…
Что было дальше? Негромкий скрип половиц, щёлканье отмыкающегося замка, и вот уже над ухом Венди раздался вкрадчивый, елейный голос, звучащий обманчиво успокаивающе, точно рокот бархатных морских волн, бьющихся о неприступный утёс. — Ради всего святого, не стоит делать такое лицо. Вы поступили очень храбро, — капитан осёкся, заметив с особенным старанием начерченную на его пыльном столе надпись «дурак» — дело рук (точнее, пальцев) хмурой пленницы — и, как ни в чём не бывало, весело добавил: — Жаль только, что Ваш драгоценный Питер, как я погляжу, этого нисколечко не оценил… Крюк едва коснулся рукою растрёпанных локонов девочки, что золотистым водопадом ниспадали на плечи — вот всё, что осталось от некогда аккуратно заплетённых косичек. В глубине отливающих сталью, незабудково-голубых глаз корсара на секунду вспыхнули недобрые огоньки, будто тянущиеся ввысь искры от знойного пожарища, но тут же бесследно погасли. Хотя, возможно, всему виной пляшущие языки пламени зажжённых свечей, и Венди на самом деле показалось? — Ну-ну, полно, мамочка, — обращаясь к Венди, «мамочка» он произнёс с нескрываемым сарказмом. А как иначе? Девчонку, считай, и от земли-то не видать, сердито надутые губы выглядят несвойственно возрасту и по сему — комично, пусть и вся эта отважная жертвенность со стороны чудного создания не могла в какой-то мере не тронуть Крюка. Совсем из иного теста были слеплены братья мисс Дарлинг, Джон и Майкл. Непутёвые мальчишки с трясущимися от испуга коленками, связанные по рукам и ногам, находясь при этом в шаге от гибели — как вам это понравится? — простодушно спросили Крюка, останутся ли они верноподданными короля, если пойдут к нему на бриг юнгами. Подумать только, и это всё, что в тот миг интересовало желторотых гордецов! Сжав зубы, капитан процедил: — Ну уж нет, вы должны будете принести присягу: «долой короля»! Как много всего заключалось в этой фразе! Скрестившиеся шпаги, оглушительный рёв канонад и запах пороха, который невозможно спутать ни с чем в мире — но соплякам, конечно, было невдомёк, как дорого порой обходится преданность монарху. С другой стороны, какая, к дьяволу, разница, когда Пэн побеждён, шлюпка с детворой спущена на воду, а в каюте у Крюка расположилось самое настоящее сокровище, наделённое, к тому же, талантом рассказчицы? …пират улыбнулся — хищно, надменно, упиваясь замешательством Венди, ловя каждую из стремительно мелькающих эмоций на её побледневшем лице. Он, как истинный джентльмен, был не прочь подождать, пока сидящая напротив него леди сама изволит начать разговор, но та, оцепенев, сидела молча, будучи не в состоянии выдавить из себя ни звука. Подумаешь! Дело-то пустяковое. Верьте или нет — условие, выдвинутое Джеймсом Крюком, заключалось вот в чём: ещё на заре своей пиратской карьеры, в одном из плаваний к землям Востока ему случилось узнать предание о Шахерезаде — женщине, тысяча и одну ночь слагавшей истории в надежде достучаться до сердца жестокого царя. Капитан как раз запамятовал окончание этой легенды, а, как назло, все прочие книги, которые только могли найтись в его каюте, были прочитаны им уже бесчисленное количество раз. И что прикажете поделать, коль скоро строки, исчерчивающие жухлую кожу страниц, уже набили оскомину? — Уверен, в этом Вам нет равных, голубушка. Ведь так хочется временами послушать что-нибудь новое, знаете ли! Или, вернее, не такое уж и новое… по правде говоря, капитан предпочёл бы убивать время до остановки в ближайшей гавани не с помощью географических справочников, философских трактатов или напыщенной, часто до смешного скабрёзной поэзии, а слушая смутно знакомые, самые обыкновенные сказки. Подавая мисс Дарлинг надушенный кружевной платочек, он медленно провёл тыльной стороной ладони по её блестящей от слёз щеке. Конечно, во время своего обучения в Итоне капитан Крюк был известен как превосходный сочинитель, но когда ты делишься с кем-то историями — это одно дело, а вот когда их рассказывают тебе самому — совершенно другое. Странное ощущение: зыбкое, ностальгическое, пережитое целую вечность назад и оставшееся лишь где-то на краю сознания… Разве ты не знала, милая девочка, что и злодеям кое-что человеческое бывает не чуждо?…
Одного только капитан не учёл: как говорится — будьте уверены, есть и такая пословица — если уж поселил у себя на корабле «маму», то будь добр тогда и руки (даже если рука всего одна) мыть перед едой, и спать ложиться вовремя (даже если твои часы, по которым хорошо было бы свериться, давным-давно тикают исключительно внутри гигантского крокодила)… а от мисс Дарлинг требовалось говорить. И Венди, смирившись со своим положением, начала подбирать слова — поначалу они выходили нескладными, сумбурными, разлетались стайкой потревоженных пташек, но, лелеянные, вскоре обрели форму и вес, наполняясь жизнью и выстраиваясь в верном порядке. «В одном далёком и прекрасном королевстве…»…
…постепенно сказки стали её силой, оружием, ключом от всех дверей, лекарством для чёрствых, хладнокровных умов, залогом спасения братьев, Потерянных мальчишек и Питера. Отщипывая нежными пальчиками по кусочку от содержимого из когда-то ею услышанного, кромсая и заново сшивая пришедшие на ум детали воедино, Венди придумывала собственный сюжет. Когда юная мисс Дарлинг понижала голос до загадочного шёпота, когда взмахивала руками, рассказывая очередную увлекательную историю, она вновь чувствовала себя дома, в Лондоне, как будто бы никогда оттуда и не улетала, хоть последние крупицы волшебной пыльцы давным-давно рассеялись над Неверлендом и застыли на её щеках россыпью охровых веснушек, а из памяти до сих пор не стёрлись воспоминания о родительской заботе и раскрытых настежь окнах.…
…дни шли. Спустя ещё какое-то время для того, чтобы послушать мисс Дарлинг, к концу дня на палубу взяла в обыкновение стягиваться вся команда. Вне всяких сомнений, рассказывать сказки пиратам — далеко не то же самое, что младшим братьям, но… вот те на: корсары внимали Венди с не меньшим интересом, а подчас изумление или скорбь на лицах свирепых морских разбойников делали их похожими на сбежавших с уроков сорванцов-мальчишек, и, замечая это, она не могла не относиться к ним с теплотой и долей снисхождения. Девочка постоянно придумывала новые истории, никогда не повторяясь. Бывало, сочиняла такое, что ей могли позавидовать и выдающиеся писатели, а благодарная публика в лице пиратов так и вовсе сидела, разинув рты и заворожённо слушая, как Спящая Красавица путешествовала на драконе, наследный принц оказывался колдуном, а Белоснежка вместо гномов повстречала в лесу, представьте себе, Кота в сапогах. Вообще-то маленькой мисс очень скоро удалось приручить шайку Крюка, подобрав подход ко всем без исключения: главное было действовать не кнутом, а пряником. Капитан и глазом моргнуть не успел, как его пираты, переполняемые добрым и светлым чувством по отношению к нежданно-негаданно обретённой маменьке, начали «оттаивать» — то предпримут неуклюжую попытку подружиться с девочкой, предлагая табак, то столпятся у камбуза, намереваясь помочь ей с готовкой. Они и впрямь старались обращаться с юной леди со всем возможным почтением — сначала из страха ослушаться своего капитана, а потом уже, кажется, совершенно искренне. Сам Крюк никогда не перебивал Венди, когда она рассказывала свои истории, порою усмехаясь или же глядя куда-то вдаль, погруженный в свои воспоминания. Всякий раз, когда сказка заканчивалась, он изящно, и, бросая грозный взгляд на свою команду, с прямо-таки театральной конкретностью изображал аплодисменты для того, чтобы вскоре их подхватывали и зазевавшиеся, расчувствовавшиеся матросы. …помимо пиратов, мисс Дарлинг нашла общий язык и с самим Крюком. Если бы когда-нибудь ей велели написать о капитане школьное сочинение, она, не задумываясь, первым делом аккуратно вывела бы чернильными завитушками что-то вроде «не так уж он и плох, как кажется на первый взгляд». Пират играл ей на клавесине, а она упоенно рассказывала ему, как сильно изменился Лондон с тех пор, когда молодой Джеймс Крюк в последний раз ходил по его извилистым, мощёным камнями перекрёсткам. Безусловно, со стороны капитана было бы неслыханным бахвальством утверждать, что он сделался для этой девочки другом, зато она стала для него и достойной собеседницей, и утешением, и той, кого следовало уважать. По мнению Крюка, он медленно, но верно становился непозволительно сентиментальным, а причина тому была весьма проста: наивность Венди Мойры Энджелы обезоруживала похлеще любых коварных приёмов.…
…капитана, бывало, мучила бессонница. Венди могла только предполагать, что, смыкая веки, он наверняка видит перед собой зловещего крокодила, который проглотил его часы и теперь повсюду охотится за пиратом. На деле же Крюку уже давненько не снилось ничего, кроме темноты и тишины — совсем как в могиле или в брюхе у ненасытной рептилии: разница невелика, поэтому тут уж кому что понятней и ближе. Пустота, которой нет ни конца, ни края, леденящее душу, всепоглощающее ни-че-го, за исключением тошнотворно-прогорклой (точь-в-точь как та самая микстура из детства) печали. «Розги пошли Вам впрок, раз уж Вы наконец-то засели за книги вместо того, чтобы заниматься ребяческой ерундой да витать всё время в облаках. Учитесь, Джеймс, учитесь! И помните: нет преступления хуже, чем опозорить славное имя своей семьи!» — назидательно твердил ему отец, находясь на смертном одре. «Негодный мальчишка! Из-за твоих бесконечных выходок я поседею куда раньше положенного мне срока. Ах, зачем же ты каждый раз рвёшь мне сердце, Джейми?» — глядя на своё отражение в обрамленном позолоченными вензелями зеркале, с прискорбием вздыхала беззаветно любившая его мать. Эти знакомые до боли голоса иногда настигали его в полудрёме даже спустя много лет. От них было не спрятаться, как ни старайся — ни на Тортуге, ни в Неверленде, ни, кажется, на дне морском. А сказки… сказки с неизменно счастливым концом ненадолго отгоняли причудливые, сотканные из предрассветного морока кошмары, становились в его руках спасительным факелом, а Венди, в свою очередь, оказалась ярким всполохом, сумевшим этот факел зажечь. Очень редко, и одной лишь только мисс Дарлинг капитан мог невзначай поведать о своей школе, странствиях, дуэлях и великолепных балах, на которые когда-то имел честь быть приглашенным — настолько уже полузабытых осколках былых дней, что кажется, будто всё это было вовсе не с ним.…
…далеко «Весёлому Роджеру» отплыть так и не удалось. Чем больше корабль отдалялся от острова, тем отчётливее портилась погода, будто какая-то страшная, неведомая сила не хотела отпускать их, путая стрелки компасов, заставляя сопротивляться сбивающему с курса ветру и захлёбываться подстерегающими впереди штормами для того лишь, чтобы в конце концов вернуть судно в тихие, зеленовато-лазурные воды Неверленда — секрет, позволяющий покинуть их, вероятно, был известен одному только Питеру. Крюк, разумеется, кипел от ярости, но, увы, делать было нечего: пришлось разворачиваться обратно. Грел капитану душу, по крайней мере, тот факт, что он всё же оставил Пэна в живых — а это значило, что пресловутый секрет вполне можно будет попытаться вытянуть из глотки дрянного щенка, подметив подходящий случай. И, к великой радости ничего не подозревающей Венди, пираты всё же причалили у скалы Черепа. После долгих споров и убеждений она таки условилась с капитаном (и слово своё позднее сдержала), что будет навещать его иногда, а в остальные дни — жить на берегу, вместе с мальчишками. Дескать, ах, ну как Вы не понимаете, они же пропадут без меня! — И пусть себе пропадают, паршивцы этакие! — ядовито изрёк Джеймс Крюк в ответ на эти слова. Однако Венди, твёрдо уверенная в своей правоте, отступать не собиралась. Упрямо вздёрнув носик, девочка заявила, что в таком случае ни он сам, ни команда «Весёлого Роджера» больше никогда не услышит от неё ни одной истории, и, когда капитан одним взмахом своего крюка пресёк раздосадованный скулёж пиратов, добавила, с укоризной вздохнув, что это, к тому же, будет крайне невежливо с его стороны. В особенности по отношению к леди. Каково, а? Можно подумать, каждую женщину (а мисс Дарлинг была всё-таки маленькой, но женщиной) где-то специально учат подобным фразам, против которых даже нечего возразить. Капитан поворчал, поскрипел зубами, но пошёл-таки ей на уступку: для джентльмена удачи это, считай, верх благородства, а вот для человека действительно воспитанного — едва ли не единственное приемлемое решение. Потом Крюк не раз вспоминал, как с появлением девочки на борту корабля на него обрушилась целая куча вопросов разной степени каверзности — особенно его позабавили размышления Венди о том, встречаются ли на свете «ручные» морские волки. — Потому что обыкновенного ручного волка я уже видела, он живёт на острове, в шалаше, — со знанием дела отметила Венди Мойра Энджела, а капитан окинул её удивлённым взглядом: за всю свою жизнь ему доводилось слышать разве что о существовании речных пиратов. …стоит упомянуть, что Венди, такой педантичной, серьёзной девочке, было крайне тяжело, не имея при себе календаря, тем более когда другие, в меньшей степени щепетильные обитатели Неверленда, уже давным-давно потеряли счёт времени. Она сказала Крюку, что когда Питер прилетел за ними, был декабрь, и скоро уже, наверное, наступит Рождество, которое не помешало бы отпраздновать, пусть даже без снега, ёлки и шоколадного пудинга. Что ж, как бы там ни было, желание леди — закон. — Считайте Вашу вылазку на берег подарком к празднику. Девчонка и правда оказалась довольно смышлёной, а коль скоро во всём Неверленде кроме них двоих больше не было никого, кто получил мало-мальски приличное образование, жертвовать компанией юной любопытной барышни оказалось куда сложнее, чем изначально ожидал капитан. В преддверии Рождества — и совсем неважно, было ли оно на самом деле, вражда, как водится, сама собою отошла на второй план. Не сказать, чтобы капитан и прежде славился привычкой работать до седьмого пота, однако посчитал, что в кои-то веки, пожалуй, следует заняться более важными делами, чем все эти бесконечные и бессмысленные погони за нестареющим мальчишкой: укреплением форта на скале Черепа, например. А то ведь как знать, когда он может пригодиться, не правда ли? Впереди вечность. То ли ещё будет! Благо, Джеймс Крюк, выросший в семье дворян, где куда больше ценился труд умственный, с ранних лет был зримым примером упорства. Ещё бы: в противном случае, разве стал бы он знаменитым капитаном, разве осмелился бы ходить под пиратским флагом, бесповоротно отрёкшись от своего прошлого и позабыв дорогу в родной дом? Внушало бы его имя трепет отъявленным висельникам, вроде Корабельного Повара и Флинта? Не будь в душе Крюка выдержки и хитрости, его убили бы ещё в первом плавании — ну и кому тогда досталось бы удовольствие время от времени портить жизнь Пэну?…
…пираты тоже не сидели сложа руки: выискивали на острове не надкусанные мальчишками фрукты и, вдохновлённые сказками о взаимовыручке и доблести, которые рассказывала Венди, даже пытались изловить крокодила, надеясь запереть того в клетке, чтобы у зверюги рано или поздно пропала тяга к человеческому мясу — ради всеобщей, так сказать, безопасности. Ну и чтобы капитан лишний раз не нервничал, само собой. Без приключений, как обычно, не обошлось, и грандиозный замысел не удался, поскольку команда угодила в свою же ловушку. Крокодил и сам был не лыком шитый — одурачил незадачливых корсаров и убрался восвояси, но, надо отдать должное, с тех пор и впрямь куда реже стал ошиваться возле Крюка. Обычно капитан находил правильным не пренебрегать приметами, но вот в то, что его остолопы раз за разом попадали в неприятности якобы потому, что они все (как же, как же!) родились в несчастливый день, верить отказывался, и, как человек, появившийся на свет в понедельник, должно быть, имел на это полное право. Впрочем, иногда жизнь бывала щедра и на хлеб со зрелищами. Например, прогуливаясь как-то раз по побережью, Крюк с торжествующим злорадством наблюдал за тем, как юная Венди, примеряя на себя роль мамы, строго — и поделом! – отчитывает чумазых и шумных мальчишек, затеявших очередную шалость. Пэну, кстати, тоже порядочно досталось, ну не прелесть ли? К счастью, самого капитана сия чаша миновала, так как он вернул мисс Дарлинг мальчишкам прежде, чем она, окончательно осмелев, начала бы вести с ним беседы о вреде курения или о том, как сильно её расстраивает повсеместно доносящаяся от корсаров ругань. Впрочем, говоря по правде, её общества на корабле всё-таки не хватало — в первую очередь самому капитану, хотя он никогда бы не признался в этом, прекрасно понимая, что Потерянных детей, в отличие от пиратов, пока ещё не поздно воспитывать — пусть даже его разбойнички отнюдь так и не считали, с неподдельной грустью глядя вслед уходящей маленькой леди. Кое-что, признаться, так и осталось для Джеймса Крюка загадкой: неужто этой прехорошенькой фарфоровой куколке действительно в радость возиться с Пэном и его неугомонной когортой? Откуда только в матерях (что в настоящих, что в невсамделишних) столько терпения? До чего же непостижимо и… занятно.…
…но вот в один прекрасный день невсамделишная мама Венди, прихватив с собой братьев, всё же улетела домой — для этого феи не поскупились на волшебную пыльцу. Как бы это ни было горестно слышать Крюку, именно такого исхода и следовало ожидать. Капитан не питал иллюзий, поскольку знал, что это рано или поздно случится: там, за пределами Неверленда, мисс Дарлинг всенепременнейше ждали родные, ждала полная событий, долгая и прекрасная жизнь. Когда-нибудь Венди вырастет, у неё появятся собственные, настоящие дети, а приключения на чудесном острове останутся в прошлом, потому что это правильно, потому что так и должно быть… а вот для Пэна, похоже, её стремление вернуться в Лондон стало полнейшей неожиданностью. Однажды образ девочки неизбежно сотрётся из его памяти, превратится в бестелесную грёзу, и тогда Питер Пэн будет парить над облаками с прежней лёгкостью, ибо злосчастные обрывки прошлого, тянущие его вниз, растают, подобно утреннему туману или кругам на воде, что оставляют после себя удары русалочьих хвостов. После того, как Венди улетела, они с Пэном даже немного примирились, если, конечно, это можно было считать примирением. Удивительно: теперь он казался Крюку не таким уж невыносимым, хоть порой и продолжал делать пиратам всяческие пакости, но, пожалуй, более миролюбиво, что ли, и даже не то, чтобы совсем уж нарочно (скорее, в силу своей бесшабашной натуры) — во всяком случае, до отрубленных конечностей дело не доходило. Нет, бесспорно, капитан никогда не простит ему отрезанной руки, его заливистый, звонкий смех и хорошую форму, и при других обстоятельствах, чёрт возьми, Крюк не упустил бы возможности избавиться от заносчивого мальчишки, однако… слишком многое связывает их, слишком многое вынуждает, так или иначе, бежать от неумолимой действительности и собственных гнетущих воспоминаний сюда, в Неверленд, где всё, по сути, подчинено правилам детской игры и, вроде как, не всерьёз — даже умереть по-настоящему не получиться, хочешь ты того или нет. За все эти годы, проведённые на сказочном острове, Крюк и Питер враждовали столько, что между ними зародилось если не какое-то подобие приязни, то, по крайней мере, затишье, и поэтому план по «вытягиванию» из мальчишки способа покинуть Неверленд был отложен капитаном до лучших (или, вернее сказать, до худших) времён. Ведь с тем же ужасом и искренним отторжением, с которым Питер Пэн смотрел в глаза взрослению, капитан Крюк думал о неотвратимости двух вечных, как мир, вещей, имя которым смерть и старость. Впрочем, оказывается, совсем-совсем вырасти и даже немножко состариться ещё отнюдь не значит «повзрослеть». Право слово, кто бы мог подумать, что соперником человека, которого не брали ни порох, ни пули, ни заговоры выскочек-вельмож, ни ядовитые стрелы чересчур враждебно настроенных дикарей, будет… ребёнок? Впрочем, Питеру, наверное, ещё тяжелее, потому что некоторых вещей детям никогда не понять, и сама мысль о том, что с врагом тебя подчас объединяет нечто большее, чем взаимная неприязнь, кажется ему в высшей мере абсурдной. И всё же мысль эта — капитан был уверен – хоть раз, но, тем не менее, закрадывалась во взлохмаченную рыжую голову.…
…иногда к горлу пирата комом подступает тоска. Небо пульсирующее, отдающее перламутром, а вдалеке звучат отголоски надвигающейся грозы и песни чаровниц-ундин, которые легко можно было принять за надрывный, жалобный плач — Крюк качает головой, откидывая назад уже порядком отросшую гриву волос с тронутыми серебристой проседью, выцветшими от солёной воды нитями. Над Неверлендом в который раз мелькает едва различимая фигура Питера, тут же скрываясь за тучами. «Не к добру это», — думает капитан с каким-то тихим, странным спокойствием и прикрывает глаза, будто сытый кот, вдруг отмечая, как уголки его губ невольно ползут вверх: да, пока у несносного Пэна есть силы раз за разом подниматься в воздух, всё будет так, как и должно быть. Но вот насупленные облака исчезают, и пирату открывается вид на звёзды, куда, к слову, его отчего-то больше не тянет. Прошлое в прошлом, и место его здесь, в Неверленде. Отсюда, с палубы его брига, можно разглядеть любые созвездия — от Гидры до Большой Медведицы, или, как учили Джеймса-тогда-ещё-не-Крюка в одной славной школе много лет тому назад, Ursa Major. Быть может, даже находясь на волшебном острове, где время замедлило свой ход, капитан всё же каким-то образом стареет? Впрочем, наверное, стареть — это не так уж и страшно. Разве что отчасти, совсем чуть-чуть. Учащающиеся могучие приливы были не страшны Крюку — казалось, что он возвышался над ними, а те плескались у его ног, что это он имел над ними полную власть, а вовсе не наоборот. Море шумело у него в голове, текло в его теле вместо крови — такой же солоноватой на вкус, как морская вода и такой же тёмно-синей, как у всех представителей августейшей династии; и, разумеется, что без моря, что без крови, капитан точно не смог бы жить. «Мужество крепнет в ране» — так говорили в его семье. Предстоящая буря манила восторгом опасной авантюры, обещала кураж и предвкушение чего-то поистине захватывающего. Да уж, какими бы заклятыми врагами они ни были с Питером, отчаянной, неискоренимой любви к приключениям ни у одного из них было не отнять. После того, как дети Дарлингов покинули Неверленд, дни стали более размеренными, и оттого во сто крат острее и слаще был для капитана каждый выход из бухты, каждый новый шторм или каприз своенравной стихии — и всегда в окрестностях острова находились заливы и гавани, где его кораблю не доводилось бывать прежде. Капитан, видит бог, солгал бы, сказав о том, что такое существование полностью лишено своеобразного очарования. Потерянные мальчишки во главе с Питером целыми днями пропадали на поляне фей или в изумрудно-зелёном лесу, не зная хандры, и, к их же счастью, пересекались с командой «Весёлого Роджера» лишь временами. Мелюзга могла без конца торчать в лагуне, растянувшись на песке и подставив улыбающиеся, бойкие лица солнечным лучам, что отражались в каждой капле поднятых бегающими у кромки воды ребятами брызг. Неоднократно Джеймс Крюк замечал, как дети, безмятежно свесив болтающиеся ноги с нагретых за день каменных глыб, подолгу играли с русалками, не раздумывая отказавшись при этом от столь необходимого, по мнению Венди, тихого часа. Тёплый остров посреди бескрайних морских просторов — не Тортуга, разумеется, но и явно не самое худшее из того, что могло бы ожидать знаменитых преступников, разыскиваемых по всей Британии. Корсары повадились на ночь глядя курить трубку мира вместе с краснокожими (которые, справедливости ради, вовсе не такие уж неотёсанные бездельники, какими кажутся со стороны. По крайней мере, ничуть не больше, чем сама пиратская команда, категорически не приспособленная к жизни на суше: весь огромный мир этим людям сполна заменили такелаж да мачты) и несколько раз капитан Крюк, не то из скуки, не то из любопытства, присоединяется к ним, греясь у костра. Для того, чтобы отогнать злых духов, мудрецы-шаманы жгут благовония, пряный, дурманящий аромат которых щекочет нос и опьяняет, избавляя истерзанное сердце от боли и сожалений. Индейцы пляшут, стучат в барабаны — с недавних пор племя Великой Маленькой Пантеры больше не носит на своих лицах боевой раскрас, а Тигровая Лилия, когда-то взобравшаяся на борт «Весёлого Роджера» с зажатым ножом в зубах, нынче, ко всеобщему удивлению, встречает гостя вежливой холодностью, едва уловимым кивком. И пусть индейская принцесса не признаёт ни пышных юбок, ни напудренных париков, она, тем не менее, ведёт себя с достоинством молодой светской дамы — Джеймс Крюк готов был держать пари, что в одном из множества неизведанных и странным образом пересекающихся миров, о которых говорили шаманы, она, несомненно, когда-то была ею.…
…в один из таких вечеров капитан, вернувшись к себе, засел за клавесин, и, выуживая из него вкрадчивые лады, в какой-то миг спиною почувствовал взгляд чьих-то зорких глазёнок — никто не посмел бы следить за каждым его движением столь бесстыже и нагло, кроме летающего огненноволосого плута. Крюк обернулся: и действительно, в каюте собственной персоной, притаившись, стоял неведомо как проникший на судно Питер Пэн. Он был один — фея Динь-Динь, его вечная спутница, надо думать, осталась приглядывать за Потерянными мальчишками в их прежнем домике под землёй, насквозь пронизанным деревом Неясень. — Ну и чего тебе, шельмец? — устало произнёс пират, с невозмутимостью возвращаясь к прерванной на середине мелодии. — Да не стой ты, как вкопанный, чёрт побери. Так уж и быть, присаживайся, коль пришёл. Вон туда, на табурет. И не вздумай ничего здесь хватать, Пэн, если не хочешь, чтобы я спустил с тебя шкуру, — о том, было ли это пустым сотрясанием воздуха или же истинным его намерением, Крюк подумает как-нибудь позже. — Боишься, что снова ненадолго одолжу посмотреть одну из твоих побрякушек, вроде портретов или карманных часов? Ладно-ладно, в другой раз. Уж если ты что и умеешь, старая вобла, так это неплохо играть на своей пианине! …капитан пропускает мимо ушей «старую воблу», но не может сдержать раздражения при одной лишь мысли о том, что этот негодник окрестил его чудесный музыкальный инструмент безграмотным и кощунственным словом «пианинА». «Потрудись вести себя тихо, иначе живым отсюда не уберёшься», — хотел было прошипеть Крюк, но Питер замолкает и сам: мальчишка не собирался мешать ему. Повисшая в воздухе пауза мгновенно утопает в миноре тягучей, меланхоличной музыки — спешить было некуда, а всё прочее перестало иметь какое бы то ни было значение… Но только до завтрашнего дня.Я кричу тем немногим, Кто земные тревоги На спасительный остров Решил променять: Лучше быть одноногим, Чем быть одиноким, Когда скучно и грустно, И некому руку пожать.