***
Лёша всё же выписывает казаху минимум — сутки. «Лишь бы этого еблана не терпеть», — раздражённо думает он, расстилая свою постель. Нужно же было догадаться перед уходом Лёши, при его уёбке-лейтенанте, сказать: «Прости, сегодня проводить не смогу, но как выйду — обязательно». — Хуй тебе. — Вдруг слышит свой голос Лёша, снимающий форму. Ух, как же он зол на этого наркомана! На глаза его чернющие, взгляд этот блядский, широкие плечи, волчью улыбку… Засыпает Лёша быстро и крепко, чтобы вечером встать со стояком по будильнику и, вызверившись, пойти на работу. Перед дверью в отделение он вдруг как наяву увидит перед собой тот взгляд, и его желудок попросится наружу. «Как девчонка», — скажет себе Лёша, тщетно пытаясь сбросить нервозность с плеч. В последний раз желудок выпрыгивал, когда он был влюблён.***
«А самое смешное, — думает Нур, проснувшись на жёсткой скамейке, — что я мог внести залог и выйти, едва зайдя сюда». Но нет. Он пришёл сюда за сержантом, и если ради него понадобится провести выходные в отделении, то это невысокая цена за Алексея Щербакова. Нурлан хмыкает под нос, невольно улыбаясь. Кто мог подумать, что он западёт на пресловутого мужчину в форме? Высокие сапоги, сочные бёдра, подтянутая задница, доброе лицо, ясные глаза. Нурлану хочется увидеть их смеющимися, в гневе, расчувствовавшимися и, конечно, во время секса. Естественно. Мечтать о сексе с сержантом, понимает он, было бы комфортней, если бы рядом не храпел новый бомж, разодранный локоть перестал болеть и было что поесть.***
— Ешь, — всучает ему булку с кефиром Лёша. Он не обязан так делать, да и обычно не делает, но кормят у них в отделении хуже, чем в тюряге, настоящие живодёры. — Ты не обязан, — замечает вслух Нур, а сам боится спугнуть. — Мои обязательства — не твоё собачье дело и… — Лёша прерывается, заметив. — Что с рукой? Только теперь он видит, как, вытягивая руку, Нурлан не разгибает её до конца. — Напоминание о твоей страсти. Точно. Прогиб. «Не делай этого», — уговаривает себя Лёша, доставая из стола вату, перекись и бинты. «После этого он от тебя не отстанет». — Закатывай рукав. «Это провал, Алексей». На локте, под толстовкой, оказывается уродливый запёкшийся счёс, но ничего катастрофического. Не то чтобы Лёша переживал за незнакомого толком наркомана, верно? Смочив вату, он тянет руку на себя, через решётку, и промывает кровавые разводы с приклеившимися нитками. — Спасибо, — урчит ему на ухо Нур. — Пока не за что, — буркает Лёша. «Господи, только бы уши как обычно не покраснели». — У тебя всегда уши краснеют, когда делаешь перевязки? Лёша сглатывает. Он специально ему на ухо говорит? Если да, то это возмутительно и не должно прекращаться. — Или дело во мне? — Да, — вздыхает Лёша, — дело в моей аллергии на тебя. — Я всё думал, что сделаю, когда выйду отсюда, — игнорируя шпильки, говорит тёплый баритон, а горячий воздух щекочет Лёшину шею. — Сделаю с тобой. — Заткнись и подержи ватку. Не успевает Лёша нормально прижать вату к очищенной ране, как ладонь большой жаркой волной идёт по его предплечью и накрывает его кисть, прижимая вместе с ваткой. — Столько планов встаёт, хотя бы из-за одной этой задницы, — тянет Нурлан. Лёша хочет сострить, но почему-то молчит, потупив взгляд. — Мужчины у тебя, конечно же, никогда не было. Возмущённо вскинув голову, Лёша встречается с тем самым волчьим взглядом, только теперь он опасно близко к нему, теперь вся фигура Нурлана нависает над ним и медленно берёт под контроль. Хотя это глупо, ведь это именно он в камере, но Лёше чувствуется наоборот. — Это ничего. — Ладонь берёт его пальцы и тянет руку в камеру. На рану Нурлану, очевидно, плевать. Позволяя вести, Лёша прижимается щекой к пруту. — Мы можем начать с межбедренного: ты встанешь на колени, спрячешь лицо и сожмёшь для меня эти бёдра. Нур кладёт его левую руку себе на плечо. Зажатый в правой руке бинт намокает. — Такой хорошенький, — облизывается на него Нурлан. — А потом я хочу увидеть, как ты смотришь снизу вверх своими глазами. Необязательно заставлять его отсасывать, хотя взглядом профессионала Нур видит, что эти щёки при отсосе впадали бы очень сексуально. Но нет, для начала ему хватит просто увидеть его на коленях перед собой. — Если бы ты был немножко опытней, я бы не ждал, — большой палец проскальзывает в шлевок форменных штанов, а остальные четыре трут эти умопомрачительные бёдра. — Я бы уже прижал тебя задницей к прутьям и драл через решётку, и ни один твой лейтенант меня бы не остановил. Ты не стонешь в постели, да? Держишься мужиком? Со мной ты бы хныкал. Разомлевший, Лёша пропускает момент, когда в его рот врывается язык, а ладонь на бёдрах властно прижимает к решётке. Он роняет стон, не успевая собраться с мыслями, мужественностью, гетеросексуальностью — все барьеры падают перед уверенным языком и руками, а ещё пах так восхитительно прижимается к прутьям. Сумасбродная на первый взгляд, идея о сексе через решётку кажется теперь ужасно возбуждающей. Нурлан целует его жёстко и несдержанно, интуитивно Лёша знает, что, не будь между ними металла, он держал бы его за шею или прямо за челюсть. Но вместо этого прутья врезаются в их тела, как последний барьер, который уже совершенно ни от чего не удерживает и даже распаляет: хочется согнуть их и прижаться наконец грудью к груди. И, конечно, притереться пахом. Ладони на плечах Нура сжимаются. Такой же несмелый, но искренний, каким Нур себе его и представлял — Лёша отвечает на поцелуй рьяно и пару раз тихо стонет ему в губы, позволяя даже мять крепкую задницу. Кажется, если бы он надавил на него чуть сильнее, очаровательный сержант согласился бы подставиться через решётку. Нур ретиво расстёгивает форму и запускает руку под рубашку и футболку, оглаживая место, куда по незнанию бил красивого сержанта. Он хочет прошептать искреннее «прости», но сержант уже сам не отпускает его губы. Они целуются чёртову вечность, но ни одному из них её не хватает и хочется ещё. У бездомного в камере другие планы — он просыпается, издавая звук болгарки, и Лёша отскакивает от Нурлана. — С-сам давай, — пихает он бинты в ладони, которые мгновения назад мяли его задницу. Заперевшись в туалете, Лёша дрочит, не позволяя себе задних мыслей, и сжимает свои бёдра там, где трогал задержанный им нарик. Это доводит его за рекордную минуту. — Ебачьи уши, — начинает соображать Лёша, отмывая руку. Это он только что целовался с мужиком, который рассказывал ему, как бы его выебал, а затем дрочил на это, представляя его руки на своём теле, так, получается? Для тридцатилетнего сержанта поступок по меньшей мере опрометчивый. По большей — стыдный. Поникший, Лёша смотрит на свои часы. Почти полночь. Нарика пора отпускать. Первое, что он замечает по возвращении, — нарик ещё возбуждён. Второе — нарик знающе улыбается. Третье — бомж допивает его кефир. — Проиграл бомжу, — ляпает Лёша. — Выиграл кое-что получше. — Нихуя ты не выиграл, — невозмутимо отвечает Лёша. Тот же дерзкий хам Лёша боязливо берёт ключи от камеры. Мало ли, что сделает с ним этот насильник по выходе? С ужасом для себя сержант понимает: будь он всё ещё возбуждён, сам бы первый запрыгнул на обаятельного наркомана со странным именем Нурлан. Всё, чего Лёша ожидает — припечатывание к стене, поцелуй, рука в штанах, — не случается. На деле Нурлан, выйдя из камеры, спокойно забирает личные вещи. Лёша решается заглянуть в эти глаза лишь раз, на крохотный момент, прежде чем, не попрощавшись, бывший задержанный выходит. И всё нормально. Да, он целовался с мужиком, а затем дрочил на это, но неловкие ситуации бывают у всех. Теперь этот Нурлан остался позади. Да. …только вот одно непонятно: а это правда всё? Как можно говорить такие вещи, так целовать и потом просто уходить? Ни номерок не попросил, ни свой не оставил — буквально похуистическое ни-че-го. — Значится, наебал? На часах только 00:03, а Лёша уже извёл себя до готовности задерживать всех высоких наркоманов в Москве.***
К шести немного отпускает. Больше хочется есть и спать, а ещё наконец повышения, чтобы не отбывать ночные смены по выходным. Правда, лейтенант у него гондон конченый, хуй повысит. Переодеваясь в свитер с джинсами, Лёша думает, что впору переходить в другое отделение. «Надо было в спецназе оставаться — там хотя бы экшн был. Нет-нет — нос разбивали. Реальные дела были». А что теперь? Бездомные и наркоманы-кидалова, которые… — Подбросить? Лёша оборачивается — у входа в отделение стоит Нурлан. Отдохнувший, он выглядит ещё привлекательней, особенно в кожанке. «Особенно с двумя шавами в руке». Нур вручает ему горячую шаурму, всё также по-волчьи разглядывая, только теперь почему-то Лёша не боится. Честно сказать, Лёша с нетерпением ждёт, что будет дальше. — Первое свидание будет по-твоему, — Нур указывает на шаурму, — второе будет по-моему, а третье будет в кровати. — Я думал, ты всё. Лёша не объясняет, что «всё» — и так фразочка вышла детской и унизительной, — но Нур понимает. Нур оттесняет Лёшу к стене, кладёт руку рядом с его головой и, склонившись, бархатным голосом урчит в самое ухо, а также в пах и, признаться, в сердце: — Я с тобой ещё далеко не всё. Лёша прячет учащённое дыхание за огромным кусем шаурмы. Нурлан улыбается: сержант его.