Спасти ласковую хтонь

- Лютик! Лютик, мать твою! Хтонь ты дурная… Геральт встряхнул тряпично-безвольное тело – тяжело перекатилась на тоненькой шее бедовая башка. Когда они дотащились до сарая на отшибе, бард уже совсем не переставлял ноги – так и висел на руках. Хорошо хоть облик человеческий ещё не утратил… - Э-эй, держись! Держись… Лютик, зараза!.. – уже совсем грозно-беспомощно. Перестарался Лютик. Спас, из-под вил да факелов вытащил – а сил не рассчитал. Как тебя самого теперь вытащить?! Ввалились внутрь – Геральт, подцепив ногой, захлопнул за собой дверь. Если бы знал, если бы только знал заранее, что так случится! Голыми руками передушил бы тех ублюдков, в капусту нарубил бы ещё на подходе… Да поздно, поздно, сослюнтяйничал, добреньким хотел быть. Для людей, для себя. А боком для Лютика вышло… *** Плохо вышло. Из рук вон: и этот удар мечом – слишком быстрый, защищаясь, – заливший ведьмака кровью из шейной жилы, и то, что на глазах у родни всё творилось, и сама эта затея – поджигателя кузни найти. Как чуял ведь, что человек будет, а не нечисть. Пропойца местный. Не ведьмачье дело. Да думать и сожалеть поздно уже. - Уби-или-и-и!!! – истошно взвыла новоиспеченная вдова – лохматая, в синяках: благоверный как раз таскал её по хате за волосы, когда Геральт нашёл его по следу. – Митяеньку нелюдь зарубил!.. – уже бросившись опрометью прочь из хаты, а следом, визжа – чумазые дети. Плохо. Да не ловить же их теперь… Обтереть меч об и так уже изгвазданную штанину – привычное движение. Серебряному мечу, что для чудовищ предназначен… Когда же оно успело стать привычным и стальному – для разбойников? Уже и сам будто разбойник: весь в крови. Морда, рубаха, портки и даже сапоги. Не воспользовался Аксием вовремя, не захотел голову пропойце-поджигателю дурить. Думал, выйдет скрутить. А не вышло. Подцепив острием меча тряпку, прикрывавшую разбитое окно, Геральт осторожно глянул наружу – толпа уже собралась. Поджидали. А зайти, ясное дело, боялись. Распрямился вдоль стены, собираясь с мыслями. За поступок придётся ответить – так или иначе. Либо оставить за собой второй Блавикен с горой кровавых трупов, либо же ловкостью да смекалкой избежать самосуда – вот только в обращении с людьми ни тем, ни другим Геральт не блистал… - Выходи, нелюдна тварь! – осмелел-таки кто-то, встявкнул. - Выходи, душегуб! - Покажись, не утаишься! – подхватил тут же нестройный хор; ведьмачий слух уловил ещё и треск огня; хата бедная да разваленная – с этих станется и подпалить её сгоряча с мутантом вместе… Хорошо хоть Лютик в корчме остался – доедать завтрак да песенками дань собирать. Авось хватит ума неладное почуять да не лезть, а лучше выбираться по-тихому из деревни, пока цел… Ещё взгляд в оконце – селяне уже ближе, шумят громче, смелее. Были бы побольше те окошки, да с обратной стороны лачуги… Да только нет. Один здесь выход. - Спалить мутанта! – первая подожжённая палка, криво кувыркаясь, полетела к хате, ударила где-то над окном. - Да что ж вы творите-то, где жить теперича будем, да ещё и без кормильца?! – зашлась тут же криками вдова – но до её горя, которое лишь поводом стало, никому уже дела не было. - Выхожу. Тихо, выхожу! – Приподняв руки, не доставая пока меч – это-то успеется в любой момент, – Геральт, пригнувшись под притолокой, вышел навстречу шквалу выкриков. Надеясь только, что не достанет никому наглости делать глупости прямо сейчас. Да ещё на призрачный шанс объясниться… - Послушайте! – приглушенный хриплый голос – только детей в люльках таким пугать – едва перекрыл гудение нескольких десятков селян. – Послушайте, мать вашу, как всё было. У кузнеца вашего кузня на днях сгорела, так? - Ты не отбрехивайся, нелюдь! Зубы давай не заговаривай! – с парой угрожающих движений вилами в его сторону. - Сгорела, – подтвердил сам себе Геральт. – Думал кузнец на нечисть, меня нанял разобраться… - Так нечисть бы и рубил! – перебили. – Такую ж, как сам! - А не людей честных! - Ведьмачьим чутьём я уловил след, – Геральт продолжал невозмутимо, будто и не перебивали. – След вёл в этот дом… Да, его никто не собирался слушать. Да, к нему подступали всё ближе, смыкая кольцо. Но он бы отбрехался. Точно отбрехался бы, или хотя бы подгадал возможность прорваться сквозь кольцо, почти никого не убив, если бы вдруг не… - Друзья! Послушайте! – всячески привлекая к себе внимание – даже руками взмахивая над головой – кто-то проталкивался между селян прямо к ведьмаку. Кто-то с голосом Лютика. – Давайте… разберёмся по-хорошему! Отвлечёмся… К чему эти разборки на ровном месте? У меня как раз есть подходящая песня… - Лютик, бл**ь!.. – рычание сквозь зубы – преисполнено отчаянья: да как же так не сиделось ему на заднице ровно?! – За каким тебя хреном нелёгкая принесла? – цапнув барда за рукав – дёрнув почти вплотную к себе, будто так безопасней – Геральт зашипел ему на самое ухо. - Из корчмы все побежали мутанта бить – вот и я, – быстрым шёпотом, всего на миг повернувшись – а всё равно успел одарить улыбочкой. – Песня о пиве! – провозгласил Лютик тут же во весь голос и принялся наигрывать весёленький мотив. Но ответом, вместо смешков, был только усилившийся гневный гул. Бренчание лютни на его фоне выглядело бы нелепым, глупым – каким угодно – для любого, кто не боялся бы за этого бестолкового барда так сильно. - У тебя не получается, Лютик… – совсем тихо – с той тревогой, какую Геральт никогда бы не испытал за себя. - Сейчас получится, только не встревай… – скороговоркой шикнул бард – и продолжал напевать: – Впустую не дуй! Выпил – пожуй!.. - Уйди от греха, балабол! Не мешайся! - Заткните его! – нарастал тем временем шум. - Лютик, назад… – сквозь зубы, едва слышно – тем самым "страшным голосом", которого бард на самом-то деле никогда не боялся. Да и сейчас не боялся ничерта. Напротив шумящей толпы – гордая и прямая, отчаянно хрупкая фигурка с лютней. Драгоценная фигурка… Геральт весь подобрался, не выдавая себя ни единым движением. Мышцы незримо напряжены, взгляд из-под полуопущенных век – готовность. Хоть одно движение навстречу, хоть одна попытка ударить Лютика – зарубит. И плевать, что дальше. А беззаботный голосок всё звучал, не находя отклика. Звонко, певуче – так нелепо и жалко в окружении всех этих угрюмых рож со вздутыми от ярости жилами… - Не заговаривай зубы, пустомеля! - Да они заодно! Заодно с нелюдем! - Бей обоих!!! Когда замахнулась первая рука с вилами; когда Геральт рванул из ножен меч – отбить удар; когда Лютик обернулся к нему – не растерянно вовсе, а с нежданно серьёзным, решительным видом… Чёрт знает, что произошло. Лютик просто развёл руки и резко свёл. Сжался весь – в комок, пригнув голову, будто запоздало испугавшись нападения. Будто схватив что-то. И гул утих. Разом, будто оборвался. Будто даже дышать легче стало, будто разом схлынула гнетущая духота враждебности. Опустились руки с колюще-режущей утварью и факелами. - Пора по домам, тут скучно… – только и пролепетал Лютик – уже едва слышно, но так отчётливо в наступившей тишине, пошатнувшись. - Да, неча тут делать… - Свиньи некормлены… Корзину доплести… - Пошли на троих сообразим? Переговариваясь совершенно буднично, гася о землю факелы и поудобнее закидывая через плечо инструменты, группками и по одному – селяне спокойно расходились кто куда. Лютик пошатнулся ещё раз и ополз на торопливо подставленные руки ведьмака. - Эмпатикус… – оторопело бормотнул Геральт – только сейчас отчего-то вспомнив мудрёное слово. И, осознав, что случилось, – понял, холодея: похоже, Лютику крышка. *** - Ты и есть эмпатикус?! Невероятно… Настоящий, живой… – глаза Трисс Меригольд так и сверкали восторгом, будто у маленькой девочки при виде королевских игрушек; кажется, ещё чуть-чуть – и схватит руки Лютика (самые обычные сейчас, человеческие), которые он имел неосторожность положить на видавший виды трактирный стол. – Прости, я просто… только в старых книгах такое видела, да чучело в закромах Аретузы – без половины лап… - Как мило… – нервно усмехнулся Лютик. С этого-то всё и началось. Поиски поджигателя по деревням, убийство селянина, беда с Лютиком… Со встречи с Трисс в пригородной корчме три дня назад. При более чем неловких обстоятельствах… - Вы простите, что я так вломилась… – оборвала Трисс свои воспоминания о чучеле. – Узнала, что здесь остановился ведьмак с неким бардом – вот и решила: что может быть не так, если я загляну? - С "неким" бардом?! – тут же вспыхнул Лютик. - Давай ты просто расскажешь, зачем меня искала, – чуть поспешнее обычного прервал обоих Геральт. - В окрестностях начались необъяснимые поджоги. То ли дело рук ифрита, то ли саламандры расплодились… Настолько, что забеспокоился сам король и поручил мне разобраться – самой или с привлечением любых сил. Вот и… – после своей небольшой речи Трисс снова вперила изучающий взгляд в Лютика. С не меньшим любопытством, чем полчаса назад, когда застыла на пороге комнаты на втором этаже корчмы, бесцеремонно распахнув дверь. Наверное, сразу и не распознала ничего предосудительного – судя по вскрику "Геральт, стой! Не убивай, он безвредный! И очень редкий!.." И только потом смуглые щёки стремительно потемнели от румянца – но ведьмак, пытавшийся то ли прикрыться, то ли заслонить собой очень безвредное и редкое существо, обвившее его десятком рук, этого совершенно не оценил. "Трисс?!" "Простите, я… пожалуй, внизу подожду…" Конечно же, Геральт согласился взяться за дело: королевские деньги никогда не бывали лишними. К тому же Трисс угостила их местным грогом – и под него разговор как-то незаметно вернулся к эмпатикусам, которые так волновали её с самого начала. - Понимаешь, Геральт, эти существа – хтонические, они почти легенда! О них давно уже не было упоминаний, будто вымерли. Ковен магов помогал им, насколько мог, вот со способностью принимать человеческий облик, например… Они полезны для общей атмосферы чувств, если можно так сказать: эмпатикус питается светлыми эмоциями и старается их всячески вызывать у людей. Например, поёт… Бард некстати кашлянул, напоминая о своём присутствии, – и сделал ситуацию только хуже. - Лютик, скажи, ты знаешь кого-нибудь ещё из себе подобных?.. Нет? А может быть, ты… – уже немного раскрасневшись, Трисс наклонилась через стол и заговорила таинственнее, – успел размножиться? - Ну, у меня было много дам, очень много, – стараясь держаться непринуждённо и не смотреть на кашляющего в кулак ведьмака, ответил Лютик. – Не исключено, что где-то случился недосмотр и теперь бегают детишки… Взгляд магички был неожиданно скептичен – даже в её подогрето-весёлом расположении духа: - Ты… не очень-то осведомлён, да? Тебя растили как человека и ничего не рассказывали? Неужели ты не знаешь, что в человеческом облике эмпатикусы стерильны? А размножение в настоящем облике – процесс абсолютно осознанный, возможный только при сильной и постоянной эмоциональной связи. Возможно, поэтому твой вид так редок. Уязвимость в питании, сложности размножения – не удивлюсь, если ты, Геральт, имеешь дело с последним оставшимся эмпатикусом… - Можно подробнее, – вмешался вдруг ведьмак, – про уязвимость? - Видишь ли… Дело в уровнях питания. Если Лютик хоть раз впадал в спячку во время войны, эпидемии или голода, то наверняка рассказал тебе об этом. Когда общий эмоциональный фон слишком плох, чтоб им питаться, эмпатикус принимает более устойчивую форму, маскируется под местность и спит. Но, если случайно хапнет слишком много тьмы, будучи в уязвимом человеческом облике – то может и насмерть отравиться. - В каком смысле хапнет? – непонимающе нахмурился Геральт. - Заберёт у человека изнутри, – Трисс нетерпеливо махнула рукой. – Эмоции – это то, что ты уже выпустил в воздух, он их ест – и у тебя меньше не становится. Но если постарается – эмпатикус может забраться глубже. Взять то, что ты продолжаешь чувствовать. Может угомонить слишком весёлого. Или злого… Они стараются защищаться от того, что им вредно, конечно, но люди… люди порой меняют настроение очень быстро и больно. *** Лютик будто ждал, когда они окажутся в безопасности, – даже без сознания вися на ведьмаке: только когда вокруг стало темно, утратил человеческий облик. Не глядя, Геральт ощутил, как тяжелее стало тащить: через плечо ему свесилась длинная шея, да волочились теперь по полу вместо двух ног сразу несколько нелюдских лап. - Потерпи, Лютик, потерпи… Сделаем… сейчас… Что-нибудь сделаем! Выбирать не приходилось: встащив по шаткой лестнице тяжёло мотающееся тело наверх, Геральт взгромоздил его на сено; взобрался сам – и, взяв под верхне-среднюю пару рук, поволок в угол, где темней… - Лютик?! Живой ты хоть, хтонь?.. Живой. Еле-еле, а всё равно защититься пытается, маскируется: чёрное гнуткое тело сереет, желтеет, покрывается сенным узором с колосками и травинками… - Что там Трисс про тебя говорила? Как питать? Радостью?.. Было бы ещё чему радоваться… Забыв свои бессильно лежащие руки на едва-едва вздымающемся боку, Геральт так и замер: биение внутри чуть слышное, с перебоями, и не понять даже, одно там сердце или два. Скорей даже себя успокаивая, чем бессознательное существо, ведьмак погладил его – несмело, бережно. Будто не вцеплялся в бархатную рябящую кожу так страстно и неистово меньше суток назад, в полутьме, не стискивал в объятиях гибкое тело… Тяжело мотнул головой, зажмурясь: больно теперь вспоминать. Дать сил, исцелить – как? Одним только желанием? В нервных движениях ладоней – по всей длине бока – всё больше отчаянья. Нет, так не годится… Так не помочь. Убивать чудищ всегда был горазд, а вот узнать поближе, изучить?.. Никогда и в голову не приходило. Взяв одну из безвольно-тяжёлых рук – совершенно нечеловеческую, настолько многосуставчатую, что казалась и вовсе бескостной – Геральт помял пальцами длинную узкую ладонь. Тоже бархатная, будто в короткой шёрстке, как и всё тело. Прогладил, потискивая, один из длинных пальцев – и при нажатии на последний сустав из него плавно выехал загнутый зеркально-гладкий коготь. Вместо инстинктивной опаски или неприятия – даже что-то вроде умиления ощутил: будто маленький блестящий кинжал, так безобидно лежащий на ведьмачьей ладони… Длинное тело эмпатикуса шевельнулось, хаотично дрогнули несколько лап… И в полутьме сеновала, замерцав, открылись его огромные посвечивающие глаза. Расширились и сжались четырёхконечные зрачки. "Геральт… – прозвучало в голове едва различимо. – Они не напали?" - Не напали, мирно разошлись, – напополам со вздохом облегчения. – Ты настоящее чудо сотворил, хтонь бестолковая… Как помочь тебе теперь? Что делать? "Просто продолжай", – попросил Лютик, чуть прижмурясь, да и снова затих – слишком слабый. Слишком много тьмы хапнул, как говорила Трисс… Прижав тяжёлую тёплую ладонь к своей щеке – уже мягкую и безопасную, без когтей, – Геральт чувствовал себя бесконечно глупо и странно, будто бы он не должен получать от таких вещей удовольствие. Будто в его жизни не должно быть места для нежности, прямо как в его ремесле. Плевать на это, на все предрассудки плевать – ведьмак гладил длинное тулово нелюдя ещё и ещё – там, где у животного была бы грудь и живот, бестолково-ласково, как едва ли вообще кого-то раньше гладил… И, нащупав в бархате шёрстки крохотную неровность, неосознанно обвёл пальцем. Ещё раз, ещё – подмечая едва ощутимую дрожь под ладонью, и то, как чуть согнулись пальцы, касавшиеся его щеки… Погладил настойчивей – и Лютик, тихо блаженно зашипев, встянул ещё совсем слабую, тяжёлую руку ему на бедро, другую – на бок, ещё одной обнял за шею, бережно пригибая вниз, укладывая рядом с собой. Геральт гладил уже смелее, прихватывая подушечками пальцев: Лютику хорошо, ему нравится, ему уже лучше! Нашёл поодаль ещё один такой же крохотный, ещё мягкий сосок, чуть ниже – ещё пару… - Сколько их у тебя?.. "Двадцать? – не вполне уверенно отозвался Лютик; зашипел опять, дрогнув всем телом. – Да, вот та-ак…" И сам сопя уже чаще и глубже, Геральт ласкал его ещё и ещё. Ощущал, как пульсирующе-плавно и нежно запускаются ему в загривок самые кончики когтей. Как становится сильнее гибкое тело под ладонями, питаясь его радостью и возбуждением. До тех пор, пока сразу несколько рук, обвивших за талию и за плечи, не приподняли ведьмака над сеном, усаживая верхом на почти слившегося с ним окраской эмпатикуса. - Эй, эй!.. – Геральт несильно сжал упругие бока коленями. – Не надорвись, доходяга, ты ещё недавно дышал еле-еле! Но то, как Лютик выгибался под ним, – опьяняюще-ритмично, плавно, – уже выбивало из ведьмака остатки рассудительности. Заставляло так же плавно и всё более нетерпеливо двигаться навстречу… "Да-а-а… Ох Геральт, как же хорошо, продолжай… это чувствовать…" Зрачки широко распахнутых глаз пульсировали неровно и жадно, многосуставчатые руки были уже повсюду: в волосах и на шее, под рубахой, на косточках таза, на натянувшихся завязках штанов, на ягодицах, помогая двигаться… И поверх рубахи – выехавшие из пальцев когти скользнули по ткани – волнующе и легко, едва задевая остриями заметные только на ощупь неровности. Вынуждая Геральта с глухим порыкиванием выдохнуть сквозь зубы… Чуть выгнуться в пояснице… Привстать над изгибающимся телом – дать больше простора гипнотически-ритмичным поглаживаниям, от которых уже расходился по всему телу жар. "Кто бы ещё мог поставить ведьмака на колени?" – гибкая, будто совершенно бескостная рука ласкала его так увлечённо и упоительно, забравшись под ткань, ещё две – непринуждённо стащили прочь штаны; от новых касаний – бережных, влажно-горячих, между разъехавшихся бёдер и выше – было бы стыдно, немного страшно и даже возмутительно, если бы только не пьянило так обожание, сквозившее в каждом движении и в зачарованном влюблённом шипении… Без мыслей, без сомнений – Геральт подался навстречу, осязая кожей необычный ребристый рельеф – и, склонившись ближе, глухо рокотнул: - Лютик, это ещё что? Почему я раньше не видел? Эмпатикус только зашипел и сильней запустил когти. Запоздало неловко дёрнулся – да так и замер под успокаивающим поглаживанием, когда ведьмак развернулся, – отдавая всё своё нелюдское десятилапое тело на его милость. Отчаянно ловя его возбуждение, нежность – едва ли не восторг… - Ого… Выдвигается и прячется, да?.. Геральт погладил сначала ладонью – бережно, едва касаясь, но вынудив дрогнуть и взволнованно, почти с испугом шикнуть. Рельеф – необычный, неровный: будто бы целиком из ребристых утолщений и более узких перемычек, сужается кверху, до изящного каплевидного навершия. - Почему не показывал? "В человеческом облике… Всё лучше… – признался Лютик, отворачивая голову. – Уродство же?" – почти всхлипнул, поджав верхние руки. - Глупости какие, – от всей души выдохнул Геральт; к ладони, бережно придерживавшей ряд утолщений, присоединилась вторая: осторожно погладила вдоль. – Ты невероятный. Лютик сильно дрогнул; замер, затрепетав. Геральт ласкал его медленно и вдумчиво, будто бы изучая: чувствительность жёстких перемычек и пульсирующих упруго-податливых утолщений – и то, как поджимаются пальцы, порывисто тиская пучки сена, складки одежды, голенище ведьмачьего сапога… Эмоции. Выгибающийся, шипящий, сладко и совершенно по-человечески ёжащийся под ладонями – Лютик нуждается в эмоциях, чтобы выжить. А значит – надо делать что хочется самому, делать то, что максимально волнует. Что раньше разве что пьяным вусмерть утворил бы, всякий стыд отбросив… Склониться. Ближе, вдыхая. Маскировка совершенна: эмпатикус даже пахнет в точности как то, в чём прячется. Сухая трава и далёкие отголоски цветов… Первое касание языком – на горячем выдохе – острая дрожь когтей на плечах и взволнованный жалобный стон. Изучать, увлекаясь всё сильнее… То, какой он упоительно гладкий, и каждое следующее утолщение – другой формы, и каждое пульсирует на языке, в мягкой хватке губ. То, как он сводит с ума каждым звуком, каждым движением вцепившихся в ведьмака рук. Пальцев, вплетающихся в волосы, стискивающих шею, мнущих уши… "С ума сошёл… ты… как так… – сбивчивый голос Лютика в голове оборвался шипением – таким растерянным, сладко-подрагивающим, что внизу всё томительно-тяжелее, и поёрзывания на ласкающей лапе всё резче… – Больше! Твоего удовольствия… мне нужно… БОЛЬШЕ!" Толчок двумя лапами в плечи – опрокинул Геральта на спину. Тяжёлый и гибкий – Лютик скользнул поверх его тела, выгнулся дугой: глаза в глаза, самые нижние лапы сжали ягодицы… И первое скольжение внутрь – чёрт подери, было тем, чего ведьмак хотел сейчас больше всего. Хтоническая тварь – жуткая, нелюдская, с окрасом уже совершенно чёрным, в цвет тьмы под стрехой – будто священнодействует. Двигаясь гипнотически-плавно, вперясь прямо в глаза огромными немигающими глазищами: жадно, голодно, гортанно шипя, в поисках то ли удовольствия ещё большего, то ли боли. Да вот только нет боли, и страха нет, только яркие всполохи в такт рельефу, скользящему изнутри наружу и обратно. И не понять уже Геральту, то ли от наслаждения чудится, что спина не касается колкого сена, то ли его и впрямь подняли в воздух три пары лап и двигают, двигают, прижимая, так плавно и обожающе, придушивают, ласкают жаром кожи и остриями когтей на самой грани боли и восторга… Не думать, не понимать – только цепляться за гибкую шею: обхватить, смяв пальцами горячий бархат, и всей силой и жаждой тела двигаться навстречу, пьянея от этой гибкой мощи, и желания, и обожания, и от того, что это Лютик, всё ещё Лютик и всегда им был… Тупым выступом носа – в самое ухо: эмпатикус рвано дышит, сопит, опаляя, глуша, так горячо и неровно, в точности как сходящий с ума от удовольствия нелюдь-мутант под ним. И когда Геральт, притянув за шею, припал губами там, где должен быть рот – бархат гладкой шкурки, всполох сопения – через три вдоха он встретил упруго-податливые губы, растерянно приоткрывшиеся. И, потеряв опору, рухнул спиной в сено – придавленный сверху горячим, совершенно человеческим телом барда. Лютик сбился с такта всего на несколько секунд – и затем, вмявшись, вцепившись, начал двигаться с прежним напором. С прежним нелюдским рельефом из упругих утолщений… - Н-не полностью… что ли… превр… – только и вытолкнул Геральт, зажмурился – рассчитать силу, не сжать хрупкое тельце до боли… И Лютик, впившись ему в шею, задвигался резче, рывками… Затрепетал – запульсировал сильнее, вбившись до самого основания, замер вплотную, будто вплавясь, – и задушенно взвыл в искусанную кожу где-то под ухом. Почти одновременно с хриплым вскриком ведьмака. Влажно, липко – и дыхание наперебой, лоб ко лбу, а потом и губы к губам: касаться хаотично и жадно-бестолково, накрепко вцепясь. Окончательно исцеляясь… - Наелся… тварюга… – полувопросительно – с таким обожанием в голосе, что впору только плавиться от нежности, стелясь вдоль ошрамованного тела. - Да… хорошо… теперь хорошо… – жмурясь, бессильно распластавшись. Только выскользнув наружу, Лютик стал человеком полностью – такой аккуратно-розово-точёный, и не подумаешь, что была такая здоровая хреновина с цепочкой утолщений… Небось с дамами такой фокус не проворачивал! Прижался обратно, будто застеснявшись, – всё ещё загнанно дыша. - Ты единственный… кому показаться можно. Не люблю… этот вид – не люблю… – И, замерев, вдруг вытолкнул сбивчиво, очень серьёзно: – Геральт, ты меня… смог бы убить? Если бы я облик не удержал… при людях? – глаза шалые, отчаянные – так и горят: приглядись и поймёшь, что нелюдь. – Пришлось бы ведь. Ведьмак же… Геральт перехватил его голову – жёсткими ладонями так и смял хорошенькое лицо с боков: насколько же мягкие на ощупь эти скульптурно-изящные щёки… - Дурости. Не говори, – рыкнул глухо и раздельно. – Каждый, кто увидит твоё превращение, просто унесёт этот секрет с собой в могилу. Прямо там. Лютик прижмурился, устраиваясь поудобнее на ведьмаке; улыбнулся счастливо-влюблённо и с горчинкой – совершенно по-человечески: - "Защищать людей и убивать чудищ", да?