Неозаглавленное молчание

      Адам обмирает прямо так, на пороге.       Просто стягивает с головы капюшон — смотрит Эрику в глаза — и молчит.       На бесстрастном (туповатом, как он раньше считал) лице ни кровинки. Эрик чувствует, как невольно сводит судорогой пальцы. Он хватается за затылок своего парня чуть крепче, смещается правее, будто надеясь укрыться за чужим телом как за стеной. А еще глаза жмурит до сочно-бордовых снежинок, да.       Да только не помогает ничего. И снежинки рассыпаются прахом, и холодом (внезапно) охватывает откуда-то изнутри. Эрик с секунду не понимает, что делать.       А Адам просто стоит там, в коридоре, посреди беснующейся толпы пьяных подростков. Словно окаменевший. Кажется, он даже не дышит. Тонкие губы почти (не)заметно дрожат, и это до чертиков похоже на случайно приключившийся спазм. Но Эрик знает, случайных спазмов в природе не водится.       Всему есть причина.       И колко-болюче-острому молчанию Адама она тоже найдется.       — П-прости, — шепчет Эрик, когда долгое мгновение обоюдного разглядывания, наконец, кончается, а его парень запоздало оборачивается на непрошеного гостя. — Прости меня.       Слова — мольба. Тихая, ломкая, садящаяся на последних вздохах. Если честно, Эрик, наверное, сам не до конца осознает, к кому она обращена.       И этот факт страннее всего прочего, что вообще успело случиться в его жизни.       Адам же смотрит. Минуту (и вторую).       Глаза у него как у побитой собаки — такой, знаете, у которой практически кишки наружу, а еще вот-вот остановится сердце.       У Эрика, к слову, с ним тоже проблемы. Оно гулко стучит о ребра и (плохая новость) все ползет выше, куда-то в область распухшего, сухого горла. Бешеный ритм эхом отдается в висках.       Он же решил давно, боже. С Адамом не оберешься неприятностей. А зачем ему, Эрику, лишние напасти? Хватило сполна бесконечной вереницы лет, полных страха и давления. Достаточно.       Достаточно, правда.       Боже.       Ты же знаешь его (и меня). Дай сил остановиться.       — Что он здесь забыл?       — Не знаю. Прости.       Эрик поднимается с дивана тогда, когда Адам вдруг отмирает. Широкие плечи уходят волной вправо и вниз, он кривит свои тонкие губы и поворачивается на сто восемьдесят градусов. Уже дергается требовательными, нервными пальцами дверь на себя.       О. Боже. Адам (прости).       Эрик прибавляет шагу, чувствуя спиной пристальные взгляды. Подростки провожают его до крыльца, но, стоит пройти мимо, тут же забывают обо всем, кроме себя. И Эрик торопится.       Сердце где-то в глотке колотится наразрыв.       Больно. Страшно. И непонятно, чего хочется больше.       — Адам!       — Ты перестал...       Адам дергается — весь, каждой мышцей, и это так заметно, о боже, — прежде чем ответить на зов. Они сталкиваются буквально носами на вершине лестницы, и вокруг удивительно нежным заревом разливается беспробудная ночь, разрывая лишь пьяными выкриками мальчишек и огоньками окон. Но обоим не до романтики.       Эрик опускает глаза. У Адама руки сжаты в кулаки, опасно белеют костяшки. Он определенно выбит из колеи и зол, но все же в себе силы на лишние выдох и вдох. Только потом, наскоро тронув языком губы, произносит:       — Ты перестал подходить к окну.       — Да (я хотел бы подойти снова).       Эрика изнутри скручивает в тугую нить ощущение паники, и он борется, борется с собой и своими странными — самому пока еще непонятными — желаниями. Он отталкивает Адама словами, не грубо, нет, весьма тактично. Он указывает на то, что нельзя любить человека, который не способен любить в ответ, и слова даже для него звучат на удивление мягко. Щадяще. Он говорит... без остановки.       Потому что уверен, если заткнется — все.       Конец неотвратим.       Потому что знает и чувствует: несмотря на страх, несмотря на минувшую неприязнь, все, что есть внутри, готово сиять для него одного. Для Адама, никого другого.       Но отдать себя за бесценок Эрик не согласен. Быть героем и борцом одному — цель непосильная. И Адам должен это понять.       Должен понять и (пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста) шагнуть навстречу. Не оттолкнуть. Смотреть в глаза битой собаки, знаете ли, слишком ужасно, Эрик ведь любит собак и не выносит насилия.       — Послушай...       Адам отстраняется прежде, чем он заканчивает мысль. Вытягивает руку, с секунду напряженно сипит, кусая губы, а после уходит. Прямо в кромешную тьму этой душной ночи.       Возможно, однажды он его услышит. Услышит — поймет — и вернется. Эрик, конечно, не тянет на звание диснеевской принцессы, но очень хотелось бы верить в такой счастливый конец.       А пока...       Пока его сердце (так уж получилось) уходит вместе с Адамом.