описание являлось одним из самых известных, и в которое многие верили. Рай как бескрайние поля пшеницы, среди которых ты волен ходить без страха потеряться – потому как теряться, в принципе, было негде. Звучало на деле… довольно скучно. Не могло же всё быть вот так просто, так ведь? Что ж… Теперь Цезарь знал, что отчасти описание было правдиво. Но всё-таки каждый сам выбирает, на что больше должен быть похож его личный Рай. В его случае высокие, увенчанные соцветием золотистых лепестков подсолнухи были чем-то более подходящим, нежели просто колосья пшеницы. Равно как и еле ощутимый аромат морской воды в играющемся с цветами ветре. А небо… Да, был и ясный голубой купол с ярким, тёплым (никогда не палящим нещадно) солнцем. А бывала и бескрайняя, глубокая синева с вкраплениями множества мерцающих звёзд. И, конечно же, луна. Как сейчас. Казалось, будто они шли через заросли уже целую вечность – и, кто знает, вполне могло статься, что так оно и было. Шли не в молчании – потому как после почти целого века жизни Джозефу конечно же захотелось многое повспоминать. Хотелось поговорить после более полувека отсутствия рядом с ним того, кому он был готов рассказать если не всё, то многое. И, понимая всё это, Цезарь его не прерывал. Лишь неторопливо шёл вперёд и слушал, вставляя свои комментарии тогда, когда его близкий, единственный настоящий друг ждал ответа. И слушал притом внимательно – ведь в чужих словах было много чего интересного. Хоть часть этого Цеппели и доводилось видеть воочию – пока его дух был привязан к Джостару всю ту пору, что его хамон тёк в чужих жилах. Но и самому вспомнить было тоже приятно. А там – плавно к событиям, что были ему уже в новинку… - Поверить не могу, что ты переспал с женщиной на стороне, наивно полагая, что это не оставит никаких последствий, – качая головой, вздыхает итальянец. История с Томоко Хигашикатой всё ещё вызывала в нём неоднозначные чувства, но устраивать ДжоДжо выволочку смысла уже не было. Что было, то прошло и осталось уже далеко позади, и сожалений о содеянном, что имели место быть когда-то, было вполне достаточно. - Она тогда заверила меня, что у неё безопасный день! Откуда же я мог знать, что она солгала? – Джозеф подчёркивает своё возмущение, смешанное с ноткой чувства вины, наигранным всплескиванием руками. Вечный любитель поломать комедию и переиграть – даже спустя столько лет, даже смерть этого не изменила. Цезарь внутренне этому бесконечно рад. - И ты поверил? Mamma mia, ты как был неспособен понимать женщин в свои восемнадцать, так и не стал в этом вопросе разбираться хоть сколько-то больше и потом, – Цеппели усмехается и чуть качает головой. Неприкрыто наслаждается моментом, когда со стороны звучит возглас оскорблённости, и даже не отрицает лёгкий трепет, возникающий в его сердце от этого. Он давно уже не отрицал никаких своих чувств, что были связаны с Джозефом Джостаром. Жалел лишь в своё время, что так долго шёл к их принятию и ничего не сказал, когда должен был. - И что же – каков он, твой сын? – они выходят на небольшую полянку посреди зарослей подсолнухов, и Цезарь оборачивается к ДжоДжо. – В последний раз, когда мы виделись в том призрачном переулке – благодаря той милой девушке, Рейми – вы ещё вроде как не особо близко общались. Вышло ли что в итоге? Джозеф опускает взгляд, и Цеппели в который раз мысленно поражается тому, как же сильно разнятся его последние «живые» воспоминания об этом парне с тем, каким он в итоге стал. И вроде бы за столько времени следовало уже привыкнуть – раз сам после смерти не перешёл туда, куда следовало, а остался – но… Видимо, когда ты умираешь, то потом любые изменения если и происходят, то очень, ОЧЕНЬ медленно. Сердце сжимается от тоски. Возможно, на чужом лице не было бы этой почти постоянной нотки скорби, если бы когда-то он… - Джоске – отличный парень, – негромко произносит Джостар, не поднимая взгляда. Улыбка на его лице – слишком уж меланхоличная, так ему не свойственная. Или Цезарь просто не привык, отказывался привыкать… – Сильный, смелый. Совсем не умеет лгать, правда – не перенял у меня этого, что, пожалуй, и к лучшему. И… безгранично добрый. Я горжусь им. И Томоко – за то, что смогла его так воспитать. Тишина. Но между ними – молчаливое понимание. Их жизни – одни сплошные упущенные возможности. Несмотря на некоторые успехи. Слишком много моментов, когда можно было бы поступить иначе – и всё было бы… лучше? Кто знает. Но точно по-другому. Без отягощающих мыслей «а что было бы, если». - Значит, ты и правда любил её. Надо же, – ветер чуть сильнее колышет цветы вокруг. Но Цезарю не нужно повышать голоса, чтобы Джозеф его слышал. – Впрочем, понимаю. Сьюзи ведь в своё время была для тебя первой, и до этого ты больше ни с кем не был. А тут – кто-то новый, и всё как в первый раз… Его прерывает чужой (всё так же непривычно) грустный смешок. Так, что Цеппели осекается и не смеет продолжать. ДжоДжо качает головой, затем – наконец-то – поднимает на него взгляд. И… - Я-то думал, что ты, Казанова, способен как никто понимать отношения такого рода. Но, похоже, не всегда. «Не смотри на меня так…» Впервые за долгое время Цезарю становится страшно. Как бы иррационально это ни звучало. - Что… что ты имеешь в виду? – но в противовес этому он всё же задаёт уточняющий вопрос. Хоть и частично осознаёт, что дальше будет только хуже. Пауза – словно ему дают подготовиться к удару. - Всё совершенно не так. Нет, я правда любил Томоко. И Сьюзи тоже, конечно же, – говорит Джозеф. Цезарь хочет, чтобы он замолчал, но не смеет прерывать. – Но… Сьюзи, может, и была моей первой полноценной девушкой, но не первой любовью. Да и Томо… – он вздыхает и неловко чешет в затылке. – Неприятно осознавать, но и с ней всё вышло так лишь потому, что она напомнила мне о том, что было когда-то… «Молчи». - Я столько мучился в своё время, потому что бабуля Эрина частенько говорила, что мужчины семьи Джостар – однолюбы. Не мог понять – почему же со мной всё вышло не так? Почему я в принципе предал Сьюзи, что было в Томоко такого. А потом понял. И… «Не нужно». - Цез? Ты в порядке? – на лице Джозефа – смесь удивления и тревоги. И в этот миг Цезарь понимает, почему – когда наконец ощущает стекающие по его щекам горячие капли. Когда чувствует, что ему трудно дышать – и никакие прошлые тренировки не помогают ему восстановиться. Когда осознает, что его тело мелко дрожит против его воли, а в груди – больно. Чёрт. Всё-таки в конце концов его железная выдержка сломалась. Груз вины и сожалений стал слишком тяжёл в один момент. - Idiota, – Цеппели стискивает зубы, стараясь удержать тон своего голоса ровным. – Словно мне уже было мало жалеть о том, как я тогда поступил… - Что- Нет! – Джостар начинает осознавать, что его слова возымели совсем не тот эффект, что должны были (пусть и те, что должны были, так и не были озвучены), и резко идёт на попятную, несколько паникуя. Дурак. – Я не имел в виду это! Я хотел сказать… Но Цезарь больше не может слушать. Резко срывается с места, чувствуя, как его внутренне тянет как магнитом к этому абсолютно невозможному человеку – всегда тянуло, и разнополярный хамон здесь был совсем не при чём – хватается за чужой шарф и затем… «Хватит. Молчи». И эти мысли уже, скорее, обращены к самому себе. Потому что сожалеть о чём-то можно до бесконечности, но смысла в этом – нет. Теперь уже совершенно никакого. Можно только попытаться хотя бы здесь и сейчас сделать что-то. И потому он делает. И к чёрту всё остальное. - Теперь соглашусь – ты и правда отменно целуешься, – спустя пару мгновений еле слышно бормочет в его губы Джозеф. Ну вот – снова как прежде. Цезарь невольно смеется в ответ. - Что – наконец-то дождался, чтобы полноценно это ощутить, а не просто мимолётно? – руки всё не отпускают чужого шарфа, но уже и не стискивают его так судорожно, словно тот – единственная верёвка, удерживающая от падения в пропасть. - О да. И чёрт тебя дери, Цезарино – знал бы, что ты так сильно увлечёшься игрой в недотрогу, что оставишь эту интригу вплоть до после смерти, ни за что бы не влюбился в тебя, – Джостар старается звучать обиженно, но его глаза – всегда казавшиеся Цеппели бездонными и необычайно красивыми – выдают его внутренние восторг и восхищение с головой. - Mi dispiace, carino*. Постараюсь возместить тебе все годы ожидания с лихвой, – Цезарь мягко касается пальцами его щеки, глядя в ответ, а затем вновь смыкает их губы в поцелуе. Да. Теперь у них есть целая вечность, чтобы наверстать упущенное.