Назови моё имя

Мы по-прежнему время от времени выходим в море на его лодке «Бетховен», которую он теперь может сам вывести в море. Там мы немного порыбачим, а потом уберём удочки. Моя жена знает, что мы делаем, его жена знает, что мы делаем. Мы ни о чём не говорим. Так уж получилось. Он всегда был прав насчёт моря. Когда мы здесь, и солнце садится, окрашивя небо в тёмно-оранжевый, переходящий в пурпурно-розовый, а на востоке темнота просачивается к горизонту, в такие моменты можно поверить в рай. И он здесь, рядом со мной, его тело такое же великолепное, как было всегда, когда мы ещё были в туре. Нет ничего лучше, чем смотреть на это небо с бокалом вина в руке, зная, что скоро, после того, как он приготовит что-нибудь на гриле, и мы съедим это и запьём вином, которое он прячет в холодильнике между нами, после этого я буду прижимать его, трахать, заставлю разрываться на части. Можете ли вы представить себе Рафаэля под вами, потного и стонущего, его задница такая же круглая, как всегда, бицепсы напряжены, его бархатная кожа сияющая, спелая? Я ем его, как персик. Я выпиваю его до дна. Я нуждаюсь в его теле так же, как он нуждается в моём. Пускай лишь время от времени. Так было всегда. Я обычно пускал слюни на него в раздевалке, а он беззастенчиво флиртовал со мной. Таким он был, когда был длинноволосым и молодым, дерзким и остро сознавал, насколько он горяч. Теперь он немного смягчился, но всё ещё может это включить. Он носит эти маленькие плавки, и он знает, что я готов упасть на колени, просто чтобы провести языком по внутренней стороне его бедра. — Вот, — говорит он, и я отрываюсь от разглядывания его ног, когда он идет ко мне, и забираю у него бокал. Он поймал несколько макрелей и выпотрошил их собственными руками, ловко орудуя ножом, выбрасывая внутренности за борт. Я ловлю рыбу, но не делаю этого. По правде говоря, даже когда я ловлю рыбу, я заставляю его вынуть крючок изо рта твари и убить её. Я не могу с этим справиться, хотя это лицемерие, потому что я съем их, когда он их приготовит. — Тебе помочь с едой? — Спрашиваю я, и он поднимает бровь с недоверчивой улыбкой. — Что? Я умею готовить пасту. — Не утруждай себя, — говорит он мне. — Всё сделано. И салаты тоже. Осталось только рыбу приготовить. — Он разогрел гриль, взял щипцами макрель и положил её на огонь. Запах просто невероятный, когда рыбу только что выловили из моря. Всякий раз, когда я чувствую этот запах где-то ещё, в каком-нибудь ресторане морепродуктов или на пляже, мысленно оказываюсь здесь, с ним. — Давай я хоть лимон порежу. — Говорю я, и он тихо смеётся и передаёт мне доску и нож с лимоном, хотя, вероятно, ему было бы легче сделать это самому. Но ему нравится тыкать в макрель, так что я хотя бы дам ему спокойно заняться этим делом. Иногда он впадает в ностальгию, когда мы приезжаем сюда. «Помнишь тот матч?», говорит он, или: «Помнишь то время…?» Всё в таком духе. Он до сих пор прокручивает всё это в голове, я думаю. Какими мы были тогда, как близки мы стали, секс в раздевалках, нежные глаза, другие парни, с которыми мы были вместе. И тех, с кем не получилось, тоже, хотя у него таких было очень мало. Если он влюблялся, то редко безответно. Мы никогда не были парой, он и я, мы просто пользовались любой возможностью в отелях и раздевалках по всему миру, так что это не было похоже на измену, если мы занимались сексом с другими парнями. Мы оба любили эротизм раздевалки, тела вокруг нас, те бурные дни, когда мы рисковали всем ради хорошего траха. Макрель варится, он кладёт её на тарелки и достаёт рис и салаты. Он приготовил рис с лаймом и с чем-то ещё, с какой-то травой, которую принёс из своего сада. Мы выжимаем лимон на рыбу, и он наливает ещё вина. На столе несколько свечей. Он обставил всё очень романтично. Нам обоим это нравится. Это на самом деле романтично. Он переплетает свои босые ноги с моими под столом и вспоминает какую-то историю с Ролан Гарроса, и он клянется, что я был там, но я клянусь, что не был, потому что я ничего не помню об этом. — Больше никакого вина тебе, — говорит он, снова наполняя мой бокал. У него до сих пор такие глубокие ямочки на щеках, когда он улыбается, а в глазах мерцают огоньки свечей, и он такой красивый. Он действительно так красив, до сих пор. Когда мы закончили, он скользнул вокруг скамейки и прижался ко мне, положив голову мне на плечо, и я обнял его. Мы смотрим, как исчезает за горизонтом последний проблеск света, а потом он поворачивается ко мне и целует, и я клянусь, что это всегда, всегда похоже на возвращение домой. Иногда мы остаёмся на палубе, но сегодня он предпочитает постель. Он протягивает руку, и я следую за ним в спальню, и он распахивает окна, прежде чем снять шорты и футболку. Я укладываю его в постель, и он обнимает меня, целует, и я знаю, что он тоже это чувствует, это ощущение глубокого счастья, которое я испытываю, прижимаясь к телу другого мужчины. Он раздвигает ноги для меня, и я ем его, пока он не начинает хныкать, а затем поворачиваю его лицом в подушку и трахаю. На полпути я приподнимаю его бёдра, так что он стоит на коленях и локтях, и посылаю его на небеса. Я точно знаю, как это сделать. До тех пор, пока он не начнёт бредить и умолять кончить, и тогда я позволю ему. Однажды в этом бреду я разобрал его слова. Я никогда не говорил ему, но я их услышал. Если и был кто-то, с кем у него не получилось, то это он. «Роджер», услышал я его всхлип, и в его голосе была болезненная печаль и тоска. На минуту я задохнулся от этого звука. Не знаю, вообразил ли он что-то или вспомнил, но как бы ни было, он хотел этого всем сердцем. — Назови моё имя, — говорю я ему, на мгновение останавливая движение бёдер и дыша ему в поясницу, прижимаясь поцелуями к его позвоночнику. Он поворачивает голову и смотрит на меня, откидывая со лба мокрые от пота волосы. — Фелисиано, — выдыхает он. Жарко и просяще. Он нуждается в этом. Он нуждается во мне. Это не одно и то же, я знаю, что это не одно и то же, но я тот, кто должен быть здесь с ним. Я тот, кто может прикоснуться к нему, попробовать его на вкус и заставить его выглядеть вот так - сияющим и растрёпанным в тусклом свете, с простынями, сжатыми в его кулаках, в ожидании, когда я начну снова, чтобы довести его до предела. Это не одно и то же, но этого достаточно.