***
Карма осторожно отвечал на чужой глубокий поцелуй, и не помышляя о перехватывании инициативы — за это можно было отхватить, да и чувствовать себя в подчинении было гораздо приятнее. Кислорода стало жутко не хватать, но рука на затылке не позволяла отстраниться — в испуге раскрыв глаза, слуга встретился с внимательным взглядом фиолетовых глаз напротив. Голова начала кружиться, а ноги стали подкашиваться — именно тогда граф соизволил отстраниться от манящих губ своего слуги, позволяя тому вдохнуть столь желаемый кислород. Пока тот пытался отдышаться, Фёдор затолкнул его в небольшое помещение под лестницей, плотно закрывая за собой дверь. Раздался лязг замка. — Моя любезнейшая жена поведала мне, что ты, мой юный друг, всё время на неё пристально смотрел. Как и любую благовоспитанную даму, этот жест её напугал и ужасно смутил. Не соизволишь ли ты объясниться? — Я просто пытался понять кое-что, — отстранённо произнёс юноша, смотря в пол. Ему было стыдно за то, что он так расстроил господина, который дал ему работу, пищу и кров над головой. — Ваша жена... — произнёс более тихо Карма, словно боясь продолжать. — Очень похожа на мужчину. Фёдор подавил желание рассмеяться, делая усилие, чтобы ни один мускул на его лице не дрогнул. Действительно, позволить одному слуге узнать правду — позволить узнать правду всем остальным. Этого никак нельзя было допустить, поэтому Достоевский был обязан проучить мальчишку, чтобы тот и не думал о том, чтобы продолжать столь пристально смотреть на Осаму. — Ты понимаешь, о чём ты говоришь? Ты обвиняешь мою жену в том, что она похожа на мужчину? — Нет-нет, Вы не так меня поняли! Об этом говорят действительно многие факты: мужской голос, повышенная волосатость тела, и, наконец, то, что она ещё не стала матерью! В её-то двадцатидвухлетнем возрасте! Фёдор отвесил юноше сильную пощёчину, из-за которой в уголках его глаз скопились слезинки, а в ушах загудело — Как ты только посмел такое говорить! — Я... — старался оправдаться Карма, но его резко перебили. — Оскорбляя мою жену, ты оскорбляешь меня, а оскорбления я просто так не прощаю. Тебе действительно следует постараться, если ты не желаешь оказаться на улице в какой-нибудь сточной канаве или закончить свою жизнь под грязными, потными мужчинами. Поверь, я легко могу это устроить, отправив тебя в любой из борделей на окраинах города — такие милые мальчики, как ты, до совершеннолетия там не доживают. — Я понял, простите! Я готов сделать всё, что Вы только попросите! — голос слуги предательски дрогнул, давая графу понять, что тот действительно опасается за свою судьбу. Бордель, в котором Карма работал, хоть в конце концов и разорился, но имел вполне хорошие условия для существования, а клиенты там не выделялись особой извращённостью — они были обычными мужчинами, которых просто не так часто удовлетворяли жёны. — Хороший мальчик, — благосклонно произнёс Достоевский, кивая самому себе. — Каждая провинность ведёт за собой наказание, поэтому ты должен с честью его принять, если ты не хочешь, чтобы мои угрозы стали реальностью. Карма поспешно кивнул, давая брюнету понять, что совершенно не против и сопротивляться не собирается. Ухмыльнувшись уголками губ, Фёдор провёл слугу вглубь помещения, где обычно наказывал провинившихся — что уж таить, и Осаму здесь появлялся далеко не один раз. — Упрись руками в табуретку. Пятнадцать ударов. Выдержишь — можешь считать, что первую часть своего наказания ты пережил. За уворачивания и мольбы о прекращении наказания получаешь дополнительные удары. Начнём. Взяв со стола кнут, Фёдор сделал пробный удар по чужой спине, прикладывая среднюю силу. Карма дрогнул, но не вскрикнул, видимо, закусывая губу — с ракурса Достоевского этого видно не было. Решив, что не стоит замедлять процесс, граф делал следующие удары с довольно малыми промежутками между ними, выбивая из слуги несдержанные вскрики от боли. Несколько раз юноша пытался уклониться, за что получил около пяти дополнительных ударов. — Неплохо, — своеобразно похвалил за выдержку Фёдор, когда экзекуция была окончена и кнут был отложен в сторону. Карма мелко сотрясался от тихих рыданий, а несколько капель крови стекли со спины на пол. Рубашка была определённо точно испорчена, а множественные раны на спине точно долго не дадут слуге спокойно спать. Но таково было наказание за слова, которыми юноша так неаккуратно раскидывался. Понимая, что на сообразительность паренька в ближайшее время рассчитывать не стоит, граф приспустил с того брюки, смазывая заднее отверстие того небольшим количеством крови, — смазка, конечно, не самая лучшая, но где же сейчас найти лучше? Приставив головку члена к отверстию, толкнулся, раздвигая податливые стенки заднего прохода. Юноша в это время как раз справился с судорожными рыданиями, которые затрудняли процесс дыхания. — Я не желаю слышать фальшивых стонов, поэтому можешь не стараться, — сразу же предупредил брюнет, чтобы Карма не напрягался. Движения стали более быстрыми и грубыми, а слуга закусывал губу, чтобы вновь не расплакаться — от этих движений спина приходила в движение, тревожа свежие раны. Кончил Достоевский прямо в юношу, не считая нужным выходить — да и куда же ему, в самом деле, кончать, — не на кровоточащие же раны? Натянув на себя обратно брюки, шлёпнул Карму по округлой ягодице. — Считай, что ты с честью принял своё наказание. Надеюсь, теперь ты будешь аккуратнее со своими словами. Когда придёшь в себя, подмойся и обработай раны. Дверь закрывать я не буду, но скажу другим слугам, чтобы временно не входили. Когда уйдёшь, попроси дворецкого закрыть дверь, — и, наклонившись к самому ушку Кармы, шепнул тому. — Хороший мальчик.***
Осаму обнажённый лежал в постели, читая какую-то романтичную книгу — долго держать книгу над собой затекли бы руки, поэтому шатен распластался на животе, подставляя мягкому свету от свечей свою нежную кожу ягодиц, отливавшую тёплой смуглостью. Людей всегда удивляло такое красивое сочетание бледности Фёдора и смуглости Осаму, что только усиливало внимание к будущим детям этой пары — но их всё не было и не было, что заставляло людей волноваться — неужели Осаму бесплодная? Регулярно ходя по врачам, мужчина периодически устраивал скандалы, когда его пытались раздеть, чтобы осмотреть половые органы — разумеется, он просто не мог этого допустить, чтобы никто не узнал всей правды. Женские врачи выписывали ему всякие препараты от бесплодия, даже не обследуя его. Дверь тихо приоткрылась, а в комнату вошёл Фёдор. Выглядел он довольно устало — сегодня был как раз день сбора налогов с местного населения графства. Конечно, Достоевский не занимался этим самолично, но и руководить людьми — дело не самое лёгкое. Заметив мужа, Осаму отложил книгу в сторону, не забывая при этом бегло пробежаться глазами по номеру страницы, запоминая. Граф быстро стянул с себя одежду, отправляя её в корзину — днём прачки отстирают её, а утром он возьмёт в любом случае новый комплект. Натянув на себя постельное бельё, хмуро посмотрел на жену, которая и не думала одеваться. — Опять собираешься утром меня соблазнять? — с усталым вздохом произнёс Достоевский, ложась в постель к Осаму. Тот лишь фыркнул на его слова. — Между прочим, если ты не забыл, завтра нам нужно будет на званый ужин. Не хочу утром тратить лишнее время на раздевание. — У тебя всё равно будет куча времени весь день, — вопросительно выгнул бровь граф. Осаму растянул губы в пошлой усмешке на его слова. — Боюсь, что после утренних, м-м, занятий по зачатию со своим любимым мужем, времени у меня будет не так много. Фёдор усмехнулся. — А говорил, что соблазнять не собираешься. — А я и не собираюсь, — сделав максимально невинное выражение лица, с мягкой улыбкой ответил Дазай. — Я обязательно соблазню.