*
Утро встречает Сыншика не теплым солнышком, пробивающимся сквозь занавески, не пташками, весело щебечущими на ближайшем к его блоку апартаментов дереве, и даже не ароматом цветущих вишен. Где-то в его квартире хлопает от осеннего ветра дверь, и Сыншик резко подрывается в кровати. «Ну конечно, – думает он, – я снова забыл закрыть балкон». Сейчас на дворе ноябрь, и ветры в такое время не редкость. А Сыншику пора бы уже привыкнуть, что погода становится холоднее и, чтобы вдруг не простыть (или не получить инфаркт от неожиданного хлопка), балконную дверь все-таки придется закрывать на ночь. Убедившись, что цветы в горшках, любезно расставленных на подоконнике его соседом Чаном, на месте, Сыншик отправляется в ванную. Завтрак проходит в ленивых попытках намешать себе чего-нибудь со вчерашним рисом да поплотнее, чтобы заменить сразу и завтрак, и обед: часы на стене показывают половину второго. А в какой-то момент, когда Сыншик, держа в руке кружку с кофе, тянется за хлебом для тостов, в голове всплывает фраза, сказанная в трубку незнакомым пьяным голосом: «…разве ты до сих пор не понял, кто делал для тебя сэндвичи все это время? Не твои фанатки с потока, как ты думал, а я». Ну и приснится же такое. Отгоняя от себя странные мысли, Сыншик морщится и, все же закинув хлеб в тостер, тянется к своему телефону, попутно отпивая глоток кофе. Кофе чудом остается в кружке, когда Сыншик ставит ее на стол слишком неожиданно даже для себя: с экрана телефона на него смотрит тот самый незнакомый номер, занимая самую верхнюю строку последних принятых вызовов. И внезапно Сыншик вспоминает, что тот (односторонний) разговор по телефону с незнакомцем прошлой ночью ему все-таки не приснился. «Да подумаешь, один раз номером ошибся», – думает Сыншик и, положив приготовившиеся тосты на тарелку, беспечно удаляет запись из журнала вызовов, а вместе с тем – и из своей памяти. Но ровно до следующей пятницы.*
На часах половина второго, и Сыншику во время отпуска даже не стыдно, что он ложится раньше, чем в рабочие дни – больше будет времени для сна, а поспать Сыншик любит. Хотя о каком сне идет речь. Спустя буквально двадцать минут сонную тишину квартиры нарушает дурацкая мелодия звонка, стоящая у Сыншика на телефоне, так и не дав ему окончательно окунуться в сон. На автомате готовясь, что это снова Хансэ, как раз обещавший перезвонить, Сыншик проделывает все ту же процедуру, совсем не обращая внимания на то, что за мелодия вырвала его из сонной неги. И (почти не) удивляется, когда голос из трубки снова заводит монолог о безответной любви, полностью уверенный, что звонит своему крашу, а не Сыншику. Тяжело вздохнув, Сыншик ждет. — …я понимаю, что я, возможно, не тот, кто тебе нужен, но… хотя бы дай мне шанс, Бен- Вот оно! — Прости, парень, но я не Бенчан, которому ты так душещипательно изливаешь свои чувства,— говорит Сыншик, возможно, немного резче и громче, чем хотел. Парень на том конце провода – очевидно, снова пьяный – ему не верит. Сыншику почти смешного от того, что ему еще и приходится убеждать незнакомца в том, что он не какой-то там Бенчан и совсем не пытается «такой несмешной шуткой отказать чужим чувствам». Он повторяет это дважды, а потом почти срывается, говоря, что его уже вторую пятницу подряд будит какой-то наглый пьяный незнакомец, неправильно набравший номер, и ему от этого отнюдь не весело. В трубке повисает молчание, и парень, кажется, начинает осознавать свою ошибку и, возможно даже, трезветь. С каждой проходящей секундой тишины Сыншику все сильнее кажется, что он немного переборщил со своей репликой, и он уже готов извиниться и сказать, что не хотел кричать, но голос из динамика, внезапно тихий и четкий, выдает короткое: «Извините» – и сбрасывает вызов до того, как Сыншик успевает что-либо сделать. «Одной проблемой меньше?» – с облегчением думает Сыншик, блокируя экран телефона и отправляя его на свое законное место на тумбочке. В предвкушении десяти-, а то и одиннадцатичасового сна, Сыншик поглубже укутывается в одеяло и отворачивается к стене, закрыв глаза. Но забывает о самом главном. Очередной звонок заявляет о себе любимой Сыншиком песней Хо Гака и словно напоминает, почему он вообще ставил ее на Хансэ. Однако, Сыншику этой ночью терять, видимо, нечего. Скрипя зубами, он принимает вызов, ожидая очередного нудного монолога о ненависти к своей работе. Если честно, Сыншик вообще не понимает, почему Хансэ продолжает терпеть то, что приносит ему одно лишь раздражение. Уже готовится ответить, что пора уволиться, раз его так бесит работа в питомнике. Но звонит Хансэ совсем не за тем, чтобы пожаловаться. Впервые за несколько последних звонков в его голосе слышится толика грусти, а не привычное раздражение. За десять минут безостановочной болтовни Хансэ раздражение Сыншик слышит лишь единожды: когда младший говорит, что проклянет тех, из-за кого их затопило. Сыншик молча выдыхает, будто давая Хансэ понять, что он всеми мыслями с ними и их животными. И задерживает дыхание, когда тот говорит, что заедет через полчаса и привезет Сыншику «подарок», а затем кладет трубку. Сыншик устало трет глаза, садясь в кровати. Кажется, эта ночь обещает быть длинной.*
В отличие от Хансэ, Сыншик всегда любил кошек. Но когда он впускает в свою квартиру Хансэ с пакетами и мяукающей коробкой-переноской, а время на часах близится к трем, вопрос о том, зачем Хансэ вообще взял кота, встает сам собой. Хансэ говорит, что начальство до того наглое, что отправило всех работников в неоплачиваемый отпуск до тех пор, пока проблему с протекшим потолком не решат, а помещения не приведут в порядок косметическим ремонтом. А на тех, кто с такими условиями не согласен, они повесили по коту, с чем Хансэ и пришлось мириться, ведь желания сидеть без денег невесть сколько не было от слова совсем. Выслушав, Сыншик окидывает его сочувственным взглядом, который тот игнорирует, вместо этого занимаясь распаковкой вещей кота, когда как само животное уже исследует сыншикову квартиру. — Хансэ... я очень ценю твое великодушие, но почему это не могло подождать до утра? — спрашивает Сыншик, прислоняясь к дверному косяку. Хансэ перестает делать, что делал, и выпрямляется, фыркая. — Сам как думаешь? — говорит он и одним легким движением задирает рукав толстовки, обнажая взору Сыншика исцарапанную руку с запекшейся корочкой на ранах. — Еще чуть-чуть – и я бы этого гада мохнатого на улице оставил,— выплевывает он сердито, одергивая рукав и слегка кривясь от раздражения, усилившегося из-за трения ткани о кожу. Раны все-таки придется обработать. Но, что бы ужасного Хансэ ни говорил, думается Сыншику, у него бы никогда не хватило совести так поступить. — Да и к тому же, ты всегда с котами ладил лучше, чем я. С этим почему-то Сыншик не может не согласиться. Время давно перевалило за три, когда Хансэ полностью распаковывает все нужные коту вещи и заканчивает инструктировать Сыншика по тому, как с ними правильно обращаться. Тот молча соглашается, хотя и сам все знает прекрасно, но сейчас ему поскорее хочется выпроводить Хансэ и лечь обратно в кровать, чтобы проспать до самого вечера. — Не знаю, когда его уже можно будет забрать, поэтому относись к нему так, словно тебе всю оставшуюся жизнь о нем заботиться,— совсем не воодушевляюще наставляет Хансэ, стоя в дверях.— И да, можешь придумать ему любую кличку, которая тебе нравится,— на этом он уходит. Сыншик переводит взгляд на черношерстного молодого кота, уже облюбовавшего его компьютерный стул и свернувшегося там калачиком, и только потом запирает дверь. Вот для чего тебе друзья нужны, да, Хансэ?*
Несколько дней спустя Сыншик уже привык к своему новому соседу. Сыну – как назвал он кота, – оказывается намного более тихим в его присутствии, чем в присутствии Хансэ, – чему Сыншик, в принципе, и не удивлен, – но вместе с тем не менее резвым. Он, как и ожидалось, приучен к лотку и определенному виду корма, как уверил Сыншика младший, и даже имеет несколько любимых игрушек, которые Хансэ не забыл привезти. «Иметь в доме кота, оказывается, не такая уж и большая ответственность, – думает Сыншик, кидая Сыну войлочную мышку с колокольчиком, в которую тот мгновенно впивается зубами, катаясь с ней по полу. – Да и жизнь как-то разнообразнее кажется». Когда Сыншик, в очередной раз отобрав мышку у раззадорившегося Сыну, собирается снова ее бросить, его телефон начинает громко звонить. «Я же поменял мелодию на Хансэ, кому я еще нужен во время моего отпуска?» – ворчит он, все-таки швыряя мышку к лапам ожидающего Сыну, и тянется к телефону. Номер на экране кажется знакомым, и Сыншик почему-то даже смотрит на время, чтобы убедиться, что еще не ночь. И цифры «17:24» вверху экрана лишь подтверждают его мысль. Не зная, к чему готовясь, Сыншик набирает полную грудь воздуха и проводит по экрану, принимая вызов. Парня на том конце провода зовут Седжун, и ему очень жаль. К великому удивлению Сыншика, он не слышит в чужом голосе алкоголя – наоборот, лишь четкость и уверенность, словно парень готовился к этому разговору, а еще – раскаяние. Возможно, несколько дней назад он был еще не настолько в хлам, чтобы совсем не запомнить грозные слова Сыншика. Он представляется в ответ, и, возможно, Сыншик в душе немного садист, потому что прежде, чем он успевает себя остановить, он без задней мысли начинает говорить, что это был первый день его отпуска и что настроение на оставшийся месяц этот инцидент испортил ему заранее, и все в этом духе. Спустя минуту Седжун уже готов заплакать от чувства вины и от того, как ему стыдно, но Сыншик вовремя прикусывает язык и спешит уверить его, что, в принципе, ничего плохого не случилось и он и так не особо высыпается, так что все окей. Седжун замолкает на полуслове. — А… почему? — Видишь ли, я, похоже, магнит для непростительно поздних звонков. Седжуна приходится успокаивать по новой. Сыншик не знает, зачем поддерживает этот ленивый разговор, когда Седжун уже извинился и можно было бы закончить на этом. Более того – он совершенно не понимает, почему Седжун вообще позвонил с извинениями, ведь обиду он не держит, да и не настолько это фатальный инцидент. Он вертит в руках игрушку Сыну, задумавшись, и совсем не замечает, как кот, раздраженный тем, что ему не дают поиграть, готовится к броску, а затем атакует его руку зубами, когтями и всем, чем только можно. От неожиданности Сыншик подскакивает на месте, роняя игрушку вместе с телефоном, который до этого прижимал плечом к щеке, и болезненно шипит, тряся кистью. Голос Седжуна, будничным тоном рассказывающий о каких-то насущных проблемах, резко обрывается и заменяется взволнованным. — …Все в порядке? Сыншик морщится и метает молнии в Сыну, который довольно катается по полу, держа в зубах насильственно отобранную у него игрушку. Затем наклоняется, поднимая с пола девайс, в котором Седжун уже почти срывается на крик. — Да, все в порядке, — говорит Сыншик, слыша облегченный вздох в трубке. — Просто… я тут кота завел на днях, чтобы не скучно было… еще не могу привыкнуть к его резвости, — медленно добавляет он, намеренно упуская детали и мысленно надеясь, что Седжун не будет уделять внимания этой информации. Если бы вселенная была более милостива к тебе, Кан Сыншик. — Кота..? Ты любишь кошек? — переспрашивает Седжун, и Сыншик начинает жалеть, что вообще упомянул это. — Какое совпадение! А я работаю в кошачьем кафе! — самодовольно заявляет Седжун, видимо, решая, что это его шанс извиниться должным образом. Ну да, думает Сыншик, в кошачьем кафе тоже есть кошки. Разговор в общем затягивается на целых два часа, учитывая все извинения и советы, которые получает Сыншик, и он рад, что звонит не он, а ему, иначе пришлось бы вытряхивать кошелек, чтобы погасить образовавшийся минус на балансе его телефона. После вопроса о кошках Седжун еще долгое время распинается о том, как классно работать в кошачьем кафе и как это ему нравится, и Сыншику довольно интересно взглянуть на чужое к этому отношение, потому как ему уже больно слышать то, как Хансэ отзывается о кошках из своего питомника. Говоря о Хансэ. Наблюдая за Сыну, резвящимся с резиновым мячиком на ковре, Сыншик внезапно вспоминает события той ночи. Ему правда не хочется этого делать, но у него отпуск, и за прошлую неделю он буквально вылизал квартиру до блеска, а ситуация с Хансэ и его котом из питомника лишь показала, что общение Сыншика со своим буквально единственным другом лучше будет свести к минимуму. Выжидая, когда Седжун хоть немного сбавит темп и сделает паузу, чтобы перевести дух, Сыншик все-таки спрашивает о том, кому тот так настойчиво пытался позвонить, будучи не в самом трезвом состоянии. Седжун несколько колеблется с ответом, но все же рассказывает. По его описаниям, Бенчан кажется приятным парнем, даже если не брать в расчет седжунов на него краш. Да что там – Сыншик бы и сам влюбился, если то, что говорит о нем Седжун – правда. Но вообще, его миссия была не в этом. — Слушай, Седжун… — Да? — Ты знаешь, если тебе некому будет выговориться на этот счет… ты всегда можешь набрать меня, да? — спрашивает Сыншик, надеясь, что парень не откажется: он действительно хочет помочь. Да и дел на отпуск у него особо нет. — Да… спасибо. Прогресс? Сыншик вообще не думает, что Седжун был серьезен, когда согласился, но знакомый номер, записанный как «СеСе 2», вновь появляется на экране его телефона уже в следующую пятницу. Время показывает половину восьмого вечера, и Сыншик безмерно благодарен, что это не поздняя ночь. Когда Седжун начинает делиться тем, для чего звонил, Сыншик ясно слышит в его голосе, что он не пьян – пусть на заднем плане и играет громкая музыка. Седжун спокойно рассказывает Сыншику, что думает о своем краше на этой неделе, и тому на самом деле начинает казаться, будто Седжун доверяет ему так, как доверял бы кому-то из своих самых близких знакомых. Похоже, думается Сыншику, это и есть начало новой дружбы.*
Следующая среда знаменуется более-менее хорошими новостями от Хансэ: он сообщает Сыншику, что ремонт в питомнике закончится ориентировочно за неделю до конца его отпуска и примерно тогда же он заедет забрать кота. Сыншик притворяется, что рад, хотя на деле прекрасно понимает, что во время работы у него вряд ли будет время на кота, учитывая его сумасшедшие смены то рано утром, то поздно вечером, и он будет очень скучать по Сыну. Возможно, он когда-нибудь заглянет к Хансэ навестить его. На третьей неделе общения Седжуна и Сыншика последний приходит к выводу, что уже пора спросить у Седжуна хоть о чем-то помимо его краша на этого Бенчана. Ну, например, об интересах, вкусах, еще немного больше о себе. Хотя бы о том, как он выглядит. Правда, Сыншик подозревает, что последний вопрос может смутить Седжуна – особенно, если задать его невовремя. Поэтому, несколько обдумав свои слова, в следующий раз, когда они решают созвониться, Сыншик все же решает показать пример, начав рассказывать о себе. Возможно, это даже помогает, и Седжун становится раскованнее и делится некоторой информацией о своей внешности. Как пример – говорит, что ему нравится экспериментировать с волосами и вообще внешностью в целом, поэтому он набил себе пару тату и сделал пирсинг. Сыншик лишь скептически хмыкает, собирая это в единую, пусть все же и смутную, картину. Седжун бы поладил с Хансэ, думает он, несмотря на их настолько противоречивые мнения в отношении кошек. Оглядываясь назад, Сыншик не может не заметить, как общаться им становится все легче, хотя прошло всего около месяца. Также, он не может не заметить, что до его выхода на работу остается все меньше и меньше. В следующий раз Сыншик решает спросить у Седжуна, с кем тот все время пьет, хоть и вопрос этот немного некомпетентный. Седжун мнется, будто стыдясь признаться, что пьет в гордом одиночестве, но потом все-таки отвечает, что обычно выпивает с одногруппниками после подработки – иногда в конце недели хочется немного расслабиться. Сыншик думает, что это вполне логично. Однако, одна деталь, упущенная им из внимания, так и остается неуточненной. Нехотя, но Сыншик все же озвучивает свой вопрос. — А этот Бенчан, на которого у тебя краш… он из вашей тусовки? Тоже твой одногруппник? Седжун снова колеблется с ответом. — Ну… мы фактически не одногруппники, а просто с одного потока. Но да, он зачастую проводит время с компанией моих одногруппников, поэтому мы почти что считаем его за своего… — протягивает Седжун. — Но вообще, хен, я тут подумал и понял, что глупая это идея вообще… раз у меня дважды не получилось ему признаться, думаю, это был знак, чтобы я больше не пытался. К тому же, я вижу, как он смотрит на эту девушку с потока… У меня просто нет шансов, хен. Мне кажется, пора забыть о нем и двигаться дальше. Сыншик чувствует, как его брови приподнимаются от удивления. Еще в прошлую пятницу Седжун продолжал изливать ему душу о Бенчане, а сегодня уже говорит, что перегорел. Удивительно, думает Сыншик, неужели он настолько отчаялся? Он отвечает, что какое бы решение Седжун ни принял, он должен быть уверен, что не останется с разбитым сердцем и жгучей болью от этого, поэтому пусть делает так, как считает для себя правильным. Седжун искренне его благодарит. Почему-то Сыншик чувствует облегчение.*
В какой-то из дней, когда Сыншик вновь играет с Сыну, он внезапно осознает, что в последнее время его голова слишком часто занята мыслями о Седжуне и они даже начали переписываться помимо еженедельных звонков. «Да, – думает он, – мы знакомы уже месяц и все равно не знаем точно, как каждый из нас выглядит. То же мне друзья». Единственным правильным решением кажется предложить встретиться где-нибудь – к счастью, Седжун тоже живет в Сеуле. Или, может даже, выпить вместе..? Решая не отказываться от своих намерений, Сыншик предлагает это Седжуну в следующий же раз, когда тот ему звонит. По тону Седжуна сложно определить его реакцию, но все же он не отнекивается и даже сам назначает дату и место. Сыншик чувствует облегчение, пробивая адрес и видя, что ему не придется ехать через весь город на метро с пересадками: бар, в который зовет его Седжун, находится буквально в десяти минутах езды на такси. После окончания вызова Сыншик все же решается и отправляет Седжуну свою селку, а тот тоже присылает свою в ответ, хоть и спустя несколько минут. Сыншик очень заинтригован, но, видя в их чате отправленное Седжуном размазанное фото, мрачнеет и, никак его не прокомментировав, уточняет время их встречи, меняя тему.*
Когда до их с Седжуном встречи остается два дня, Сыншик обнаруживает, что он стал более напряженным, чем обычно. Он не уверен, с чем это связано, но почему-то не может выкинуть из своей головы селку, скинутую Седжуном. Это ведь не может быть… Экран его телефона подсвечивается именем Хансэ, а из динамиков начинает играть любимая песня. От неожиданности Сыншик вздрагивает но, поджимая губы, берет трубку, надеясь на лучшее. Голос младшего из динамиков почти радостно возвещает, что ремонт окончен и кота можно возвращать обратно. Сыншик несколько грустнеет от мысли, что ему придется расстаться с Сыну, однако... Может, это знак. Собирая вещи Сыну – Хансэ предупредил, что очень занят и забрать кота сам не сможет, – Сыншик старается не погружаться в воспоминания и не думать, что было бы, если бы он не познакомился с Хансэ в старшей школе. Как бы сильно ни хотелось его, порой, ударить, все же Хансэ был и есть хороший человек, несмотря на свою капризную натуру. Пусть для чужого глаза он и покажется злобным и холодным, Сыншик, как человек, знающий его чуть ли не половину жизни, точно знает, что в душе он тот еще добряк. И если бы он действительно испытывал настолько сильную неприязнь к кошкам, думает Сыншик, он бы никогда не согласился работать в подобном месте. — А я думал, ты работаешь в питомнике, — первое, что выдает Сыншик, едва переступив порог кошачьего кафе с кучей пакетов и коробкой-переноской со взволнованным Сыну, почуявшим родное местечко. — А разница-то, — фыркает Хансэ, забирая вещи у него из рук и относя куда-то за пределы поля зрения своего хена. Сыншик тратит это время, чтобы осмотреть помещение получше. Удивительно, почему никогда раньше Хансэ не уточнял, где именно работает, и лишь пару раз называл это место «питомник». Действительно удивительно. Хансэ возвращается за Сыну и, заметив заинтересованный взгляд Сыншика, спрашивает: — Отличный ремонт, неправда ли? Еще лучше, чем было раньше. Сыншик пожимает плечами: уж он-то точно не может сказать, как было раньше. Забирая переноску у него из рук, Хансэ выпускает Сыну на свободу и явно сдерживается, чтобы не пнуть, когда тот ластится к нему и начинает тереться об его ноги. Однако одна вещь не дает Сыншику покоя. — Хансэ? — окликает он и, обратив на себя внимание младшего, продолжает: — А ты… случаем, никаких Седжунов не знаешь? — Сыншику все-таки хочется надеяться, что это все просто совпадение или Седжуна на самом деле зовут не Седжун. Но Хансэ заметно хмурится на его вопрос. — Седжунов? — переспрашивает он, переводя взгляд куда-то за плечо Сыншика, в противоположный конец кафе. Сыншик следит за жестом и готовится к худшему. — Только если этого. Сыншик медленно поворачивается, чувствуя, как подступает к горлу ком. Метрах в пяти от них, держа в руках поднос и тряпку, стоит молодой парень; испуганный молодой парень – ведь Сыншик, в отличие от него, о своей внешности ни на каплю не соврал. Хотя, все же есть в них что-то похожее, думает Сыншик, хотя бы выжженные осветлителем волосы. Седжун роняет тряпку и поднос на пол и уносит ноги в одном лишь ему известном направлении под тихое ворчание Хансэ, отправившегося все это собирать. Сыншик не делает ни малейшей попытки его догнать. А на пытливый взгляд Хансэ отнекивается, говоря, что все расскажет в следующий раз, и, почесав за ухом пристроившемуся к его ногам Сыну, уходит.*
Сыншик не знает, чего ждет следующие два дня до пятницы. Может, он рассчитывал на хоть какие-то извинения от человека, который все не мог перестать извиняться в первый их нормальный разговор, но, видимо, ошибался. Видимо, Седжун решил, что извинений с него хватит. Может, Сыншик ждал объяснений… хотя бы объяснений того, зачем Седжун согласился на встречу, зачем врал о своей внешности и так далее. Но даже если Сыншик чего-то ждал и на что-то рассчитывал, какое значение это все имело, если звонка так и не было? В пятницу днем звонка все еще нет, и квартира – как и жизнь Сыншика – кажется как никогда тихой и пустой. Сыншик не понимает, почему вообще продолжает ждать. Вечером, когда он начинает собираться на их встречу, звонка тоже нет. И когда Сыншик влетает в условленный бар, опаздывая на пять минут, нет и Седжуна. На часах почти два, а Сыншик все еще сидит в баре, выпив лишь один бокал слабого коктейля. Это все просто смешно, думает он.*
Уже два дня Седжун не может найти себе места. Он чувствует себя максимально тревожно и не в состоянии что-либо делать. В том числе – и извиниться перед Сыншиком. Сколько раз он уже сжимал в руках телефон, смотря на последний добавленный контакт и собираясь нажать «Вызов», но в последний момент обнаруживал, что не может этого сделать. А Сыншик, наверное, переживает. Седжун яростно мотает головой, пытаясь отогнать навязчивые мысли. «Я такой жалкий. Зачем я врал ему… зачем? Надеялся, он не знает Хансэ, а вот как все обернулось». Он оседает на пол, откинувшись спиной к боковине кровати и, сжимая пальцами волосы, зажмуривается, пытаясь сдержаться от очередного порыва рыданий. Как же сильно он себя ненавидит сейчас. «Сыншик-хен никогда меня не простит». Где-то рядом звонит телефон, и Седжун, не видя имя звонящего за пеленой слез, шмыгает носом и принимает вызов, собираясь сделать вид, что все в порядке. — Да? — хриплым от молчания голосом произносит он и замирает, когда слышит в ответ: — Хансэ? Представляешь, что он сделал? Этот поганец мелкий… как думаешь, как долго он меня обманывал? Ведь я вообще-то ему верил… Да даже сейчас верю, потому что мне кажется, будто у него были причины так поступить, — Седжун чувствует, как вновь подступающие слезы жгут глаза. — Я даже ждал все это время, чтобы он… ну… извинился? Объяснился? Я бы все равно простил его… Только пошел уже третий день, а он все не звонит. Как думаешь, Хансэ, стоит ли мне еще его ждать..? — голос Сыншика сходит на шепот к концу предложения, и Седжун кусает губы. «Должно быть, Сыншик-хену самому не лучше, раз он решил напиться в одиночку», – с горечью думает он. В динамике повисает молчание: Сыншик ждет ответа. Седжун делает глубокий вдох. — Он, наверное, в пробке. И ему очень жаль… но он будет через двадцать минут, — говорит он хрипло и, не дожидаясь ответа, бросает трубку и бежит одеваться. Где-то в баре Сыншик смотрит на замерший счетчик времени звонка на экране и слабо улыбается, заказывая два коктейля.*
Иногда, оглядываясь назад, на события трехнедельной давности, Сыншик мысленно хвалит себя за правильно принятое решение. Он не знает, сколько бы еще колебался Седжун, боясь извиниться за то, что обманывал его, чувствуя, как ком тревоги в горле перекрывает воздух и не дает сказать ни слова. Не знает, но, тем не менее, все прекрасно понимает и все равно его прощает, как и говорил. Седжун более чем благодарен. Они начинают видеться чаще: иногда Сыншик забегает в кафе после утренней смены или перед вечерней – кофе в их кафе явно приятнее на вкус, чем растворимый дома или на радио. Сыншик не замечает, как они с Седжуном становятся ближе, чем он когда-либо был с Хансэ. Последнего, впрочем, это не особо волнует, потому что он находит девушку. Сыншик задумчиво подмечает, что последняя девушка была у Хансэ в выпускном классе. Сыншик думает, что, возможно, и ему пора найти кого-то. Сыншик слишком слеп, чтобы понять.*
В один из поздних вечеров, когда Сыншик разбирает скрипты к завтрашней вечерней программе, у него звонит телефон. Сыншик смотрит на время. Он не помнит, когда Седжун последний раз звонил так поздно, но, возможно, это было в один из разов, когда тот изливал ему душу насчет Бенчана. «Снова влюбился, наверное, и топит любовь в алкоголе без меня», – думает Сыншик и принимает вызов. — Сыншики-хен! — радостно раздается из динамика. — И тебе привет. Чем обязан такому позднему звонку? — Я хотел кое-что сказать, — Седжун чем-то неприятно шуршит в трубку, и Сыншик морщится от звука, ударившего по перепонкам. «Точно влюбился. Либо влюбился давно и сейчас хочет сказать мне, что у него, как и у Хансэ, кто-то появился». Почему-то от этой мысли становится тяжело на сердце. Сыншик пытается это игнорировать. — Да, Седжуни? Ты снова за свою дурацкую традицию? — А? — Седжун зависает, словно не понимая, о чем речь. Сыншик почему-то чувствует, что что-то не так. — Ну, звонить мне поздно вечером, чтобы поговорить о своих крашах, — продолжает он, игнорируя странное ощущение. — А, это! Блин, я совсем забыл… но нет, я немного о другом. В общем… — …ты с кем-то встречаешься? Как Хансэ теперь? — Да нет же, хен! Совсем нет! Дай мне высказаться! — восклицает он, и Сыншик вдруг осознает одну вещь. Седжун совсем не пьян. Ни на каплю. Он говорит абсолютно обычным тоном, которым говорит и тогда, когда они общаются днем. Но Сыншик все равно ощущает подступающую тревогу. Сняв очки и положив их на стол, он трет переносицу и глаза, чувствуя внезапно накатившую усталость. — Хорошо, ладно, говори, я слушаю, — сдается Сыншик. На том конце провода Седжун громко набирает в легкие воздуха. — В общем… я знаю, что мы знакомы не так давно… возможно, я вообще сейчас выставляю себя полным идиотом, и утром мне будет стыдно, но, если я скажу что-то неправильное… что-то, с чем ты не согласен, можешь просто бросить трубку и больше никогда со мной не общаться – я это заслужил и все пойму, и. Понимаешь, хен, ты прекрасный человек. Ты согласился смотреть за котом, которого принес тебе из кафе Хансэ в три часа ночи без нормального предупреждения… легко простил меня за те два пьяных звонка, когда я перепутал номер… — Седжун на какое-то время замолкает, пытаясь собраться с духом и продолжить. Сыншик пытается уловить ход его мыслей. — Ты… ты не забил на меня даже после того, как узнал, что я так бессовестно тебя обманывал все то время. Я так тебе благодарен за это, правда. Но есть одна вещь, которую я недавно осознал… ты не обязан говорить мне это в ответ, но позволь хотя бы высказаться, чтобы мне стало легче. Хен, я… Пульс в ушах стучит все громче, почти заглушая голос Седжуна из трубки. Но, кажется, Сыншик понял. Понял, что это было за ощущение, не дающее ему покоя; понял, к чему вел Седжун весь этот диалог. Понял свои чувства. — …я люблю тебя, хен. Господи, какой же он идиот. Дурак. Дурак. — Что? — спрашивает Седжун. Кажется, Сыншик сказал это вслух. Чувствуя облегчение и неизвестно откуда взявшееся мужество, он продолжает. — Дурак, нашел время, — Сыншик расплывается в улыбке, хоть и зная, что Седжун не может этого видеть. В динамике повисает молчание. Сыншик все еще удивлен своему открытию. Он действительно не мог понять этого так долго..? — Я говорю, я тоже люблю тебя, Седжуни. Седжун улыбается, держа телефон у уха и стирая последнюю слезу с щеки другой рукой. Он никогда не думал, что счастье будет так близко. — …хоть ты и звонишь среди ночи, — вдруг добавляет Сыншик. Улыбка спадает с лица Седжуна. Этот хен… — Сыншик-хен..! Сыншик лишь беззлобно смеется, убирая телефон подальше от уха, пока Седжун (очень мило) неистовствует, и откидывается на спинку стула. — Да пошутил я! Звони, когда хочешь, правда. Хотя, — он делает многозначительную паузу, — думаю, в этих ночных звонках больше нет смысла. Ведь смысл теперь – в нас самих.