Имя

      Разгрузив посудомоечную машину, Ханзо расставил тарелки в шкафчике и старательно вытер столешницу. Работа по дому ему не то чтобы не нравилась или казалась утомительной — иногда даже приятно было повозиться с чашками и ложками или заняться приготовлением какого-нибудь нового блюда на ужин, но все же Ханзо не мог избавиться от въедливого, назойливого чувства, что все это женские занятия, мужчине не подобающие. Оно раздражало его, будто насильно утягивая мысли в прошлое, в полумрак, расчерченный движениями стройного силуэта, пронизанный шелестом шелка и звуками негромкого голоса с мягкими, уважительными интонациями. Его жена была хорошей женщиной, и он любил ее — по-своему, но любил. Поэтому теперешнее счастье, другое, неправильное, странное, заставляло его терзаться муками совести. Особенно сейчас.       Ханзо осторожно заглянул в комнату. Он пытался вести себя как обычно, но против собственной воли шагал бесшумно, затаив дыхание, будто там, на уютном клетчатом диване, его ждал вооруженный до зубов враг. Впрочем, она и была врагом, эта хорошенькая, кукольно-хрупкая и абсолютно безумная женщина с неестественно яркими глазами. Ханзо ревновал ее к Куай Ляну, а Скорпион к Би-Хану, и оба они не выносили ее присутствия еще по одной причине, о которой Хасаши старался лишний раз не задумываться. Еще одна женщина — еще одно темное пятно в его и без того слишком грязном прошлом, но если в первый раз он был повинен в том, что не оказался рядом, когда было нужно, и ничего не сделал, то во второй раз дело было как раз в его присутствии и его поступках. И все же признавать свою вину перед ней Ханзо не собирался и откровенно, даже гордо признавался в этом самому себе. Сказать об этом Куай Ляну Ханзо, разумеется, не мог, потому что убедительно играл роль раскаявшегося грешника. Пусть Куай думает, что все в прошлом. Он имеет на это право, тем более что они делают для Китаны даже слишком много, заботятся о ней, как о больном ребенке, хотя место ей в доме для умалишенных или, еще лучше, в публичном доме.       Китана сидела, поджав ногу под худосочный обтянутый пижамными штанами зад, и сосредоточенно красила ногти на другой ноге. Она что-то напевала вполголоса, иногда задумчиво покачивая головой, и собранные в хвост густые волосы красиво переливались, раскрашивались бликами, будто были перевиты золотыми нитями. Ханзо любил золото, особенно на ней, на ее всегда смуглой, нестареюще-свежей коже. Куай иной раз шутливо удивлялся его пристрастию дарить украшения — на День всех Святых, на Рождество, на День Влюбленных, просто потому, что она стала какой-то слишком уж невеселой. Тогда Ханзо пугался, думая, что Куай все понял, а Китана смотрела на него, глядела виновато-испуганным взглядом, на дне которого мелькали, скрещиваясь, стальные всполохи. Ханзо всегда находил подходящий ответ, отшучивался, обманывал заботливым тоном, стараясь не замечать ее полуулыбки. Китана знала, что в ее интересах отрицать все до конца, даже если однажды Куай застанет их в одной постели, а Ханзо знал, что на нее можно положиться. Безысходность обязывает.       Она замерла, остановив протянутую к столику руку с зажатой в ней кисточкой. Ее спина напряженно выпрямилась, и Ханзо даже на расстоянии заметил, как у нее участилось дыхание. Почувствовала — инстинктивно, чутьем давно загнанного, замученного, но все еще опасного зверя. Почувствовала, но ничего не сделала, чтобы защититься или хотя бы убедиться в своей правоте. Угловатые плечи сгорбились, голова обреченно опустилась, а рука продолжила прерванное движение. Ханзо следил за Китаной, чувствуя, как в крови острыми огоньками вспыхивает азарт, охотничий пыл, заставляющий горло тревожно сжаться, а рот пересохнуть, наполниться смутным солоноватым привкусом. Женщина — чужая женщина, помешанная на другом мужчине, изуродованная им до неузнаваемости, покрытая невидимыми шрамами сплошь. Ханзо нравилось это ощущение — сладкое чувство посягательства, покушения на чужую собственность, чужое владение, так неосмотрительно оставленное без присмотра, отданное на попечение тем, кого стоило бы опасаться больше всех. И все же, упиваясь обладанием, как удачливый вор, Ханзо не мог избавиться от примешавшейся к нему горечи — мог ли он быть уверен, что Куай Лян точно так же не пользуется привилегиями заступника и покровителя, когда сам оказывается наедине с любовницей мертвого брата? Эта мысль и тянувшиеся за ней неясные картины всякий раз заставляли его отбросить осторожность и откинуть прочь иллюзорные приличия, определявшие их отношение друг другу в обычное время.       Ханзо шагнул к Китане, уже не заботясь о том, чтобы скрывать свое присутствие, опустился рядом, вплотную к ней и, потянув за руку, заставил сесть к себе на колени. Ее лицо пылало, болезненно блестящие зрачки расплылись, сделав радужку масляно-черной, а с приоткрытых губ шумно срывалось дыхание, которое Ханзо с удовольствием поймал на своих губах. Он обвел нижнюю кончиком языка, не переставая вглядываться прямо в глаза Китаны, и с удовлетворением заметил, что ее взгляд плывет, с каждой секундой теряя осмысленность. Притянув Китану ближе, Ханзо обхватил пальцами ее подбородок, запрокинул ей голову и поцеловал глубоко и медленно, осторожно лаская языком послушно открывшийся горячий рот. Ей нравилось это — он знал, что нравилось. Они оба наслаждались переживанием насилия, тщательно замаскированного аккуратными, неспешными движениями, бережными прикосновениями и сдержанными ласками. Ханзо никогда не хотел быть жестоким с ней, но ему всегда было нужно ее признание и ее подчинение. Он хотел, чтобы она была послушной и слабой, не покоряясь грубой силе, как было с тем, а признавая власть, отдаваясь без остатка, полностью.       Тонкая футболка с раздражающе-ярким изображением чьей-то физиономии полетела, скомканная, на пол, а за ней отправился кружевной лифчик. Ханзо прошелся ладонями по обнажившейся горячей спине Китаны и удивился тому, какой мягкой и нежной была ее кожа. Это каждый раз случалось с ним, словно впервые — стремительно заполняющее, волнительное чувство близости, наготы, от которого по животу расходились приятные спазмы. Он невольно поддался импульсу, столкнул Китану с колен и повалил на диван. Теперь он добивался своего настойчиво, так, чтобы она задохнулась от происходящего, потерялась в ощущениях, и, наконец, ошеломленная, сбитая с толку, расслабилась в его объятьях, позволив делать с собой все, что он считал нужным. На какие-то мгновения Ханзо показалось, что все идет как надо, но Китана сейчас же остановила его, отвернулась, избежав поцелуя. Тонкие руки потянулись вверх, прикрывая грудь. Так было каждую их ночь с женой, неизменно хранившей девичью стыдливость, и так было с Китаной. Ханзо снова — в который раз — удивился одинаковому выражению робости, стыда и затаенного гнева на двух совершенно разных, схожих лишь своей необычной красотой лицах. Будь он в здравом уме, это сходство напугало бы его до дрожи, но теперь Ханзо хотелось только одного: снова пережить то тайное, скрытое ото всех, безраздельно-личное, что было у него в прошлом, и, если б ему пришлось заставить Китану, чтобы получить желаемое, он бы заставил, не задумываясь.       Впрочем, были и менее неприглядные способы добиться своего. Ханзо наклонился над Китаной, демонстративно не обратив внимания на протестующий подавленный вздох, мягко коснулся губами виска, щеки, спустился на шею с судорожно бьющимся пульсом и принялся целовать быстро и коротко. Он хорошо знал, что делает — успел изучить ее, вырвать все тайны с методичным упорством охотника, выслеживающего добычу. Выпытать из нее все, что она неумело и не слишком старательно пыталась скрыть. Откинув в сторону мешающую цепочку с неизменно болтавшимся на ней проклятым кольцом, Ханзо провел губами по выступающей ключице, щекоча дыханием кожу. Китана нервно сглотнула и невольно подалась навстречу, вскинув плотно сжатые бедра. Ханзо улыбнулся, до крайности довольный собой и происходящим. Каждое доказательство его власти над ней, правильности, предсказуемости того, что с ней происходило, заставляло его чувствовать себя живым, прежним. Настоящим мужчиной, как бы до тошноты глупо это ни звучало. А еще это давало ему пьяняще-восхитительное чувство превосходства над ныне бесследно исчезнувшим Би-Ханом, над Шао Каном, над Лю Каном и даже над Куай Ляном. Над всеми, кто когда-то смотрел на нее, касался ее, но не сумел дать того, что ей было нужно. На это оказался способен только он один.       Теперь его одержимость приобрела иной оттенок — нежной заботы. Китана, нечистая, обожженная изнутри до черноты, безвозвратно испорченная, оставалась обманчиво-невинной с ее доверчиво раскрытыми губами и с томно опущенными ресницами, и Ханзо хотелось — до боли в груди — быть бережным и добрым с ней. Он мог себе это позволить. Мог поступить с лежащей под ним женщиной как угодно, ударить, сдавить глотку, придушить — или быть трепетно нежным, понимающим и ласковым, таким, чтобы она смотрела на него удивленно, с тенью благодарности в затуманенном взгляде. Китана умела ценить то, что имеет, а Ханзо умел быть добрым, когда хотел. Он принялся целовать ее, оставив одну руку на груди, а второй медленно провел по животу и осторожно, но решительно подцепил пояс штанов. Китана охнула, попытавшись разорвать поцелуй, но Ханзо не позволил. Продолжая ласкать торчащий сосок на до обидного маленькой груди — это было единственное, что ему не нравилось, — Ханзо протолкнулся ниже, коснулся горячечно-жаркой и влажной кожи на лобке. Китана замерла на несколько долгих секунд, потом выдохнула. Бедра, которые она держала плотно сжатыми, расслабились, и Ханзо, не прекращая поцелуев, быстро стянул с нее штаны вместе с бельем. Он едва сдерживался, чтобы не наброситься на нее тут же. Сердце тяжело, мерно колотилось о ребра, в голове было туманно-мутно, и все тело ныло от болезненно-приятного, тянущего нервы нетерпения. Очень скоро, уговаривал он себя, очень скоро она дойдет до грани, окажется на пределе так же, как и он, и тогда можно будет, тогда… А сейчас надо терпеливо следовать за ней, подмечая каждое движение, вслушиваясь в каждый вздох, отвечая на малейшую попытку шагнуть навстречу. Пальцы погружались в горячую влагу, с каждым разом все настойчивей и сильнее, дразнили и без того нетерпеливо вздрагивающую плоть. Теперь Ханзо не целовал ее — смотрел в лицо, упрямо ловил ускользающий взгляд, настаивал на своем до тех пор, пока Китана не запрокинула голову и не застонала в голос, сладко и бесстыдно, как будто не было долгих минут его терпеливой настойчивости. Ханзо знал, что этим все кончится, что все равно получит свое, но уверенность ничуть не умаляла охватившего его торжества. Наспех скинув одежду, он почти рванулся к ней, дернул ее на себя и оказался внутри одним коротким резким движением. Китана снова ответила ему громким стоном, не то болезненным, не то поощряющим. Ханзо принялся двигаться, почти не задумываясь о ней. Он знал, что ей нравится, чувствовал это всем телом, каждым нервом, слышал в ее голосе и в ее дыхании, и все было почти хорошо. Почти…       — Имя, — потребовал он, не узнав собственного голоса в хриплом еле слышном шепоте. Китана непонимающе взглянула на него и снова закрыла глаза, протестующе помотала головой.       — Имя, — повторил Ханзо громче и злее, вырвал руку из неожиданно твердой хватки тонких потных пальцев, намотал на запястье разметавшиеся волосы и потянул на себя. Китана вскрикнула, приподнялась, продолжая торопливо двигаться ему навстречу, и в ее глазах Ханзо увидел смесь из удовольствия и боли, которая доводила его до исступления.       — Я сказал… Назови… Мое… Имя… — проговорил Ханзо снова, но Китана молчала, упрямо отводя взгляд. Огонь зло вспыхнул внутри Ханзо и, мгновенно разгоревшись, обернулся ослепляющим мороком, заслонил собой весь мир. Раскрасневшееся искаженное лицо Китаны вдруг стало необыкновенно четким, до последней капельки пота. Ханзо еще раз удивился тому, насколько она была красива — за секунду до того, как в его голове разлилась блаженная тишина без воспоминаний и мыслей. Ханзо больше не волновало то, кого Китана чувствовала и видела вместо него, и был ли это Би-Хан или кто-то еще из тех, прежних, оставшихся в прошлом.       В конце концов, это его она сейчас обнимала, безотчетно ища тепла, а остальное было не так уж важно.