Реформы

      Николай прислоняется лбом к холодному стеклу в надежде успокоить раскалывающуюся от боли голову, но делает только хуже. Стекло мелко вибрирует и в добавок к голове и носу начинают болеть еще и зубы.       — Ты ничего не хочешь мне рассказать?       Все, чего Коле сейчас хочется, это умереть. И таблетку Пенталгина.       — Нет.       Александр придвигается ближе, берет за плечи и разворачивает к себе. Коля кривится и молится о том, чтобы не расплакаться прямо здесь и сейчас от боли и обиды.       — Потерпи, — голос брата полон сочувствия и от этого только хуже. — Сейчас приедем, тебя подлатают и дадут обезболивающее.       — Ты что, попросил Михаила Андреевича за мной шпионить? — воздуха не хватает из-за разбухшей от крови ваты в носу и слова даются трудно.       — Ну почему же шпионить? Просто присматривать, — Александр отводит взгляд, принимает безмятежный вид и прикрывает глаза.       Колю жутко бесит эта его манера уходить от любого сложного разговора.       — Я идиот малолетний, по-твоему, который сам за собой присмотреть не в состоянии?!       Александр приподнимает бровь и окидывает красноречивым взглядом распухшую Колину физиономию. Справедливость невысказанного замечания больно колет. Коля отворачивается.       — Я никогда не считал тебя идиотом, — Александр похлопывает Колю по колену. — Что же до малолетнего, то восемнадцать тебе будет только летом. До тех пор, не обессудь, ты целиком и полностью моя ответственность.       — Уж не ты ли мне выговаривал всегда, что я должен с малых лет учиться сам нести за себя ответственность.       — А ты готов ее сейчас понести? — Александр смотрит заинтересованно. — Пойти к Милорадовичу и рассказать, как все было, а не сочинять какие-то детские сказки про раковину и мокрый кафель. Я обещаю, я самоустранюсь от этого дела и, более того, попрошу Мишу впредь относиться к тебе как к рядовому студенту. Если продемонстрируешь, что справляешься сам.       Коля долго молчит, мнет в пальцах край свитера.       — Я справляюсь.       — Скандала нет, разбирательств нет, отчислений с громким треском нет. Романова, кстати, уже третий день тоже нет, — Паша Пестель плюхается за последнюю парту в гудящей голосами поточной аудитории и обращает вопрошающий взор на соратников. — Я вот даже и не знаю, выдохнуть с облегчением или готовиться к худшему.       — Подозрительно, не то слово, — Муравьев задумчиво грызет ручку. — Может Каховский ему нос совсем сломал. Или еще как серьезно покалечил. Тогда тем более странно, что до нас карающая рука правосудия не добралась до сих пор.       — А кто-нибудь знает его номер? — осведомляется Рылеев. — Может позвонить?       — Аня должна знать, она же староста, — Трубецкой окидывает взглядом аудиторию, выискивая светлую макушку.       — Я спрашивать не пойду, — быстро говорит Муравьев-Апостол. — И Миша не пойдет. И вообще никому к ней подходить сейчас не советую. Она когда видит кого-то из тех, кого с Романовым поймала, сразу начинает рычать и плеваться огнем. Страшное это дело, разъяренная женщина.       — Да уж, тебе-то об этом лучше всех известно, — негромко говорит Трубецкой, заставляя Муравьева покраснеть до ушей.       — Ни хрена себе домишко, — Кондратий задирает голову, разглядывая облицованную чем-то очень красивым и явно жутко дорогим трехэтажную махину. — Кучеряво люди живут.       — Тихо ты, — Трубецкой нервно одергивает куртку и поправляет ремень сумки на плече. — Пошли, что ли.       Номер телефона у Ани выцыганил Кондратий. По наущению Сергея, здраво рассудившего, что она, конечно, сначала посмотрит подозрительно, как на человека, задумавшего как минимум вооруженный грабеж, но в конце концов не удержится и сдастся под фирменным Рылеевским возвышенно-поэтично-жалобным взглядом. Так и вышло. Вот только инициатива оказалась наказуема, так как вместе с номером телефона Бельская всучила Кондратию пачку листов с задачами по физике и текстами по французскому и сказала, что раз они так обеспокоены отсутствием Коли, и видимо, не такие все-таки дуболомы, чтобы не осознавать свою вину за произошедшее, то она предоставляет им прекрасную возможность эту вину искупить, проведать товарища и отвезти ему домашку. После, по яростным уверениям Кондратия, она мерзко захихикала и ушла, задрав нос.       Рылеев давит на кнопку видеодомофона. Трубецкой вздрагивает от неожиданности, когда за распахнувшейся дверью оказывается не Коля. Почему-то он был уверен, что тот откроет сам.       — З-здрасте, Александр Павлович, — заикается Трубецкой.       — Здравствуйте, — старший Романов делает шаг в сторону, пропуская их в неприличных размеров прихожую. — Сергей Трубецкой, как я понимаю?       — Д-да, а это Кондратий, Рылеев. Мы к Коле. Навестить и домашку, вот… — Сергей окончательно теряется под льдистым оценивающим взглядом голубых глаз. Предатель Кондратий молчит за спиной как рыба. Хоть бы выручил, словоплет хренов.       — Да, я понял, — Александр Павлович улыбается уголком губ. — Николай сейчас спустится.       Если бы не привычный кашемировый свитер, Сергей бы Колю просто не узнал.       — Ох, блииин, — ошарашенно-сочувственно тянет Кондратий.       — Привет, — Коля спускается по лестнице, коротко смотрит из-под ресниц и отводит глаза. — Пойдемте в гостиную.       — Коль, все плохо, да? — шепчет Кондратий, в священном ужасе разглядывая жуткую сине-зеленую гематому под глазом.       — Нос цел, — буднично сообщает Николай. — На рентгене нашли трещину в скуловой кости. В понедельник уже должны разрешить вернуться в университет. Чаю хотите?       Николай кивает в сторону дивана, но сам остается стоять. Трубецкой неловко мотает головой.       — Нет, спасибо, мы тебе домашку принесли, и просто хотели узнать, как дела.       Кондратий достает из рюкзака изрядно уже помятые листочки и сует Коле в руки.       — Домашка? — Коля смотрит на листочки озадаченно.       — Да, Аня передала.       Дверь в дальнем конце комнаты открывается, миловидная женщина средних лет в строгом сером платье и аккуратном белом переднике улыбается с порога.       — Коля, я накрыла чай со сладостями для тебя и твоих друзей. В библиотеке, как ты любишь.       — Спасибо, Ольга Васильевна, — Николай кивает ей.       — У тебя отдельная библиотека есть?!       Вид у Кондратия такой, словно он, только что преставившись, за какие-то неизвестные, но просто грандиозные заслуги попал прямехонько в рай. Два уютных кресла и небольшой столик у французского окна, и стеллажи с книгами от пола до потолка по всем четырем стенам немаленькой комнаты.       — Можно? — придушенным шепотом вопрошает Кондратий.       Николай обводит комнату приглашающим жестом.       Сергей садится на край одного из кресел.       — Мне придется его из этой комнаты за шиворот вытаскивать, — он с улыбкой следит за Рылеевым, вцепившимся в какой-то гигантский, переплетенный в дорогую кожу том.       — Вы торопитесь? — Николай возится с умопомрачительной красоты фарфоровым сервизом на подносе, разливая чай, и не глядит на Сергея.       — Да нет, мы вообще-то на каток собирались, но если ты не возражаешь, дадим Кондратию время порезвиться.       — Я только за.       Сергей делает глоток из чашки и жмурится от удовольствия. Да, вот это чай. Не чета той бурде из пакетиков, которую они с Кондратием пьют по вечерам на кухне своей съемной халупы.       — Что в универе происходит? — роль радушного хозяина и зачинателя светских бесед Коле явно в новинку.       — В универе не происходит ровным счетом ничего и об этом я, если честно, и хотел с тобой поговорить.       Николай как-то сразу сникает, и Сергея колет острым чувством вины. Тебя тут угощают вкусным чаем и подпускают к дорогим книгам, а ты только о собственной шкуре думать и можешь.       — Мы все ждем со дня на день, что за нами явятся цепные псы Милорадовича и призовут к ответу. Каховский совсем в разнос пошел и безбожно прогуливает пары. Говорит, а какая теперь разница, все равно отчислят. Я вот думаю, что мы все, кроме тебя, конечно, как принимавшие участие, должны пойти к Михаилу Андреевичу и…       — Нет, — твердо обрывает его Коля, ставит свою чашку на стол и откидывается в кресле. — Вам нельзя никуда ходить. И вообще лучше забыть об этой истории. Никаких карательных мер не будет.       — Но Милорадович, — начинает было Сергей.       — С ним все улажено.       — Как, позволь поинтересоваться, — Сергею очень не нравится тон этого «улажено».       — Не важно.       — Нет важно! Это ведь не только тебя касается.       Николай тяжело вздыхает.       — Я признался, что спровоцировал драку.       — В каком смысле спровоцировал? Что значит признался? — Сергей смотрит на Николая во все глаза.       — Сказал, что выступил ее инициатором, чистосердечно признался, получил выговор и отметку в личное дело. Все. Вопрос закрыт.       — Отметка в личном деле? У тебя?! — у Трубецкого глаза лезут на лоб.       — Какая отметка? Где? — привлеченный пораженным воплем Кондратий отрывается от бумажных сокровищ и подходит к столу.       — Кондратий, нас выгородил перед ректоратом человек, которому мы дали по морде, — Сергей смутно подозревает, что у него какие-то проблемы с восприятием реальности. Это точно Коля? Тот самый Николай Романов, с которым он проучился уже больше полугода?       — По морде мне дали не вы, — уточняет Николай. — Но у Каховского проблем тоже не будет.       — Офигеть, — Кондратий переводит взгляд с Сергея на Николая. — Слушай, не злись на Петю сильно, а. Он так-то не совсем отмороженный, он из-за матанализа обиделся. Там одна маленькая ошибка была, а у него автомат уже почти в кармане был.       — Из-за мелких ошибок люди страдают, — тихо произносит Николай. — У моего старшего брата на предприятиях четыре случая за последние два года. Инженеры ошибаются в расчетах по мелочи, а работяги потом калечатся или вообще гибнут.       Кондратий остается стоять с открытым ртом.       — Я не хотел Каховского обидеть, я просто поправил, чтобы было так, как надо. И тебя тогда на философии я не хотел задеть или доклад тебе испортить. Да, это философия, это не расчеты, но иногда неправильное понимание мироустройства или плохо продуманный план глобальных перемен может стоить твоему самому близкому человеку… Короче, плохо закончится может, — он обрывает сам себя, поморщившись. — Я, видимо, как-то не так все делаю. Не умею просто. Я, когда в универ поступил, мечтал, что друзей заведу, что…       — Коль, ты здесь?       В дверь библиотеки просовывается взъерошенная мальчишечья голова.       — Ой, — парень, еще школьник по виду, улыбается смущенно. — Я думал, ты один. Я хотел, чтобы ты мне математику… Я потом…       Дверь захлопывается.       — Это Миша, мой младший брат, — поясняет Николай удивленным одногруппникам.       — Сколько у тебя всего братьев-то? — озадачивается Кондратий.       — Три. Еще один старший живет не в России. Я вам наговорил тут много ерунды разной. Забейте. И не парьтесь по поводу Милорадовича. Спасибо, что домашку принесли.       Сергей открывает было рот, но, подумав, благоразумно его захлопывает.       — Ну, мы пойдем, — потеряно говорит Кондратий.       — Да, спасибо еще раз.       Из окна библиотеки Коля смотрит, как две фигуры идут по дорожке между сугробами к КПП закрытого котеджного поселка. Потом долго и непонимающе глядит на стопку помятых листов с домашкой, электронные копии которых Аня Бельская прислала ему еще несколько дней назад.