Вы должны мне чупа-чупс, Арсений Сергеевич

Причина перехода в другую школу являлась банальной. Три тыщи — не пять, но больше, чем было. К тому же Попов заметил, что до новой школы он доходит аж на две минуты быстрее. Вот так походит месяцок, и эти две сэкономленные минуты непременно образуют собой свободный выходной. Или два. Или пять дней. Или… Ну, математики ему хватает на уроках, в общем, сплошные плюсы. Приняли его в новом учебном заведении хорошо, с педагогическим составом поладил, в учебный процесс влился. Мало кто любит математику, и причиной этому служит обычное непонимание всех этих графиков функций, альф, абсцисс и ординат, а ещё эта теория геометрии, но Арсений Сергеевич всегда старался неназойливо достучаться до каждого, и это не может не располагать к себе. В свои двадцать пять он, будучи позавчерашним студентом, прекрасно понимал учеников и старался помогать разбираться в дебрях царицы всех наук каждому, кто подходил с вопросом. Этот мужчина, хотя больше его хочется назвать просто парнем, ибо молод и зелен ещё совсем, но всё же мужчина для каждого своего ученика находил подходящие слова и разжёвывал информацию на понятном молодёжи языке. Даже двоечникам и троечникам умудрялся помочь и повысить их уровень знаний. Арсений умело находил подход к каждому. К каждому. Пока не познакомился с Антоном Шастуном, и всё не пошло по пизде.

***

Первого сентября выпускник школы, соблюдая свою лучшую традицию последних двух лет, просрал начало торжественной линейки и припиздовал в тот момент, когда пятиклассники заканчивали свой танец, а директор и зам готовились говорить свою речь, беззвучно шевеля губами, проговаривая выученные накануне слова. Антон отдышался, и его зелёные глаза принялись оглядывать всё вокруг, ведь, эй, это крайний раз, больше возможности в жизни не будет, твой последний шанс запомнить всё происходящее. У парадного входа в линеечку, как и много лет подряд, стояли учителя и учительницы, хорошо знакомые юнцу. Вот Марина Владимировна, химичка, которая загадила аттестат Антона в девятом единственной тройкой, вот Ольга Павловна, физичка, которая терпеть не может ни детей, ни свой предмет, ни этот мир, вот Алексей Михайлович, историк, обожающий проверочные, целиком и полностью состоящие из дат, важных и не очень; стоят и остальные, которые ничего у Шаста не ведут, но он знает и их. И стоит после всех педагогов, чутка надоевших за последние одиннадцать лет, совершенно незнакомый человек. Ему не больше тридцати, думается выпускнику, который явно не один изучает новую фигуру и который позже узнает, что догадка о возрасте окажется верна. Зрение Антона точно не как у орла, но разглядеть всю невъебенность исходящих флюидов этого человека получается. Такие, как он, не могут не нравиться. Такие, как он, не могут быть незамеченными в тени. Такие, как он, блистают, но явно не во дворах школ, а где-то на подиумах и сценах. — В этом году в нашей прекрасной школе пополнение, Арсений Сергеевич, — Женщина с микрофоном в руках повернулась к тут же улыбнувшемуся учителю и жестом подозвала к себе. — Ребята, этот новый для всех нас человек будет вести математику. На возраст не смотрите и не надейтесь, что можно будет не учиться, он хоть и молодой, но преподаватель строгий. — Позже Шастун узнает, насколько именно. — Прошу вас его любить, а его на вас жаловаться. — Засмеялись или хотя бы улыбнулись все школьники, кроме одного высокого парня, что всё бегал глазами по учителю. — Надеюсь этот год будет лёгким, а у выпускников… Дальше Антон не слушал и, случайно поймав на себе взгляд нового математика, когда тот отходил на прежнее место, медленно прокручивал в голове лишь одно: «Пиздец».

***

Видеть математика четыре раза в неделю (а в некоторые дни и по два раза на дню) Антону казалось недостаточным. В школе свободных учителей не было, а брать ещё один буйный класс (тем более выпускной) на свою шею никто не хотел, поэтому было решено во что бы то ни стало избавиться от действующей классной руководительницы, ведь, не будь её, по мнению Антона, выпускников придётся взять под своё крыло как раз именно Попову. Да и засиделась эта Элеонора Ларионовна, отдохнуть ей пора (и не важно, что летом она была на Кипре (да, да, у неё есть инста, и Шастун подписан)). Бедная женщина чего только не натерпелась за свою пятидесятилетнюю жизнь, но выдержать тупых шутеечек класса Антона — было выше её сил. И ладно бы кнопки на стуле, её ведь и водой обливали, и личные вещи портили, засовывая туда всякую пакость, и помадой её на доске писали, и уроки срывали, даже откуда-то взяли снежок и умудрились закинуть за шиворот. И всё это каждый день, без перерывов, без внимания угрозам директора о выгоне из школы. За учительницей со скачнувшим резко давлением и нервным срывом приехала скорая, уже из которой Ларионовна кричала о том, что если и вернётся, то не к этим убийцам. Удивительно то, что Антона всё-таки не выгнали, и то, что совесть его всё-таки чуть-чуть помучила, ровно до момента смены старой перфекционистки на молодого математика. Переводясь в новую школу, Попов сразу сказал, что классным руководством заниматься не будет, на что ему был ответ, что этого и не требуется. Узнав о произошедшем, утром понедельника Арсений не удивился появлению зама на своём уроке. — Я говорил, что брать на себя никаких спиногрызов не буду. — Продолжая чертить параллелограмм, даже не посмотрев на вошедшую, проговорил Попов. — Арсений Сергеевич, ну миленький, больше некому. Вас же так все любят, так все уважают, и Вы всех понимаете. К тому же ничего сложного не будет, это легко, Вам максимум нужно будет собирать с желающих деньги на столовую и писать посещаемость, всё. — Тянет заместительница директора, но математик даже и не думает посмотреть на неё, продолжает выписывать условия задачки. — Ещё три тысячи сверху. — Применяет она контраргумент. Рука с мелом больше не движется, а голубые глаза смотрят словно сквозь зелёную доску. Глубокий вдох заставляет женщину улыбнуться и выйти довольной из кабинета. Позже Арсений узнает, что деньги на питание и посещаемость — хуйня, а сложное на самом деле будет, ещё как будет.

***

— С этого момента я буду вашим классруком и надеюсь, мои волосы поджигать никто не собирается, потому что тогда я подожгу вас. — Закончил Арсений приветственную речь для первого на этой неделе урока у одиннадцатого «Б». Антон сглотнул, до конца не веря, что у него получилось и его не выгнали. — А теперь познакомимся со всеми ещё раз, ибо вас много, а я один. Погнали… Антон пребывал в своём личном астрале, фоном слыша размеренный голос учителя. Шастун знал, что он долбоёб, но не знал, что настолько. Что может быть глупее, чем влюбиться в учителя в одиннадцатом классе? Что может быть глупее, чем уверять самого себя, что ты вроде и не гей, просто он, сука, сошёл с обложки журнала, а ты случайно оказался рядом и запал? Да разве что новая дата конца света. Ох, как бы выпускник обрадовался, если бы конец света наступил. Стопудово ведь в две тысячи двенадцатом году все должны были сдохнуть, но, так как этого не случилось, в пизду летит всё сейчас. — Шастун… Антон. — Прочитал математик последнюю фамилию в списке шестнадцати человек и поднял взгляд на класс, ожидая, когда названный поднимет свою задницу со стула. Если бы Серёжа, сидящий по левую руку, не пихнул друга в бок, тот так бы и думал про конец света. Парень очухался и поднялся. — Ага… — Протянул Арсений Сергеевич, рассматривая ученика. — Слу-у-ушай, какой у тебя рост? — По классу прошёлся смешок, но Антон не обратил внимания, потому что всё его забрал Арсений. И потому что уже привык. — Сто девяносто семь. Почти два. — Нервно усмехнулся Антон, стараясь не крутить кольца на пальцах. Сложно не заметить такую дылду, он понимает, хотя иногда хотелось быть и пониже. — Откуда ж ты взялся такой длинный… — Сказал вслух Сергеевич, но Шастун почему-то решил, что это был именно вопрос и вопрос ему. — Из пизд, — Серьёзно начал отвечать Антон, чуть нахмурившись, ведь учитель явно должен знать, откуда берутся дети, но, увидев, как брови того поползли вверх, замолчал. — Ой. Ну то есть из Воронежа. — Нашёлся парень, всё-таки терзая свои кольца. — Ну да, да, — Усмехнулся Попов. — Я так и понял. А ещё Арсений понял, что в груди неспешно зарождается плохое предчувствие.

***

Две недели всё шло гладко, а потом начались новые темы. Арсений не обращал на Шастуна внимания, полностью погружаясь в объяснения уроков, и Антон был недоволен. Дохуя сильно недоволен. Антон нервно курил с Димой после каждого урока математики и не знал, что делать. Он жаждал внимания, словно снова стал маленьким ребёнком, и именно от Попова. Антон понял, что пропал, не понял только как. Его не привлекал мужской пол. Никогда. Поэтому желание быть ближе к Арсению Сергеевичу было новым, пугающим и… Пиздецки сильным. Факт того, что ни к кому так не тянуло, заставлял задуматься, отчего же так фортануло. Тем не менее, парень не отличался особой логичностью и, добившись того, что Арсений теперь его классный, Антон резко неожиданно начал сваливать все свои чувства на подростковый возраст, мол, хочется попробовать чего-то особенного и неправильного. Начал вбивать в свою дурную головушку, что нихуя это не любовь, что ему просто нужно с кем-то перепихнуться и вся эта муть сама отлипнет. Не отлипла. Ни после первой, ни после второй, ни после пятой. Ни после поцелуя с парнем. Было лишь мерзко. После восьмой Шастун набухивается в сопельки на вписке и заваливает три проверочные по математике. Арсений Сергеевич говорит зайти после уроков, чтобы помочь разобраться в темах, но и это Антона не устраивает. Сам ведёт себя хуже бабы с ПМС и понимает это, но ничего поделать с американскими горками из своих чувств не может — то хочет внимания и быть хотя бы в одном помещении чаще, то не хочет, думая, что ошибся. Он пропадает на две недели лишь бы не видеть и не слышать Попова. Шастун боится оставаться с ним наедине и сам нихуя не понимает. Его трясёт от одной только мысли, что они будут одни в кабинете. Они. Он и Арсений Сергеевич. Ученик и учитель. Антона переёбывает от своих же закидонов и он снова бухает, но уже в клубе, где по счастливой случайности оказывается и Попов. Ну, а чего? Он сам ещё не нагулялся. В общем, с барной стойки Антона, почти снявшего трусы, стаскивает именно Арсений и везёт к себе, ибо понимает, что друзья пацана, находящиеся в ещё более пьяном состоянии, этого не сделают. Пьяный Антон — это косолапый надоедливый гипер-весёлый пиздец, Сергеевич понял это ещё в клубе на диване, когда одевал недо-стриптизёра. Будущий выпускник напевал какие-то модные песни, лез обниматься и всё пытался сфоткаться, заплетающимся языком объясняя, что так он лучше вспомнит на утро о произошедшем, а ещё надоедал бесконечными фразами о том, чтобы Арсений всё-таки подписался на его инстаграмм. Телефон учитель отобрал, клятвенно обещая подписаться, а руки неугомонному мальчишке, мечущемуся по всему заднему сидению такси, связал его же ремнём, ибо ну нельзя закрывать водителю глаза и просить ехать по памяти и голосу навигатора. — А что это Вы радзе… Раздевать меня вдуз… Вздумали?! — Пьяно лыбясь, с розовым румянцем на щеках от выпитого, терялся Антон в своих же словах, наблюдая, как ловко мужские руки обездвиживают его собственные. — А как же свадьба-а-а?! — Шастун, етить тебя, не дыши на меня, болван! — Злился Арсений, топя в голове беспокойные мысли о том, как пацан будет чувствовать себя утром. А утром было тяжко. Тело ломило, в голове шумели вертолётики, во рту пересохло. Антон открыл глаза и почти не удивился, что спал в чужой квартире, такое уже бывало. Но Шастун удивился, когда, еле приняв сидячее положение, увидел напротив себя кресло с Арсением Сергеевичем на нём и понял, что сам сидит в одном белье и носках. Учитель усмехнулся, видя как расширяются большие зелёные, но мутные из-за похмелья, глаза и вытягивается лицо ученика. — Арсен-ний Сергеевич… Я… — Начал пропитым голосом, судорожно вдыхая. — Головка от… — Учитель быстро заткнулся, ибо всё-таки материться непедагогично. Даже если забираешь ученика из клуба. — Кхм, то есть… Ты напился, испачкал свою одежду и мне пришлось тебя забрать к себе. Твои бухие друзья вряд ли бы помогли тебе. — Он усмехнулся ещё раз, поднимаясь с кресла, взял стакан воды с журнального столика, кинул туда таблетку, тут же зашипевшую, и подошёл к пареньку, сидящему на диване. — У нас что-то было? — Спросил Антон единственное, что волновало его. Разобрать интонацию Попов не мог от слова вообще, но мог поклясться, что точно расслышал оттенок надежды, а затем разочарованности. Но показать своё смятение от услышанного он не должен был, поэтому постарался изобразить максимально шоковое удивление. — Шастун, ты берега не попутал? — Несколько громко и возмущённо начал Попов, но снизил уровень своих децибелов, замечая, как кривится мальчишка. Мальчишка… Господи, семнадцать лет… — Совсем уже алкашка мозг разъела, да? — Он вложил стакан в трясущиеся руки, на секунду-две соприкасаясь пальцами. Шастун жадно пил, создавая впечатление вернувшегося из пустыни. — Алкашня малолетняя, — Бурчал Арс, подходя к шкафу, затем открыл его, начиная что-то искать. — Твои джинсы отстирались, отыщешь в ванной на батарее, а вот футболку ты загадил конкретно. Пятна ничем не вывелись, я её выкинул, поэтому вот, — Он достал свёрнутую квадратиком вещь и кинул её на худые голые коленки. — Там холодно на улице, но худи тёплое. Потом отдашь. — Арсений Сергеевич, — Наконец заговорил одиннадцатиклассник уже более чётким голосом. — Не надо. — И осмелился посмотреть в глаза. Какие же голубые, бля-я-я… Кончить прям так можно… — А ты у нас любишь ходить и показывать что ли, Антошка? — Антошка вздрогнул, не припоминая во всё ещё плавающем разуме, чтобы учитель звал его не по фамилии. — Эксгибиционизм уже и таких скелетов как ты захватил, да? — Шастун опустил голову, еле заметно приподнимая уголки губ. — В общем, ванная в твоём распоряжении, а я пойду приготовлю что-нибудь. — Какой же пиздец… — Выдохнул тихо Антон, прижимаясь спиной к закрытой двери ванной комнаты. А Арсений подписался.

***

Когда Арсений Сергеевич попытался подвести бессмысленный разговор о погоде к тому, почему на уроках математики одиннадцатиклассника не было видно вот уже две недели, хотя учитель видел гоняющего по коридорам ученика, Антон поспешил свалить, ссылаясь на включённый утюг, волнующуюся наверняка маму и брата знакомого его лучшего друга, у которого умерла домашняя муха, и ему необходимо сей же час оказать поддержку. По пути домой уже на трезвую голову Антон обмозговывал (или пытался это делать) сложившуюся жопищную ситуацию его никчёмной жизнёнки. Шастун был умным, пусть и факт любовного влечения к учителю говорил об обратном, поэтому не без печали понимал — шансов у него, как у ученика физмата, собравшегося сдавать химию, то есть никаких. Разве мог бы, думал школьник, такой, как Арсений, найти что-то в таком, как Антон? Что в нём есть-то? Два метра росту? Кольца да браслеты? Худоба с глупыми шутками? Вряд ли сии качества привлекают математика, не говоря о самом главном — он не девушка, и он его ученик. Делать вывод с нихуя Шастун не стал, хотя и подружиться, чтобы узнать об ориентации, тоже было невозможно. Но игравшая из какой-то машины песня Билана «Невозможное возможно» почему-то показалась Антону неким знаком свыше. В небесной канцелярии все дружно хлопнули себя по лбу, ибо Шастун, предвкушающе улыбаясь, уже начал сочинять очередную ахинею, которая, опять-таки, по личным выводам паренька, нихуя ни к чему не приведёт. Но Антон разочаровался бы сам в себе, если бы не решил попытать удачу, как и наша сборная каждый раз.

***

Антон чувствовал себя тупой пятнадцатилетней пиздой, когда валялся на кровати уже у себя дома и вдыхал-вдыхал-вдыхал запах духов Арсения Сергеевича, пропитавший его же чёрное худи, и лыбился, как последний псих-нарик. Нет, всё-таки он влюбился, всё-таки окончательно и бесповоротно, всё-таки в своего учителя по математике. Внутри было по-необычному тепло и приятно, Шастун не помнил таких ощущений, это был первый раз, когда он понял, что значит — чувствовать гармонию. Но гармония была только вот в этот момент, в худи на кровати, а в остальных случаях, когда он смотрел на учителя за завтраком-обедом или вспоминал, как их пальцы едва соприкоснулись, или внезапно осознавал, что Попов самолично его раздевал, а потом укладывал на диван (к своему сожалению, он не помнил, как его одевали в такси и связывали руки), или что утром учитель опять видел его почти голым, видел его тело, наверняка касался кожи, у парня тряслись ноги-руки и сохло во рту, а сердце, кажется, останавливалось. Антону очень жаль, что он не знал и половины своего вечера в клубе, очень жаль, что в памяти телефона всего три фотографии, но без педагога. Мазохистское воображение Шастуна назло рисовало картинки, подлинность которых не проверить — как мужчина обхватывал его талию или как расстёгивал джинсы, потом стягивая их, — заставляя Антона беспомощно хныкать и стонать в подушку, потому что он не помнил, как это было. Не буду больше пить. Хотя теперь уж точно буду.

***

Ебанутство Антона не знало пределов, но начать свой план по обольщению он решил максимально безобидно. Как-либо вредить Арсению Сергеевичу Шастун не хотел, поэтому никаких поджиганий волос и вёдер с водой в перспективе не было, но каждое последующее действие, за которое, по идее, его должен будет наказывать математик, должно быть интереснее предыдущего. Понедельник начался с похода в магазин за магарычом для технички, у которой был ключ от двери в учительский туалет (Антон вообще не понимал почему у них отдельный туалет, нашлись тут, понимаешь ли, цацы, можно и в общие ходить, авось у всех всё одинаковое), который, в свою очередь, был начальной точкой пути «Завалить Попова». Ну, или чтоб Попов завалил. Антон до конца ещё не определился. Тёть Таня так-то ваще пиздец ведьма с пепельно-фиолетовыми лохмами, но за хороший презент… Как, собственно, и все, кто живёт по принципу «В дом, в дом, в дом, в доме всё пригодится». Незаметно в одной из тесных конурок перед шестым уроком он передаёт бутылочку шампанского и так же незаметно забирает долгожданный ключик, направляется на второй этаж. Дождавшись звонка на урок, Антон закрывается в учительском туалете; ногой опускает крышку унитаза, усаживается на фаянсовое сооружение и закуривает. Пишет Димке сообщение, в котором не просит, а прямо приказывает любым законным и незаконным способом привести какую-нибудь училку к туалетной комнате. Друзья Антона — те ещё ебланы, ещё бы, он знает с кем дружить, поэтому он не удивлён, что мозгов у Позова хватило лишь на то, что он шёл мимо туалетов и услышал запах дыма, хотел, мол, остановить нарушителей школьных правил, но этакого подлеца ни в женском, ни в мужском, а запах сильный-сильный. Училка, первая попавшаяся под руку, с резко негативным отношением ко всему хуёво действующему на организм, прискакала к туалету на всех сурьёзных щах и зло сведённых бровях. Антон впервые так радовался приходу учителя, ибо уже сам задыхался от клубов дыма, но продолжал настойчиво вдыхать никотин, размахивая рукой перед глазами бело-серые сгустки. Дверь резко дёргают, от неожиданности Антон чуть ли не сваливается с унитаза, из-за чего заходится в приступе короткого кашля. В лицо шестидесятилетней тётке ударяет нихуёвое количество сигаретного шлейфа, и её глаза, вылезая из орбит, стартуют в космос. Эта баба — всем бабам баба, чисто из тех годов, когда секс ещё не завезли, делает Антона знаменитым на весь этаж. Со своими ста семьюдесятью санти́метрами она вытаскивает за шиворот шпалу в почти два метра (ну то есть сразу понятно, какая раньше заебенская закалка была) и уверенно трясёт из стороны в сторону, продолжает орать и выбивает наманикюренной ручкой сигаретку из пальцев, после придавливает со всей злости ногой и пылает праведным гневом Сеньоры-Помидоры, именно такое сравнение подбирает Шастун, скрученный в три погибели, первый раз в жизни наблюдающий настолько красную харю. — Кто твой классный руководитель, паршивец?! — Попов! — Выдаёт он сразу, не заботясь о том, что вообще-то учителю за такие его выходки могут и по голове настучать и рублём наказать. — Простите, пожалуйста, я не буду больше. — Мяукает Антон, понимая, что просто так с рук такое дело не спустят, а именно это ему и нужно. — Ну, пойдём, навестим твоего Попова, ошибка эволюции! — Она потянула Антона на третий этаж, не отпуская воротника белой рубашки. — Эх, что только не сделаешь ради любви! — Протянул Позов и направился назад на урок биологии.

***

Кажется, у этой женщины какая-то особая нелюбовь к дверям, ибо очередную она открывает с такой силой, что та бьётся о коридорную стенку. Арсений стоит посреди кабинета с каким-то кубом в руке и, до этого что-то объясняющий, удивлёнными глазами пялится на тяжело дышащую географичку, рядом с которой стоит скрюченный Шастун. — Э-э-э… — Многозначительно тянет Попов, не понимая, что происходит. — Арсений Сергеевич! — Верещит женщина, переступая порог и утягивая за собой ученика. — Вы только поглядите, это же самый настоящий преступник! Этот переросток курил в туалете! Для учителей! Совсем обнаглели, места им не хватает! Ещё ж ведь прогуливает, а собрался экзамены сдавать! — Математик слушал возмущения, и с каждым новым словом, поясняющим произошедшее, голубые глаза становились всё больше и не столько от возмущения, сколько от удивления. — Немедленно родителей в школу, совсем от рук отбился, негодяй! — Она отпускает парня, и тот, не успев даже разогнуть начавшую болеть спину, получает подзатыльник. После этого Арсений Сергеевич наконец отмирает, подходит к незваной парочке и спешит отвести Антона подальше от вот-вот взорвущейся, словно вулкан, учительницы, тянет парня за локоть и отводит чуть назад, за себя, в другой руке всё ещё держа чёртов куб. — Так, Лариса Викторовна, без рукоприкладства. — Нахмурился Арсений Сергеевич, понижая свой голос. — Я обещаю, что не оставлю этот инцидент просто так. Антон, — Ещё строже сказал мужчина и посмотрел на мальчика, сделав паузу после имени. У кого-то от такого взгляда сегодня ночью будут шикарные сны и мокрое бельё. — Будет наказан, меры по предотвращению повтора будут приняты. Спасибо, что привели его, но дальше я сам. Она погрозила Шастуну кулаком, поправила пиджак и, оглядев класс, вышла из кабинета, хлопнув дверью, бурча что-то вроде: «Сам, сам… Сам, небось, такой же распущенный, все вы, молодые, такие…» Арсений провёл рукой по чёрным уложенным набок волосам и посмотрел на притихших учеников. Ну что сказать? Пятиклассники явно не ожидали такого урока математики. Раньше им думалось, что будет гораздо скучнее. Чего уж говорить о заинтересованных взглядах, направленных в сторону странного непривычно высокого одиннадцатиклассника. — Антон, — Он повернулся к притихшему парню, потирающему шею ладонью. — Посиди в лаборантской, мне нужно вести урок. Поговорим позже. — Парень кивнул и направился в отдельную комнатку.

***

Звонок прозвучал только через тридцать минут, за это время Антон успел поплевать в потолок, порыскать по полочкам шкафа и ящикам тумбочек что-то интересное, но нашёл лишь дохлую муху в паутине, поиграть в стрелялку на телефоне и поковырять пальцем в ухе. Пятиклашки с характерным гулом рванули из кабинета, кто-то даже, судя по проникшему через закрытую дверь грохоту, уронил стул, так сильно хотелось поскорее покинуть один из храмов царицы наук. Последний, шестой, урок был не только у младшего класса, но и у Антона, что в принципе в одиннадцатом являлось редкостью, но сейчас только сентябрь, с расписанием толком и не определились. Парень продолжал сидеть на удобном, пусть и не огромном, красном диванчике, не зная нужно ли ему выходить, но всякие вопросы отпали, когда дверь напротив удобного ложа открыли. — Выходи, Антон, тут не очень удобно разговаривать. — Сказал Арсений Сергеевич и вернулся назад к своему столу, Шастуну же не оставалось ничего, кроме как поплестись с кислой моськой вслед. Парень уселся за первую парту, что впритык стояла к рабочему столу математика, и если он вытянет ноги, сможет дотянуться до ног учителя. — Ну, давай, объясняй, — Выдохнул мужчина, сложив руки в замок, и в упор посмотрел на будущего выпускника. — Что ж ты забыл в учительском туалете? И как ты вообще попал туда? Он говорил спокойно, без злобы, видимо, денёк выдался не из лёгких, а тут ещё и это «ЧП». — Ну… Так получилось… — Тянет Антон, смотря вбок. А вот та часть, которую он не продумал: что говорить, как оправдываться, решил положиться на волю случая. Лучше б сразу положился на Арсения, так хоть понятно, что въебали бы и дали пинка под зад. — Я не хотел, случайно вышло, правда. Арсений смотрит на отведённые в сторону зелёные глаза, вслушивается в виновато звучащий голос и никак не может увидеть в ученике взрослого. Ну ребёнок ребёнком, они ж так же поясняют свои косяки. — Ага, оно само, а ты мимо проходил. — Хмыкнул учитель. — Антон, ты понимаешь, что я должен твоим родителям позвонить и сообщить? — Ни капли не намекая на шутку, серьёзно продолжает математик, тут же ловя на себе удивлённые большие глаза, что вмиг повернулись в его сторону, оторвавшись от изучения рисунка на обоях. — Нет, Арсений Сергеевич, не надо, вы чего? Я не буду так больше, честно, не говорите никому, ну, пожалуйста! — На последних словах его брови смешно поднимаются домиком, и Попову хочется от этого улыбаться, а не строго сидеть с ровной спиной, нагоняя страх на пацана. Такое ребячество вызывает внутри теплоту, но никак не злость за совершённый поступок. Жаль, личные эмоции в таком деле нужно засунуть подальше. — Ладно, — Отвечает наконец математик, посверлив несколько секунд в Антоне взглядом дыру, и парень облегчённо выдыхает. — Но ты знаешь, какой вред это наносит тебе в первую очередь и окружающим вокруг. — Не спрашивает, утверждает, начиная нудную лекцию, сопровождаемую ходьбой туда сюда. О да, иногда, это худшее наказание из всех, ведь родители просто поорут и ты забудешь, а от нотаций хер куда денешься. Антон мысленно стонет, явно рассчитывая до этого, что стонать будет не в мыслях и не от поучительных речей. — Тебе всего семнадцать, организм же ещё такой молодой, а ты бессовестно его губишь, — Антон и не знал, что Арс может быть таким… Старым дедом? Точно, хотя он не откажется дать и такому Арсению Сергеевичу, ибо так сексуально облизывать пересыхающие губы дед не может, зато дэдди… Антон моргает, пытаясь отвлечься от непристойных мыслей, концентрируется на словах. — А как это влияет на лёгкие? Ты не представляешь, насколько повышается риск инсульта, — Говорит уверенно, пытаясь казаться взрослее, более понимающим в этой жизни, голос строгий, поучительный, но не долго. — Да и вообще, ты всё это знаешь, а я знаю прекрасно, что не переубежу тебя, — Машет рукой, прекращая этот воспитательный цирк. — Поэтому так, — Попов упирается кулаками в стол. — Доносить я ничего не собираюсь, но если ещё раз тебя поймаю, пеняй на себя. — Он улыбается уголками губ. — А наказание будет, — Теперь на лице мелькает усмешка. Он открывает первый ящик тумбочки и достаёт из неё два классных журнала. — Пока не выставишь все оценки в электронный дневник, домой не пойдёшь. — Шастун уже собирается возмутиться, но ему не дают и слова вставить. — Не переживай, времени у тебя достаточно, я здесь до пяти. — Не без удовольствия улыбается учитель. — Ноутбук щас принесу. Заебись покурил…

***

Антон не спешил, поэтому закончил тогда же, когда и математик перестал проверять чьи-то самостоятельные работы, для себя подмечая, что наказание неплохое: сидишь себе, тыкаешь по кнопкам и беспалевно глазеешь на предмет эротических снов, представляя вместо кончика красной ручки у него во рту другое. Антон в общем и целом не расстроен. В тот же вечер, неопытной слежкой из-за обосанных кустов и мусорных баков, Шастун убеждается, что он правильно запомнил дорогу, когда уходил от педагога после грандиозного спасения, и что это правда его личная квартира. Следующим утром, паренёк украшает своим тощим тельцем лавочку напротив подъезда, выдыхает дым сигареты из новой пачки вверх и прикрывает глаза, подставляя лицо солнечным осенним, но пока ещё тёплым, приятным лучам. Каждый раз, когда домофон пищит и железная дверь открывается, Антон вздрагивает, надеясь, что это учитель, и он не перепутал расписание тех дней, когда первого урока у Попова нет. Спустя уже три жильца многоэтажки солнце загораживает долгожданный (ну прям с момента утреннего пробуждения) человек. Антон лениво приоткрывает один глаз, внутренне содрогаясь от вида смотрящего сверху вниз, в каком-то смысле нависшего, Арсения Сергеевича, в привычных чёрных джинсах и белой рубашке с пиджаком сверху. — Ты ничего из вчерашнего не уяснил? Всё из другого уха повылетало? — Нахмурившись, спросил мужчина, не намереваясь отходить или садиться рядом. — Так это ведь не школьный туалет. — Невозмутимо отвечает Шастун, ровнее садясь на скамейке (про себя радуясь наличию спинки). Парень зажимает фильтр между пухлых губ и вдыхает, но мужчина тут же грубо вырывает сигарету, тушит о лавку и кидает в стоящую рядом урну. Шастун выдыхает, закатывая глаза. — Ты совсем аху… Афигел? Та-ак… — Тянет он, упираясь одной рукой в бок, что-то быстро вспомнив. — А у тебя же сейчас урок. — С быстро ставшей привычной в диалогах с вездесущим школьником строгостью высказывает свои мысли мужчина, вскидывая брови, ожидая быстрого признания. — Нет. — Пытается убедить он математика. Не будет же паренёк сдавать позиции, которые только вот установил. — А ну-ка поднимайся, — Повелительно-нетерпеливо рявкает Арсений Сергеевич и хватает своего ученика за плечо, быстро поднимая на ноги, как котёнка за шкирку. — И со мной в школу!

***

Антон шёл рядом бодрой походкой, улыбался и делал вид, что вообще всё прекрасно, ничего и не произошло, а внутри чувствовал, как паника липким слоем обволакивает органы, и сердце сжимается, как после кросса на физре в мае девятого класса. Антон пинает очередной камушек, ожидая явно не такой прогулки до школы. — Арсений Сергеевич, ну расскажите что-нибудь, чё мы как на похороны идём. Погода вон какая солнечная, тепло, а Вы как туча. — Арсений косится на ученика, не сбавляя шага, но почему-то образ человека перед ним совсем не вяжется с услышанным непосредственным, как у детсадовца, голосом. — Ты бы лучше с таким энтузиазмом, как слушать какие-то истории, учил параграфы по тригонометрии. — Хмыкает мужчина. — Ну, Арсений Сергеевич, ну чё Вы опять про свой матан. Вам его на уроках не хватает? — Мне твоего внимания теме на уроках не хватает. Ты как-то безответственно относишься к предстоящим экзаменам, а ведь от них зависит поступление. — Продолжал Попов, всё же поднимая взгляд на чистое небо, а после осматривая блестящую в лучах солнца зелёную сочную травку. Действительно, хоть первый месяц осени уже наступил, лето никуда не ушло, наоборот, отдавало свои последние, самые желанные, сладкие и нужные деньки, наполненные тёплым светом и розовыми закатами. — Зря Вы, я, между прочим, очень внимательный, весь урок на доску смотрю. Может, это просто Вам моего внимания не хватает? — Как и обычно, положив хуй на разговоры про ЕГЭ, Антон слышит и обсуждает то, что его волнует, а его, если честно, волнует от своих же сказанных слов, пальцы, спрятанные в карманах, потеют и дрожат, но Попов видит лишь лисью ухмылку, с нотками задорства. — Ой, Шастун, попробуй лучше своих одноклассниц смущать. — Довольно высокомерно отозвался Попов, хотя у себя в голове отметил, что как раз-таки больше всего внимания на уроке именно от этой длинной палки. — А внимания мне хватает и от оболтусов пятых классов. — Продолжил сразу учитель. — Это вы чё, меня так глупым обозвали? — Возмутился Антон, действительно не понимая, показалось ему или нет. — Ага, а ещё маленьким ребёнком. — Утвердительно кивнул Арсений, немного посмеиваясь с вставших домиком бровей на по-детски милом личике напротив. — И ничего я не ребёнок! И не маленький! — Протестует Антон, и любой бы сказал, что не хватает только топанья ногой. — Да, да, конечно. — Канючит Арс, как обычно взрослые и делают с детьми, уверяя их своим тоном, что они правы и совсем уже взрослые. Дрожь в пальцах Антона моментально проходит, уступая место возникнувшим злобе и огромному желанию доказать обратное. Шастун громко хмыкает и лезет в наружный карман рюкзака за пачкой. Арсений Сергеевич обращает внимание на притихшего ученика, только когда чиркает зажигалка, а кончик сигареты уже подожжён. — Шастун, ты охренел?! — Не сбавляя шага, рявкнул учитель, округлившимися от такой неслыханной наглости глазами смотря, как парень обратно закидывает красную зажигалку в карман джинс. — Ты совсем что ли страх потерял?! Выбрось немедленно! — Антон пофигистично продолжал затягиваться и выпускать едкий дым изо рта, точно так же не останавливаясь. — Арсений Сергеевич, а я не маленький, сам могу решить. А ещё мы не в школе, и Вы мне не папочка. — Растягивает Шастун слова, довольный своей выходкой. Попов раздумывает около трёх секунд, прежде чем впечатать школьника в удачно стоящее рядом дерево, да так, что у того весь воздух вперемешку с дымом выбивает из лёгких, и парень начинает кашлять, обдавая противным табачным запахом учительскую физиономию, которая, кстати, еле успевает подумать Антон, как-то уж очень близко. Математик стискивает в кулаках ворот белой рубашки, не давая возможности вырваться, и придавливает длинное тело к коре дерева, которая совсем не приятно впивается в кожу спины, спрятанную под одеждой. — Туши. — Раздаётся бас прямо в наполненные непониманием округлившиеся глаза. Антон и сообразить-то не успел, как получилось то, что получилось. А ещё он совершенно не понимал, почему математика так сильно ебёт его пристрастие к вредной привычке. Он видел в окно, как мужчина проходил мимо таких же курящих школьников и ничего не сделал, не сказал, даже косо не посмотрел, тогда по какой вдруг причине мужчина так резко реагирует на него самого? Или Антон бесит сильнее других и до него прямо хочется доебаться? — Вы не имеете никакого права решать за меня. — Тихо, но чётко отвечает Антон, не понимая, что в такой ситуации его: а) никто не спрашивает, б) возражений и ответов никто не ждёт и, тем более, не принимает. В такой ситуации надо сделать, как скажут, и промолчать, а не начинать дискуссии. Ну, Антон особо догадливым и покладистым никогда не был, так что… — Я, кажется, ясно сказал, а не вопрос задал. Туши сигарету, Шастун. Быстро. — Арсений и сам не мог понять, почему никотин, которым балуется Антон, вызывает у него такое отторжение и недовольство, но поделать ничего не мог. Этот детский поступок, когда ты доказываешь свою правоту тем, что делаешь назло, только подтверждает ребячество и необходимость присмотра взрослого. Шастун хоть и не выглядел ребёнком, определённо его напоминал своими глупыми выкрутасами. И Арсений понимал, что он закурил, только чтобы побесить, привлечь внимание, и что, по сути, ему бы следовало вообще не реагировать, так бы он безоговорочно оказался прав, так бы он был мудрее, что разозлило бы в конечном итоге ученика ещё больше, но нет же, что-то внутри встрепенулось и заставило показать вот такую ожидаемую реакцию. — А я сказал, что Вы мне не папочка, чтобы отдавать приказы. — Антон готов поклясться, что видит, как светлые глаза темнеют после услышанного. И это вызывает совсем не те чувства, которые должны появляться от такого грозного предупреждающего взора. Может, это и любовь, а, может, просто гормоны, неважно вообще, но Антону нравится, и он определённо хотел бы видеть мужчину в таком состоянии почаще. Арсений чувствует, как терпение внутри ломается, он отпускает правую сторону воротника и грубо сжимает ладонь ученика, с сигаретой между пальцев, отчего тот резко вздрагивает, подносит её к дереву и тушит, наконец, о жёсткую кору тлеющий кончик никотиновой палочки, выворачивая чужое запястье. Антон очумело моргает пару раз, бездумно позволяя окурку выскользнуть и упасть на землю, и боясь даже вдохнуть, не только потому что его за руку держит мечта всей параллели, но и потому что сбивает и чужое дыхание в нескольких сантиметрах. У парня подрагивают колени, и мир вокруг кружится. Антон определённо точно хочет ощутить чужие ладони на своих ещё раз. Ещё много раз. — Пачку отдай. — Продолжает Попов, всё ещё держа в своём кулаке руку мальчика и не отпуская край белоснежного воротника с чёрной полоской. Элегантно — проскальзывает мысль в математической головушке. К слову, тоже до сих пор находящейся близко. — Эта была последняя. — Врать юноша умеет в любой ситуации, и собственные мурашки по коже не могут этого изменить. Картонная коробочка совсем полная, и этого не хотелось бы лишиться. Он не миллионер, в конце концов, разбрасываться несколькими целыми антистрессами. — Значит отдай мне пустую пачку. — Что мне помешает стрельнуть сигаретку у друга? — Выдаёт Антон, продолжая стоять безвольной статуей, даже не пытаясь освободиться, ведь… Ну, а зачем, если ему комфортно быть прижатым сильными руками к глупому неудобному стволу? Лучше бы то был другой ствол… Арсений поджимает губы в тонкую линию, уже готовясь едко ответить, но ему не дают и рта раскрыть. — Вы бы отошли, Арсений Сергеевич, — Продолжает Антон плавным, но дрожащим голосом, всё же понимая, что это надо заканчивать, пусть и не хочется совсем. — И отпустили мою шею, а то, мало ли, другие школьники мимо пройдут. А ведь и правда, школа уже была видна, в раскрытые настежь двери толпами вплывали ученики, не исключено, что есть те, кто также ходит через эту небольшую аллейку, мимо этого же дуба. Арсений смеряет раздражённым взглядом Шастуна, но всё же отходит от него, выпуская смявшийся воротник из цепкой хватки, и даёт напоследок подзатыльник, направляясь в сторону учебного заведения. Антон откидывает голову назад, ударяется и шипит, проматывая в своей голове всё ещё раз, и ещё раз, и ещё, и ощущает фантомные прикосновения.

***

Устроив бунт в столовой, Антон плёлся в каморку уборщиц за ведром и тряпкой, чтобы убрать последствия неожиданно пришедшей во время обеда идеи. Арсений пытается отвлечься на грязный пол, чтобы напряжение в узких брюках немного спало, но через каждые пять секунд глаза сами собой наблюдают, как розоватый язык скользит по длине пальцев, а затем между фалангами, упрощая Антону возможность снять разнообразные кольца. Попов сам себе отчётливо напоминает подростка, легко возбуждающегося от любого вида на, например, женское нижнее бельё или соблазнительно глубокий вырез. Проблема лишь в том, что это ученик, никакого выреза на его клетчатой рубашке нет, а вместо белья — язык между пальцев. Антон смотрит на своего классрука, протягивая кольца, а Арсений, в свою очередь, пытается развидеть разбушевавшуюся фантазию об этих зелёных глазах между своих разведённых колен. — Ты мне предлагаешь держать твои обслюнявленные тобой же кольца? — Вопрошает мужчина, переведя внимание на раскрытую ладонь с горсткой металла. — Брезгуете? — Выдаёт ученик самое логичное, прищурив глаза. — Им на столе отлично будет. — Антон фыркнул, развернулся и направился к ближайшему более-менее чистому столу. — А если украдут? — На ходу бросает парень. — Куплю тебе новые. — Не задумываясь, кидает Арсений Сергеевич в высокую спину. — Самое важное для меня, которое ношу на безымянном. — Антон оборачивается, нахально улыбаясь, параллельно натягивает перчатки. — Давай мой! — Пытается зло сказать учитель, понимая намек, а в ответ получает ленивое пожатие плечами.

***

Потянув ленту инстаграма вверх для обновления, Арсений чертыхается, когда первой выскакивает фотка пользователя shastooon. На снимке довольная морда парня, поддевающего чупа-чупсом боковую сторону языка, при этом ещё и растягивающего губы в лёгкой улыбке, а в руке удерживающего три разных леденца. Какие конфеты ваши любимые? Я обожаю сладкое, но крутой идеи с шоколадными батончиками так и не придумалось: ( Пост уже собрал около пятнадцати комментариев, половина из которых комплименты от девчонок. Арсений пялится на фотку до того момента, пока не осознаёт, что именно пялится и что в штанах явно что-то не так. — Ты бы ещё выложил как чей-то хуй сосёшь… — А лучше мой. Добавляет подсознание, и Попов зло отшвыривает телефон. Арсений нервно шипит, уходя в ванную, чтобы встать под горячий, а лучше, думается ему, прохладный душ.

***

У Антона идея фикс — вывести Арсения Сергеевича из себя. Он не был наркоманом и вообще не имел пристрастия к губительным вещам, кроме курения, но два-три раза юзал, ну, просто потому что так же все делают в школе, это правило такое обязательное, тем более для одиннадцатого класса, — забиться десятью человеками в кабинку туалета, сесть на корточки и зажать одну ноздрю. Просто для себя, своего кругозора и успокоения любопытства. Антон сидел в позе лотоса на своей кровати и, высунув от усердности кончик языка, увлечённо насыпал чайной ложкой пищевую соду в небольшой прозрачный пакет, что стыбзил из маминого сундучка со старинными украшениями, именно тот, в котором лежали красивые бирюзовые серьги. До первого урока математики ещё тридцать минут, опоздать пацан не боится.

***

Переступая порог класса, Антон чувствует, как Серёжа специально толкает его в спину, и он путается в своих ногах, почти аж носом скользит по полу, но всё-таки удерживается на ногах, избегая поцелуя с грязным линолеумом. Пакетик же с содой, в отличии от хозяина, прилетел прямо к ногам математика, стоящего у шкафа с какой-то папкой. Боковое зрение, уловившее конвульсии Шастуна, пытающегося не наебнуться, заставляет посмотреть в сторону парнишки, а потом себе под ноги, где в следующий момент появляется Антон. Парень буквально подлетает к ногам учителя, опускаясь перед ним на колено. Он тянет окольцованные пальцы к пакетику, цепляет кончик и, на мгновение запрокинув голову, вглядывается в голубые поражённые глаза, криво улыбается, затем поднимает свою почти утерянную вещь и уходит к привычной парте, оставляя позади недоумевающего мужчину и удивлённых нескольких человек с первых двух парт каждого ряда, которые видели развернувшееся событие.

***

Время не идёт в этот раз, оно летит, и вот уже звенит звонок, хотя казалось бы ты только опустился на стул. Все спешно покидают кабинет, Антон не исключение, но он гораздо медленнее, не специально, а по жизни, только сейчас ему это как никогда на руку. — Шастун, задержись. — Окликает его Арсений, когда он почти дошёл до порога. Слышатся смешки впереди, видно, понимают, что сейчас будет очередная разборка, но Антон не обращает внимание, не до тупых одноклассников ему в данный момент, ждёт, когда все окончательно выйдут и закрывает дверь, после подходя к учительскому столу. — Что-то не так, Арсений Сергеевич? — Спокойно спрашивает ученик, про себя обо всём догадываясь. — Не знаю даже, это ты мне скажи. — Мужчина откидывается на спинку мягкого стула, сцепляет пальцы в замок, поднимая на ученика выжидающий взгляд. — А… Это не я окно разбил. — Сказанное не вызывает совсем никакого эффекта. — И бенгальские огни тоже не я предложил на ОБЖ зажечь. — О Господи, за что же мне такое счастье, — Убито произносит учитель и поднимается на ноги. — Что за пакеты с порошками с утра пораньше из твоих карманов вылетают? — Он складывает руки на груди, вопрошающе поднимая брови. — Какие пакеты? Никаких пакетов, Вы о чём? — Косить под дурачка — любимое занятие выпускника. Арсений строго смотрит на него с полминуты, ожидая, что парнишка будет благоразумнее, но увы. — Рюкзак открывай. — Кивает мужчина головой в сторону широкой лямки на худом плече. — Не имеете права. — Отклоняясь в сторону, говорит Антон с вызовом. — У меня прав побольше твоих, — Холодно и спокойно, так, что становится не по себе. — Рюкзак на стол. — Более напористо продолжает Арсений. А можно лучше я? Антон снимает портфель с плеча и опускает на парту. Он бы сделал это в любом случае, но повыёбываться ведь надо. Арсений перехватывает вещь, убирая руки мальчишки в стороны, и сам открывает самый большой отдел. Мужчина вытаскивает немногочисленные учебники и тетради, переворачивает вещь вверх дном и трясёт. Из рюкзака высыпается канцелярия в виде пары ручек с карандашами, линейка и замазка, куски ободранных бумажек, листов и чеков. Осматривая всё добро одиннадцатиклассника, Арс не находит нужного и возвращает рюкзак в прежнее положение. Самая что ни на есть аристократичная, по мнению Антона, разумеется, рука тянет собачку на небольшом внешнем кармане. Оттуда на стол летит несколько бумажных потрёпанных купюр, пачка сигарет, три браслета, зажигалка, два кольца, коробка начатых презиков, гора чеков, уже старых, со стёртыми буквами и цифрами и мелочишка. Попов, наконец, перестаёт терзать несчастную вещь. — Мне тебя обыскивать, что ли? — Спрашивает Арсений Сергеевич, упираясь одной рукой в бок. — Я же сказал, что не знаю, про какие вы говорите пакеты. — Ясно, значит обыщем. — Кивает спокойно учитель, готовый хорошенечко врезать по наглой роже, но… Нельзя же. — Арсений Сергеевич! — Ошарашенно восклицает Антон, когда чужая рука проскальзывает в передний карман джинсов. Парень совсем не рассчитывал на такую смелость человека из своих мокрых снов. Попов же с самым невозмутимым лицом шарит пальцами в чужом кармане, другой рукой придерживая парня за край джинс, чтобы не отстранился, но не найдя ничего интересного, он лезет в другой, где нащупывает лишь очередные монеты. Антон пялится на выпирающую руку учителя в своей одежде и не знает, молиться ли ему, чтобы не встал, или… А ему больше и не надо ничего. Учитель вытаскивает руку из тесного плена и смотрит на Антона, глаза которого в точности напоминают кошачьи, такие же большие и горящие, а губы удивлённо распахнуты, чуть сухие и с заметными только вот в такой близости трещинками. Арсению нравится, но он спешит отогнать эти неуместные мысли и чуть отодвинуться. — Повернись. — Чего? — Ещё больше ахуевая с происходящего, говорит Антон. — Не выводи меня, повернись. — Повторяет Арс с напором. — Вот Вам надо, Вы и вертитесь. — Вскидывает Антон голову, не собираясь и с места двигаться. Арсений слышит, как терпение даёт первую трещину. Тебя, блять, выпороть бы, и то будет мало. Мужчина смеряет раздражённым взглядом слишком самоуверенного мальчика и подходит почти вплотную, запускает два пальца в левый задний карман, тем самым словно приобнимая, и чуть закидывает голову вверх, через секунду ловя недалеко от своего лица судорожный вздох. Видимо, Шастун не ожидал, что учитель будет столь к нему близко. Голубые глаза внимательно и смертельно безразлично смотрят на подрагивающие ресницы и поджатые губы. Антон чувствует себя маленьким ребёнком под таким испепеляющим взглядом, несмотря на то что выше мужчины на почти незаметные пару-тройку сантиметров. Шаст бегает глазами по красивому лицу, нервно сглатывая. Этот мужчина такой… Такой… Возбуждающе идеальный. Его губы такие ровные, как будто нарисованные, не безобразно пухлые и не зловеще тонкие, такие, будто выдуманные; не бывает таких прекрасных, юноша уверен; а скулы, за такие скулы голливудские актёры и актрисы готовы вывалить кучу денег врачам с их ножами и иглами, а он в этом не нуждается; про глаза и говорить нечего, в них смотреть бы всю жизнь и увидеть перед смертью как самое единственное, прекрасное и заслуженно последнее, линз таких нет, фильтров таких в лучших фотошопах нет; он получился таким красивым, что мозг Антона плавится, не может сконцентрироваться на одном и запомнить всё в мельчайших подробностях, словно всё в дымке. А Арсений… Арсению снова нравится. Он доволен этим коротким вздрагиванием, когда парень почувствовал себя почти что в его объятьях и опустил свой задранный нос вниз. Ему льстит, что ученик нервничает, а о том, что это из-за их тесного положения, он предпочитает не вспоминать. Но ни в левом, ни в правом кармане заветной вещи не находится, потому Арсений недовольно (именно из-за фиаско с поисками, конечно) отстраняется. — Снимай свои кеды. — Кивает он головой, так же левой рукой упираясь в бок, а правой опираясь на парту. — Ну, Арсений Сергеевич, я же уже сказал, ничего у меня… — Антон! — Ладонь жутко громко хлопает по столу, сопровождаемая злым рыком учителя, обрывая Шаста и заставляя вздрогнуть. — Вы ещё в трусы мне залезьте! — Выпаливает Антон, повышая свой тон. — Надо будет — залезу, не сомневайся. — Цедит мужчина. — Обувь. Шастун цокает, закатывает глаза и поднимает край своей белой рубашки, вытаскивая пакетик, спрятанный между телом и ремнём, протягивает вперёд с максимально недовольным лицом, хотя казалось бы, возмущаться он, ну, совсем не должен сейчас. — Неужели, — Фыркает Попов, выхватывая пакетик. — Это что? Я тебя спрашиваю, Шастун, это что? Ты хоть понимаешь, что тут всем устроить могут? Что мне устроить могут, я же, блин, за вас ответственный! Тебя посадить могут, дурья ты башка! — Да успокойтесь Вы! — Отвечает, наконец, Антон, подходя непроизвольно ближе. — Чё панику наводите? Сода это обычная, мне это… Мне на химию сказали принести! Для лабораторной. — Находится парень. — Серьёзно, я же не настолько тупой, чтобы позволить кому-то меня спалить. — Арсений Сергеевич округляет глаза. — Да не в том смысле! — Машет Антон руками. Арсений смотрит на него меньше минуты, закрывает глаза и тяжело вздыхает, отбрасывая бедный пакет в сторону. — Какой же ты проблемный, Шастун. — Выдыхает устало учитель. — Собирайся, и чтоб глаза мои тебя сегодня не видели. — А я думал, Вы ещё не насмотрелись. — Хмыкает тихо Антон, за что получает справедливый подзатыльник.

***

Арсений помогает парню доковылять до медпункта, сорвавшись с контрольной работы шестого класса, потому что физрук не может оставить одиннадцатый класс наедине с козлом, а ни один из учеников не допрёт эту шпалу на второй этаж. Антон ворчит сначала (для приличия, конечно, не зря же он просто так полчаса пытался травмировать конечность), но обхватывает учителя за шею, всем своим видом показывая, как неприятно это делать, а на деле нагло прижимается ближе. Ведь в этом и был коварный план: как можно больше тереться хоть одним своим бедром о ногу преподавателя, а потом всю ночь прокручивать в голове, ощущая фантомы. Арсений пытается держать дистанцию, а по итогу сам не замечает, как притягивает каждый раз парня ближе, так, что худой костлявый бок греет тело. Учителю почему-то нравятся эти неизбежные столкновения, его почему-то устраивает собственная ладонь на талии одиннадцатиклассника, ему почему-то кажется нормальным, быть настолько рядом, что слышно недовольное пыхтение (нога-то побаливает, но Шасту совсем не жалко).

***

Арсений Сергеевич вымученно трёт переносицу, глубоко вдыхая пару раз. Антон сидит напротив за уже привычной первой партой, ожидая вердикт. Попов подпирает щёку кулаком, наклоняет голову вбок. — Ну и зачем ты нарисовал мужской половой орган на двери класса биологички? — Размеренно вопрошает учитель в край заебавшимся голосом. — А чё она пять уроков подряд только меня мучает? Шастун, отвечай домашний параграф, Шастун, выходи решать задачку, Шастун, напомни про строение папоротника, Шастун, а что мы знаем про инфузорию туфельку?! — Пародирует парень её голос. — Она сама как инфузория, ей лучше знать. — Фыркает ученик, складывая руки на груди. — И протест ты решил выразить своим рисунком? — Бесцветно продолжает учитель. — Не только мой это протест, её и другие недолюбливают. — Меня не интересуют другие, ты… — Его прерывает телефонная мелодия из лаборантской, куда преподаватель и уходит. Антон встаёт, цепляет лямку рюкзака на одно плечо и встаёт впереди учительского стола, недалеко от двери в небольшое помещение. — Да, Ольга Игоревна, — Говорит Арс уже в третий раз и выходит в класс, останавливаясь у шкафа. — Конечно… Да, разумеется… Я, — Видимо, женщина кричит уж очень громко, раз мужчина отводит от уха телефон, нервно махая в его сторону и укоризненно смотря на Шаста, намекая, что вот, это из-за тебя на меня щас орут. Когда голос становится тише, смартфон снова прижимают к лицу. — Хорошо, я понял… Да, завтра после уроков он всё закрасит. До свидания. — Мужчина с облегчением нажимает на сброс вызова, откидывая голову на полку шкафа. — Арсений Сергеевич, можно я пойду? — Слушай меня внимательно, Шастун, — Парень закатывает глаза, вздыхая, и садится на стол позади себя. Учитель удивлённо вскидывает брови. — А не слишком ли ты обнаглел, а? Удобно? — Очень. — Кивает Антон, начиная раздражать спокойного до этого учителя. — Угу, ну что ж, — Мужчина подходит ближе, но между ними всё равно достаточное расстояние, и отодвигает ногой свой стул влево, чтобы не мешал. — Завтра ты никуда после седьмого урока не уходишь, а приходишь сюда и идёшь закрашивать свои художества под моим чутким руководством. — Чеканил каждое слово мужчина. — Понятно? — Так точно, сэр. — Антон отдал честь, криво растягивая уголок губы, специально выёживаясь ещё больше. Арсений буравит его взглядом несколько секунд, после долго выдыхает, накрывая лицо руками. — Антон, ты чего-то добиваешься? Внимание чьё-то пытаешься привлечь или что? У тебя цель какая-то? — Устало говорит он, обращаясь уже по имени, надеясь, что таким образом хоть чуточку развяжет парню язык. — Цель есть, Арсений Сергеевич… — Начинает мальчик, утвердительно кивая, на что получает заинтересованный, но разочарованный взгляд. — Но я Вам пока не скажу. — Продолжает парень, отрицательно качая головой. — Пока? — Повторяет Попов. — Пока. — Отзеркаливает Антон. — В общем, так. Когда ты будешь выкидывать подобное, в журнале напротив твоей фамилии будут ставится двойки по математике, доступно объясняю? — Вы не сможете ставить мне двойки ни с чего. — Самоуверенно заявляет юноша, вольно опираясь руками на парту. — Подай журнал, он за тобой. — Безэмоционально произносит учитель. — Вам надо, Вы и берите. — Хмыкает парень. Нет, он не боится, ведь его главная цель — выводить из себя, заставлять любым возможным способом думать и вспоминать о себе чаще. Арсений видит все эти глупые попытки поиграть, эту глупую самоуверенность, глупые провокации, потому решает ответить. Только один раз, только сегодня, ради… Да просто так. Если Шастуну можно, то и ему тоже. Он делает маленький шаг вперёд, улавливая такое же крохотное движение со стороны ученика — тот еле заметно двигает ногами. Но следующий шаг уже стандартный, потому Антон беззастенчиво раздвигает ноги шире, так, что Арсений оказывается точно между ними, на недопустимом уровне, и отворачивает голову вправо, чтобы не смотреть на учителя, иначе знает, что сорвётся, а пока ещё рано. Арсений сглатывает, но не отходит, наклоняется вперёд, чуть ли не касаясь подбородком плеча своего ученика, заводит руку тому за спину, берёт со стола классный журнал и немного отстраняется, так, чтобы открывшиеся страницы мог видеть не только он сам, но всё же остаётся стоять между разведённых худых коленок. Учитель берёт ручку, что лежала внутри, и спускается к самому концу недлинного списка. Антон поворачивает голову и смотрит вниз, наблюдая, как увитая венами рука явно не без удовольствия выводит трёх ровных лебедей в строчке «Шастун Антон». Арсений приподнимает сначала уголки губ, а затем и голову, вцепляясь взглядом победителя в изумруды напротив. — Захочешь повторить, дай знать. — Выдыхает Попов и захлопывает журнал, кидая ручку на стол. Антон поджимает губы, становится на пол и, задев на прощание учительское плечо своим, идёт на выход. — Шастун, — Зовёт Попов, и парень разворачивается спиной к двери, которую уже был готов открыть. Мужчина оставляет между ними расстояние примерно с вытянутую ладонь и протягивает журнал. — В учительскую занесёшь? — Тем же тихим, глубоким голосом спрашивает учитель, хотя мог бы этого и не делать. Антон опускает руку на важный документ, накрывая наполовину тыльную сторону руки математика, подмечая нежную кожу, и одновременно с этим начинает говорить. — Конечно, Арс, — Выдаёт затуманенный мозг, и бровь учителя тут же взлетает вверх, а рука крепче сжимает журнал, слегка дёргая на себя, но не вырывая, давая этим понять неуместность подобного обращения. Хотя на самом деле где-то внутри такое своевольное «Арс» пробивает на тепло, пробуждая желание слышать такое почаще. — С-сений Сергеевич. — Добавляет Шастун заторможено, всё больше проваливаясь в ощущениях куда-то не туда. Парень не успел отойти от близости несколькими секундами ранее, а тут это ходячее возбуждение снова оказывается рядом, да ещё и их руки соприкасаются. В ответ хмыкают, чуть задирая нос, и выпускают журнал из надёжной хватки, а мальчика из кабинета.

***

С самого утра десятые и одиннадцатые классы бессовестно погнали в актовый зал, на лекцию полового воспитания. Антона радовало это, только потому что он пропустит ненавистную физкультуру и, возможно, ещё литературу, к которой он не подготовился, ибо стихи учить как-то у него не шло. Домашние задания он променял на горькие откровения души близким друзьям под такие же горькие бутылочки дешёвого вина где-то до четырёх утра. После трёхчасового отруба сушило адски, но идти в школу пришлось, потому что на сраной лекции отмечали отсутствующих без уважительной причины (а это значит, не явившись, можно получить нехилых пиздюлей), и потому что там точно бы присутствовал Арсений Сергеевич. Ну и не позлить его рассеянными, нескоординированными, замедленными движениями с бодуна казалось просто кощунством. В конце концов, на войне все средства хороши, а Шастун ведёт неустанную войну за учительское внимание. Антон и его друзья-собутыльники пришли как раз к началу, мест почти не было, и, когда пришлось решать, кто же сядет на последний ряд с Поповым, не иначе как по воле судьбы на стул рядом плюхнулся именно Шастун. Перегаром от него, конечно не несло, но вялый, апатичный и болезненно-зелёный вид говорили за себя, как и припухшие красноватые глаза. Красавец — думает Антон про себя, но общее состояние такое нестояние, что парень ложит на внешний вид хуй и не заморачивается. Принимай меня, какой есть, как говорится. — Шастун, ты на кой чёрт припёрся сюда в таком состоянии? — Оглядев близкое к безжизненному виду тело, спросил математик тихо, чуть наклонив голову в сторону лица ученика. Тот поморщился как от зубной боли и для удобства сполз по стулу ещё ниже, хотя материал, из которого он сделан, никаким комфортом и не пах, отделяя от безликих перешёптываний далёкий фоном звучащий голос приглашённого дяденьки, рассказывающего про СПИД. — Ну как же, — Хрипит в ответ Шаст, с титаническими усилиями двигая губами. — Слушать, что будет, если трахаться без презиков. — Парень бездумно смотрит куда-то в сторону расфокусированным взглядом, моргая на автомате. Он не следит за языком, потому что всё, чего сейчас хочется, — снова уснуть, и глаза закрываются сами собой, организм просто не вывозит нагрузки из короткого сна и ночной попойки, отдавая власть над разумом приятной темноте. Голова с плохо уложенными волосами опускается на крепкое надёжное плечо Арсения Сергеевича, и парень проваливается в придающий силы сон. Учитель хлопает ресницами, замирая на мгновение от неожиданности. — Шастун? — Зовёт он, боязливо дотрагиваясь до расслабленного плеча, но ему не отвечают. — Антош? — В ответ раздаётся тоненькое и слабое «м-м», и парень подтягивается немного выше, размещая голову на плече поудобнее, и обхватывает руку учителя, на которую и опирается, своими длиннющими лапами. Арсений вздыхает, сползая также ниже для удобства. Мужчина чувствует мягкие волосы на своей шее и, матерясь про себя, прижимается плотнее, делясь своим теплом и получая в ответ не меньше. Антон размеренно дышит, а Попов чувствует, как собственное сердце от вздымающейся прижатой груди мальчика успокаивается, а каждую вену заливают приятный зной и ласка.

***

Арсений, как бы абсурдно это не звучало, понимал, что с ним происходит — и совершенно был не доволен. Ему не нравилось просыпаться с мыслью не о том, что первым уроком решение ЕГЭшных вариантов у одиннадцатого класса, а о том, что урок в классе Шастуна. Ему не нравилось, что он привык хотя бы два-три раза в неделю видеть его в своём кабинете и давать какие-то задания, а потом, отвлекаясь от своей работы, иногда смотреть за ним и… Абсолютно точно понимать, что за тобой, пока ты занят и сосредоточен, наблюдают тоже. Наблюдают два круглых зелёных, с детской смешинкой, глаза, которые он видит чаще, чем свои собственные в отражении, а в зеркало Попов смотрится между прочим каждое утро. Мужчине не нравилось, что его всё сильнее колотило изнутри при любых близких контактах, вроде тех, когда они сидели рядом в актовом зале на какой-то нудной лекции про вред наркотиков, соприкасаясь плечами и сидя неправильно для ученика и учителя близко, как группа друзей всегда на рядах позади. Арсений чувствовал себя отвратительно-прекрасно каждый раз, находясь меньше чем в метре от Шастуна, когда, например, нужно было объяснить решение ещё одного запутанного уравнения — он вставал рядом, раздражённо (как будто показывая недовольство, мол, как можно не понимать, элементарно же, Шастун, третий урок разбираем, ну) выхватывал белый кусочек мела, начинал вносить правки и дополнения к каракулям пацана и подмечал боковым зрением, что их лица неожиданно на одном уровне, внезапно в совсем-совсем небольших сантиметрах, на таком смешном расстоянии, что становилось плохо, что органы болезненно сжимались, а рецепторы отчётливо ловили исходящее тепло и изменившееся дыхание от тела рядом. Или когда у мальчишки возникал очередной глупый вопрос или несостыковка из-за ошибки, и он вскидывал свою тонкую ручонку над головой, подзывая этим математика к себе, и мужчина подходил, вздыхая, опирался левой рукой на спинку стула, тем самым прикасаясь к ученику (Арсений может дать голову на отсечение — каждый раз юное тело вздрагивало), правой забирал из тёплой ладони впитавшую температуру ручку, наклонялся к раскрытой тетради, дожидался, когда палец с новым кольцом тыкнет то ли в букву д, то ли в о (сплошные иероглифы), и принимался в очередной раз решать всё за выпускника, прекрасно понимая, что молодые глаза следят совсем не за буквами и цифрами, а их обладатель внаглую пользуется всегда доступной помощью учителя, и даже решая всякие уже миллион раз прорешенные уравнения, Попов не мог прекратить думать о том, в какой доступности недоступные чужие губы. На вопрос понятно ли теперь — учитель получал угуканье с опущенными в тетрадь глазами и быстрый кивок, а сам хмыкал в ответ, предвкушая, как так же будет подходить на следующем уроке. Преподаватель испытывал банальный страх, что окружающие замечают их нестандартные (хотя они ничем не отличаются) касания, видят в них что-то «нездоровое». Иногда казалось, что любой ученик или учитель могут проникнуть Попову в голову и почувствовать испытываемое им желание прижаться ближе или дольше смотреть в глаза, узнать его метания «правильно-неправильно-но-так-привлекательно». Арсений Сергеевич упорно пытался загрузить мозг любой информацией, любой работой, пытался отвлечься от донимающих мыслей о своём же ученике и столь же упорно не хотел разбираться (то есть углубляться) в своих душевных терзаниях, отторгал даже малейшее признание в любви в своей голове, потому что признаться — значит уже ничего не изменить, и потому что понял, что ему… Ему нравится. Нравится Антон, нравится рядом с ним, нравится близко и часто с ним, и Арс слышал, как только мешающий внутренний голос шептал об этом, и каждый раз затыкал его, засовывая совсем уж в далёкие глубины своих мозговых потёмков. А ещё мужчина понимал, что так не принято. Два раза не принято. Только осознание уже проникло под кожу, и избавиться от него не получится, потому что это не болезнь, от которой вылечит таблетка.

***

Свежая идея была глупее предыдущих, но Антон уже замахался и теперь не пренебрегал ничем, поэтому цветастый фантик уже валялся в мусорном ведре, а круглый шарик приятно подслащивал во рту тяжёлые школьные будни.

***

— … Тогда эта часть у вас сократится, и вы сможете вынести х за скобки. — Продолжал Арсений Сергеевич, указывая рукой на показанное на электронной доске уравнение. Антон слушал вполуха, записывая что-то бессмысленное и бессвязное, полностью увлечённый поеданием конфеты, но при этом заинтересованный вид соблюдать старался — взгляда с доски не сводил. Попов же видел скучающие уставшие зелёные глаза и постоянно открывающийся рот. Арсений ловит себя на возвращении и задержании внимания к Антону в пятый раз, на сглатывании вязкой слюны в шестой и на облизывании губ в восьмой, а прошло только десять минут с прозвучавшего звонка. Арсений не понимает, почему никто, кроме него, не смотрит с жадностью на сосущего Антона за предпоследней партой. Причём ещё тихо сосущего, Попов сказал бы даже беззвучно. Парень двигает языком по уменьшившемуся, но не значительно, шарику за щекой, от чего та ещё больше выпячивается в сторону, повторяет так раз пять и сглатывает накопившуюся сладость, облизывая после губы, делая тем самым их того же синтетически-приторного вкуса, что и у конфеты. Осознание этого резко бьёт в голову, и Арсений продолжает говорить, чтобы поскорее отвлечься. — Этот шаблон уравнения может вам пригодиться на экзамене, поэтому переписываем в тетради. — Мужчина остаётся у доски, чтобы не вставать по несколько раз со стула, как уверяет он сам себя, но на самом же деле с этого ракурса просто лучше видно явно заигравшегося Шастуна. Он же в свою очередь мельком взглядывает на учителя и берёт ручку, повторяя про себя первые цифры уравнения. Антон проводит языком по шарику ещё один раз, затем перекатывает во рту, на несколько секунд отправляет за левую щёку, сжимая крепче губы, пытаясь этим обхватить карамельку плотнее и получить больше вкуса, а затем цепляет тонкую белую палочку пальцами другой руки и медленно тянет прочь, проходясь по внутренней стороне щеки, выпускает блестящую от слюны конфету из тёплого влажного рта, высовывает язык и пару-тройку раз проводит лакомством по всей длине, и бессознательно, как и со всем другим ранее, скользит шариком по покрасневшим, совсем немного припухлым губам, начиная от уголка обводит сначала верхнюю и затем, вернувшись обратно, нижнюю, оставляя после липкую дорожку, выходящую иногда за естественный контур. Дописав одну часть уравнения, Антон вновь отправляет конфету в рот, теперь удерживая между языком и нёбом. Арсения клинит, он не смог оторваться от захватывающего зрелища и следил за каждым движением рук, губ и языка. — Шастун, — Зовёт учитель, и парень тут же поднимает на него круглые вопрошающие глаза, а влажный сияющий рот непроизвольно приоткрывается, чем открывает картину едва не выскользнувшего чупа-чупса, держащегося за зубами. — Рот не устал? — Учительские тёмные брови мигом поднимаются, а большая часть класса ожидаемо поворачивается в его сторону и хихикает, понимая к чему прозвучал такой вопрос. Нет, они правда что ли не обратили внимания? — В углу мусорка, так что давай-ка выплёвывай и побыстрее. — Не дожидаясь ответа, продолжает он, но на его слова ученик не реагирует, лишь мотает отрицательно головой и толкает языком конфету за щёку. — Быстро пошёл и выплюнул. — Повторяет строже мужчина, указывая на угол класса. Одноклассники Антона притихли, ожидая какое же веселье будет дальше. Арсений Сергеевич закатывает глаза и быстрым шагом направляется к предпоследнему месту. Шастун таращился на него оленьими глазами, пытаясь за несколько доступных перед неизбежным секунд продумать исход приближения учителя, но тот оказался рядом так стремительно, что парень попросту растерялся и мог лишь смотреть на мужчину, задрав голову вверх. — Ну? — Попов вытянул руку вперёд, дожидаясь, когда юноша сам передаст белую палочку ему в ладонь, но тот опять покачал головой. — Я ещё не доел. — Шепеляво буркнул Шаст, продолжая стойко смотреть в глаза над собой. Арсений от такого открытого фривольничества сначала на секунду замер, а затем резко вдохнул, схватился рукой за белую ножку и потянул на себя, сразу замечая, как округлость перемещается за щекой, и невольно представляя совсем другое, но отобрать конфету так и не смог — парень крепко сцепил зубы. Арсений Сергеевич потянул пластмассу вправо-влево, но ученик не сдавался, и его голова автоматически вертелась за движением кисти мужчины. — Отпусти. — Потребовал математик, на что снова получил отрицательный кивок и глухое отрицательное «м-м». Попов поджал уголки губ и обхватил другой рукой скулы мальчишки, надавил пальцами на челюсть несильно, исключительно, чтобы проучить, но не получив реакции, добавил силы и вытащил леденец изо рта, наблюдая, как Антон хмурится, не отводя взгляда, и недовольно мычит, и еле сдерживая себя от того, чтобы не шлёпнуть мокрой конфетой по губам. — Хороший мальчик. — Бросил надменно Попов и направился к мусорному ведру под всеобщее фырканье и хихиканье. Антон показательно сложил руки на груди, угрюмо смотря вслед Арсу, но это было обычным показушничеством, о чём знали только двое.

***

Арсений видел его взгляд — вызывающий, победный и… Развратный. Похабный и ожидающий, вероятно того же, что хотел сделать Попов с несчастной конфетой на тонкой палочке. Сомнений быть не могло — маленький мерзавец делал всё специально, с самого начала, всё шло именно к этому — заставить Арсения хотеть его. Только кое с чем Антон всё-таки промахнулся, а вернее, не продумал — то что учитель захочет чего-то больше, чем обыкновенный перепихон. Арсений так не хотел этого, ему так это было не нужно, но спрашивать никто не стал. Мужчина не хотел проблем, не только себе, но и пареньку, ему даже больше, потому что Шасту всего семнадцать, он не видел толком-то ещё ничего, много не понимает, и может просто совершить ошибку, о которой будет жалеть весь свой жизненный путь. Арсений-то переживёт, уже переживал, а вот этот чересчур самоуверенный мальчик может проблем себе получить дохрена много, если об этом узнают не те люди. Хотя… О чём — об этом? Ничего же не было. Не было, и быть не могло, и уж тем более математик не допустит, чтобы было, несмотря на все свои огромные желания. А желания огромные, удручённо признаётся Попов сам себе, хотя по-хорошему, стоило бы вообще о подобном не думать, но, блять, проблема в том, что не получалось, особенно наблюдая, как обиженно сопя, Шастун слизывает с губ остатки химического вкуса. На вкус с него было бы лучше, чем с конфеты.

***

Арсений ровнее складывает двойные листочки с лёгким тестом на повторение материала и направляется к шкафу, чтобы убрать их туда, ибо на выходных он планирует отвлечься, и, по возможности, на как можно дольше. Всё равно у седьмого класса в понедельник контрольная — успеет проверить на уроке, да и надо же этим недотёпам дать возможность списать и исправить весь накопившийся за полтора месяца учёбы ужас в журнале. — Вы должны мне чупа-чупс, Арсений Сергеевич. — Растягивая буквы, произносит Антон за спиной мужчины, дождавшись, когда все одноклассники покинут кабинет, а дверь будет закрыта. — Чего-чего? — Неестественно-удивлённым голосом говорит мужчина в ответ, поворачиваясь лицом к собеседнику. Антон двигается вперёд и, сложив руки на груди, облокачивается плечом на шкаф, превосходящий его примерно на десять сантиметров. — Я же Вам говорил, что не доел, конфета почти целая была! — Наигранно-обиженно воскликнул юноша, поднимая брови домиком и шире открывая и так немаленькие глаза. — Шастун, едят в столовой, в крайнем случае — на ваших излюбленных лавочках в коридоре, но никак не в классе. Кстати, в школьном буфете твою синтетическую гадость не продают, значит притащил её сам, а в магазин я не пойду тем более. — Медленно, обманчиво-спокойно разъясняет учитель, копируя позу напротив. Очень кстати близко напротив — шкаф хоть и высокий, но совсем не широкий, по крайней мере не такой же, как другой в конце класса, что в принципе не очень удобно для его предмета, ибо тетрадей и тех же листочков обычно тьма тьмущая. — Ой, да ладно, эта гадость не стоит больше пяти рублей. — Фыркает парень, не зная за что ещё зацепиться в этом бессмысленном диалоге, чтобы не уйти из кабинета. — Да какие деньги, я же о твоём здоровье беспокоюсь. — Притворно убеждает математик голосом заботливой мамочки. Или скорее папочки. — Сладкое на голодный желудок ой как вредно. — Кивает он укоризненно в подтверждении своих слов. — О, правда? — Шастун шагает ещё ближе, так что теперь между носами их обуви остаётся не больше десяти сантиметров. — А о чём ещё Вы беспокоитесь относительно меня? — Парень прямо в воздухе ощущает, как весь разговор натянут за уши, как он бессмыслен и никчёмен, но Антон не хочет уходить, не сегодня, он слишком долго ждёт, терпит и надеется. Но Арсений лишь вздыхает и на секунду прикрывает глаза, стараясь абстрагироваться и от паренька, и от происходящего. — Иди домой, Антон, — Убедительно усталым голосом говорит учитель, пытающийся приложить все усилия к подавлению щекотного чувства внизу живота. — Уже поздно. — А если я не хочу домой? — Он склоняет голову в бок. — Почему же? — Абсолютно безынтересным голосом отвечает мужчина вопросом на вопрос, неосознанно склоняя голову в противоположную сторону, и так и не прерывая зрительного контакта, установленного с самого начала. — Там никого нет, мне скучно одному. — Шаст жмёт плечами, мол, вот как всё просто. Но мужчине не просто, совсем не просто стоять на таком небольшом расстоянии и ничего не делать, кроме как пытаться удержать себя в узде. — Позови друзей. — Меланхолично советуют в ответ. — Они скучные. — Доносятся слова с тем же тоном от человека напротив. — Найди того, кто не будет для тебя скучным. — Арсений понимает, к чему всё идёт, и как бы не просил себя — подготовиться к этому «чему-то» никак не может. Он не знает чего ожидать, но он не боится — ждёт и хочет, и вот это действительно страшно. Мужчина не может контролировать внутреннее влечение, хоть и пытается. — О-о, я нашёл, — Уверяет Антон, а затем сгибает левую ногу в коленке и медленно ведёт ей по ноге Арса, осторожно поглаживая, но ни один не смотрит вниз, оба не могут ни на секунду отвести взгляда, хотя Арсений вздрагивает от такого личного прикосновения. — Давно нашёл, только этот человек совсем не обращает на меня внимания. — Совсем уж убитым под конец голосом договаривает юноша, не прекращая двигать коленной чашечкой вверх и вниз по ноге учителя. Шаст знает, что творит, ссыт пиздец, но знает. Сердце сильно стучит по грудной клетке, боясь быть отвергнутым. Никому и никогда не нравилось получать отказ и незаинтересованность, безразличие. Сердце совсем не хочет испытывать эту резкую долго отступающую боль, оно слишком сильно тянется к мужчине напротив. — Да что ты, вот как. — Ровно, но гораздо тише отвечает математик. — Ага. — Не боишься, что изнасилую? — Произносит Попов предостерегающе уверенно, тоном, обещающим непременно выполнить сказанное, склоняет лицо вперёд, ещё немного и он будет чувствовать дыхание, которое пытаются держать под контролем. Он не отводит глаза, смотрит прямо, надеясь спугнуть таким образом, потому что это последний шанс, больше ни сделать, ни сказать ничего нельзя. Зелень в глазах Шаста будто озаряется молнией, он самую малость прищуривается, как будто стараясь не выпустить всю захлестнувшую его похоть наружу, потому что после таких слов молодое и резвое воображение мигом принимается за свою основную работу — рисует непристойные картинки. — Изнасилование — это когда сопротивляются, кто сказал, что я буду? — Губы не дрогают в усмешке, но она отчётливо слышна в уверенном, чудом не дрожащем голосе ученика. Арсений удерживает себя от того, чтобы не открыть рот на такой явный намёк, смотрит ещё несколько секунд и возвращается в прежнее положение, только сейчас понимая, что их колени просто соприкасаются. Нужно прекращать. — Антош, — Уговаривающим, просящим голосом зовёт учитель, надеясь то ли переубедить, то ли достучаться до его голоса разума. — Иди домой. — Повторил он мягко, как будто нежно, как будто пытается спасти, не дать совершить ненужный поступок. — Ты перетрудился. — Подобное всегда и во всех ситуациях звучало нелепо, но никто никогда почему-то не мог придумать что-то получше. Но Шаст взрослый, и эти пустые слова никак не останавливают и не перекрывают давно томящееся в груди желание. Попов сел на своё привычное место и открыл журнал, принимаясь его заполнять. Антон же смотрел в одну точку на светло-розовом тюле несколько секунд и после, обдумав всё ещё раз, развернулся, сделал пару медленных шагов в сторону сидящего учителя и встал по левую руку. — Почему тогда Вы не уходите домой? — Антон знает почему, но начать с чего-то надо. — Вы, что же, не устали? — Устал, — Соглашается математик, откидываясь на спинку стула. — Но у меня ещё есть работа. А вот у тебя только домашние задания, которые ты можешь списать, так что… — Тогда почему, — Перебивает резко Шастун, снова растягивая буквы в словах, и осторожно стаскивает рюкзак с плеча, оставляя его где-то у подножия широкого стола. — Мы не можем расслабиться оба? — Антон хватает Арса за запястья, чтобы те не мешались, и перекидывает ногу через мужчину, усаживаясь на его бедра. Парень отпускает чужие руки, и те бездумно повисают, словно ниточки, а свои перемещает ниже ремня учителя, рядом со своими ногами. — Ты, — Попов недоумённо моргает, упуская момент того, как всё произошло, и смотрит на так близко находящиеся вдруг глаза. — Ты что делаешь? — Траву курю. — Без доли сарказма, чуть нахмурившись и склонив голову, отвечает парень. — Она очень расслабляет, если Вы не знали. — Антон, — Продолжает говорить математик, но уже не растерянно, а властно и серьёзно. — Прекрати эту чушь и иди домой. Арсений злится. Злится на Антона, потому что тот совсем, по его мнению, не понимает, что творит и чего пытается добиться, и на себя, потому что нагло врёт, потому что совершенно точно не хочет отпускать от себя, ни капельки не против и только за, не хочет снова разделять друг друга на мучительные расстояния. Но Шастун не сдаётся по одной причине — хочет верить, что всё-таки не ошибся, что делает всё правильно, что страсть, если это на один раз, или любовь, если надолго, взаимны. Парень тянется к лицу напротив, но мужчина отклоняется насколько возможно назад, словно от чумы шарахается, и отворачивается в сторону, не позволяя прикоснуться к себе, потому что тогда уже нельзя будет делать вид, что ничего не происходит и ничего не было, после уже нельзя будет что-то изменить или исправить. Антон поджимает губы, так и не добравшиеся до намеченной цели, и чуть отстраняется. — Классно, что ты думаешь, будто притворяясь неприступной скалой — сможешь так переубедить меня или остановить. — Он говорит приглушённо, таким голосом, будто читает чужие мысли и знает правду. Мужчина не поворачивает голову, не смотрит в ответ, в то время как по его открытой шее и плавным скулам бегает голодный взгляд. Не смотрит, иначе сорвётся. Ведь, как говорят, если не вижу — этого нет? Вероятно, но Попов не может сейчас точно вспомнить, слишком занят самоконтролем, порядком надоевшим его ученику. — Классно, потому что не сможешь, — Он склоняется ниже, и Арсений чувствует острые пробивающиеся мурашки. — И потому что твой самообман — это смешно. — Антон почти шепчет конец фразы, приоткрывает губы и припадает к доступному участку на шее. Сбоку учитель скомкано выдыхает, широко распахивая глаза с дрогнувшими длинными ресницами. Антон прижимает к коже горячий язык и тут же втягивает её, переминая между зубами. Арсений знал, что именно это парень и сделает, знал и не стал ни препятствовать, ни сопротивляться. Мужчина поддался, потому что невозможно отказаться от губ, так близко находящихся к тебе, о которых ты думал чуть ли не ежечасно последний месяц. Арсений хватает парня за ноги выше колен, сперва намереваясь отцепить от себя, но затем ладони сами направляются выше, а тело, оседлавшее его, двигается ближе, наконец уловив первую ответную реакцию. — Не смей заливать о том, что тебе не нравится. — Шастун шипит змеёй прямо в ухо, прикусывает мочку и зализывает кончик, не выпуская. Арс крепче сжимает пальцы, стараясь не издать никакого звука, но заметно хмурится от накрывающего удовольствия. — Ты сам знаешь, что так нельзя. — Доносится тихий ответ, но головы так и не поворачивают, наоборот, откидывают ещё больше, предоставляя больше места. — Мне плевать, и ты, как я посмотрю, тоже не против. — Антон качнул бедрами, ощущая под собой чужое нарастающее возбуждение, и Арсений тихо выдохнул, впиваясь пальцами в чёрную джинсу. — Но здесь… — С какой-то непонятной болью и разочарованием продолжает учитель. Он не хочет прерываться, не хочет, чтобы всё заканчивалось, когда только-только началось. — Нас могут услышать. — Руки дошли до боков и, мягко, но в то же время крепко, обхватили их. — Услышать? — Шепчет парень, прерываясь на короткий вдох, потому что грудь сдавливает так, что дышать глубоко не получается, только урывками. — В пятницу? После седьмого урока? — Он кусает кожу под подбородком. — Все давно свалили. — Плавно скользит по линии челюсти языком к уху и облизывает за ним. — Ты лучше меня знаешь, что на этаже сейчас максимум два учителя, и первый из них сидит через кабинет. — Он двигается ещё раз и тихо стонет, вздрагивая от новых ощущений. — Здесь ни души, ты ведь понимаешь, — Мальчик лижет кончиком аккуратный хрящик, прикусывая так, что мужчина невольно шипит. — Кому мы нужны? — Он плавно нашёптывает, и учитель кожей чувствует лёгкую улыбку. Шаст закидывает одну руку за шею, а ладонь другой кладёт ниже затылка, от соприкосновения металла колец с кожей взрослое тело под его подростковым вздрагивает, и ученик придвигается максимально близко, шумно выдыхая от ещё одного трения через толстый материал их джинсов. Парень проводит носом по виску, еле касаясь, и Попов не выносит больше, поворачивает голову, льнёт ближе к этой милой ласке, бессознательно ещё сильнее хватая худые ноги Шастуна. — Никто не узнает, обещаю. — Заговорщически продолжает Антон, грубо проехавшись по чужой эрекции своей, вырывая хрипы через стиснутые зубы и поднятые в оскале губы. — Давай расслабимся, а? — Их щёки соприкасаются, пересохшие юные губы подрагивают, слегка щекотя кожу мужчины. — Избавимся от напряжения? — Осторожно предлагает мальчик, и Арс слышит, как нежность в голосе переливается с дьявольской похотью. — Просто трахнешь меня, — Шаст поднимает и опускает бёдра, словно качаясь на волнах. — На столе или, — Голос обрывается, парень немного закидывает голову назад, в попытке найти больше воздуха, не выдерживая этих сладких распаляющих притираний к паху. — Или так, на… Стуле… Как… Ах… Как хочешь… — Арс готов скулить от этого неистового желания, он не может усмирить дикое влечение, инстинктивно вскидывает бёдра вверх, на пару секунд закрывая глаза от упоительных ощущений. — Хочу стонать твоё имя. — Выдыхает Антон и заглушает стон Арсения, накрывая его губы. Шаст удерживает голову Попова рукой, боясь, что тот снова откажется от своей же любви, но когда до него доходит, что ему отвечают, расслабляется и обвивает шею полностью, касаясь своей грудью чужой. Арс раздвигает губы мальчика языком, и его сразу пускают внутрь, разрешая исследовать всё, что захочется. Но удаётся мужчине это недолго, парень сталкивается с его языком своим, втягивая в тягучую борьбу. Даже если Антон боится, он всё равно делает, до тех пор пока паника не исчезнет, а она уже отступила, когда ему позволили посасывать и покусывать чужой язык. Арсений плавится, предоставляет Шастуну свободу действий и просто наслаждается: мягкими мокрыми губами, языком в своём рту, окольцованными пальцами, старательно рушащими идеальную укладку и спутывающими волосы между собой, и телом на себе, болезненно-приятно вжимающимся в бёдра и пах. Попов не стал противиться своим желаниям и снова заглушать их, потому что он просто человек, такой же как и другие, имеющий право на наслаждение и личное счастье. К тому же, подумал он в последний момент, они учитель и ученик только в школьное время, а уроки давно закончились. За пределами учебного заведения они обычные люди, пусть сейчас и находились как раз прямо в этом самом заведении. Да, может, это неправильно, но жизнь и так сплошные запреты, так что некоторые можно и нарушить, ведь какой смысл постоянно ограничивать себя, не получая никакой радости, и жить не жизнь, а срок по вечным командам и приказам. Голос разума тоже заткнулся, вероятно, так же ахренев от того, насколько оказалось хорошо. Ведь от одного раза ничего не будет, только сегодня, одно маленькое небольшое отступление. Арс подавался бёдрами навстречу и тихо постанывал, сжимая худую задницу через джинсы, пока шаловливые пальцы Антона успели расстегнуть парочку верхних пуговиц и парень вовсю оставлял засосы. Их увлекательное занятие прерывает короткий стук в дверь. Они замирают на секунду или две, лихорадочно соображая, что делать. Арс хлопает Антона по бёдрам, и тот всё понимает — быстро вскакивает с уже пригретого места и, определённо, теперь одного из самых удобных. — В лаборантскую. — Шепнул учитель, быстро застёгивая пуговицы обратно и кое-как приглаживая торчащие в разные стороны волосы. — Да-да. — Сказал громко Попов, дождавшись когда парня не будет видно. Дверь открылась, впуская в класс учительницу средних лет. — Здравствуйте, Тамара Николаевна, что-то случилось? — Это была библиотекарша, если мужчина помнил верно. — Здравствуйте, Арсений. Да вот хотела кое-что распечатать, а не получилось. Вы не поможете, а то я в этом ничего не понимаю. — Она улыбнулась, поправив тонкие золотые очки. — А… — Попов пытался придумать отмазку, чтобы никуда не уходить и немедленно продолжить прерванное занятие, но что-то ему подсказывало, что пройтись в библиотеку всё же придётся. А предчувствие ещё никогда его не подводило. — Краска в принтере есть? — Очевидно, конечно, зато вполне можно слиться. — Да-да, только вот вчера новую поставили. — Или не можно. — Что ж, тогда да, пойдёмте, посмотрим. — Ох, спасибо Вам большое, Арсений. — Мужчина кивнул, стараясь улыбнуться не слишком фальшиво и встал. — Ой, а что это тут рюкзак валяется? Ваш? — Спросила женщина, отойдя в сторону, к рядам парт. Арсений посмотрел вниз и мысленно хлопнул себя по лбу. И не только себя. — Нет, это ученика одного. У нас дополнительные по геометрии. Он в туалет вышел. — Учитель кивнул для убедительности головой. — Ох, понимаю-понимаю, у самой с этой геометрией всегда проблемы были, никак мне не давалась. — Да, она требует много… Логического мышления. Пойдёмте.

***

Всё оказалось ещё проще, чем Арсений думал, — чудесный аппарат нужно было просто перезагрузить. Тамара Николаевна уже после благородного поступка молодого математика вспомнила, что да, оказывается, иногда принтер тупит и его нужно перезагружать, но в этот раз она почему-то решила, что сама не сможет и проблема явно глобальнее обычной старости. Её и самого принтера — подумал Попов, но тут же одёрнул себя, ибо все мы ошибемся, сам такой же будет. Мужчина отказался от чая с печеньками и поспешил назад, ловя себя на страхе, что возможно Антон уже ушёл, хотя не прошло и десяти минут. Опасения оказались напрасны и неожиданны, как по мнению учителя, рюкзак валялся на том же месте, только Шаста видно не было. Арсений подошёл к шкафу и облокотился на него, проводя по лбу рукой, немного зачёсывая волосы назад. — Антон? — Позвал он, и из дверного проёма показалась взлохмаченная голова и блестящие глаза, а затем уже выплыло и всё тело, вторгаясь в личное пространство Попова и укладывая тому на шею немного влажные ладони. — Она вернётся? — Шаст выдохнул мужчине в губы и нетерпеливо облизал собственные. — Не думаю, но если… Если ты хочешь уйти… — Учитель не смог продолжить. Сама мысль, что парень передумал, отдавала болью в висках, мешая нормально формулировать мысли. — Не решай за меня. — Он отрицательно машет головой. — И я сказал, чего хочу. — Арсений хватает паренька и меняется местами, прижимая теперь к шкафу его. — Ты можешь пожалеть. — Нет, зато ты можешь заткнуться. — Антон притягивает его к себе, жадно впиваясь в губы и почти сразу заставляя сплетаться языками. Шастун кусается и царапает шею у загривка, пытаясь получить как можно больше от этого поцелуя, потому что боится, что всё резко прекратится, будет очередным сном, а впереди долгий пустой день. Боится, что Арс сейчас передумает и никогда больше не то что не дотронется — не посмотрит даже. Парень старается отпустить ненужные мысли, вытолкнуть их из головы, фокусируясь на получаемых ощущениях. А они потрясающие — как первая влюблённость во время весны и десятая рюмка коньяка под самую-самую любимую песню. Как капли первого летнего дождя падающие с ресниц на щёки и холодная ночь в последний день августа где-то у речки в лютейших ебенях. Столько всего сразу, что ты теряешься и позволяешь этому захватывать тебя и проникать под кожу, чтобы нельзя было забыть, чтобы даже мысли такой не возникло. Антон глухо стонет в рот, когда Арс вжимается в его бёдра своими, крепко удерживая за ягодицы, не давая возможности отстраниться, и меняет бешенно-быстрый темп поцелуя на тягучий, как свежая карамель, и долгий, как день на Венере*. Мужчина мягко обхватывает чужие губы, осторожно, но не менее жадно, оттягивая нижнюю вниз, и скользит языком в горячий рот, проходясь по ровным зубам и захватывая не сопротивляющийся язык, затяжно проходясь по нему широким безотрывным движением. У Антона дрожат коленки и пальцы сильнее, чем перед самым первым разом, чем перед самым ответственным выступлением или пониманием, что скоро в полицию за ним приедет родной отец, — он всё ещё не на полу только потому, что его поддерживают, — парень несдержанно стонет каждый раз, когда Попов плавно проходится по уздечке его языка кончиком своего, едва заметно прикусывая после верхнюю губу. Арс выверенно и изящно ведёт бёдрами, упираясь в натянутую ширинку парня твёрдым членом, и Антон ответно толкается навстречу, стараясь потереться сильнее, и тянет за тёмные-тёмные волосы на затылке. Мужчина выпускает припухшие губы и затяжно скользит языком по гладкой щеке, тесно прижимаясь к паху, вдавливается с такой силой, что невозможно вдохнуть. Он тонет в прерывистом стоне и закрытых наглухо глазах и осторожно отодвигается с тяжёлым вдохом, но Шаст тут же реагирует и тянется вслед за одурманивающим жаром чужого тела, пытается схватиться непослушными пальцами за бока и притиснуться болезненным возбуждением к твёрдой скрытой одеждой плоти. — Пожалуйста, — Антон делает короткий нетвёрдый шаг вперёд, мгновенно сцепляя руки за спиной учителя и притягивая его вплотную к себе. Он склоняет голову и сразу вонзает в шею зубы, толкаясь в мужчину бёдрами. В животе всех бабочек охватил адский огонь, сжирая их, не оставляя места больше ничему, кроме безумного, безудержного возбуждения. Никакого нежного тепла, только стремительно разрастающееся бешеное пламя. — Пожалуйста, Арс… — Преподаватель глухо рыкнул и обхватил лицо подростка ладонями, крепко прижимаясь к его губам. Ну разве может он отказать, когда пацан так просит? Когда так доверчиво и ненасытно льнёт ближе и ближе, чтобы не осталось никакого пространства? Попов надеялся, что того, что он сделал, хватит, и мальчик успокоится, но тот не успокаивался, а накалялся ещё больше. Они исступленно целуются, и мужчина не видит смысла прекращать, вообще уже не видит, не слышит и не думает ни о чём, кроме того, чтобы поскорее раздеться. Здравый смысл, совесть, ответственность — все они заглушены необузданным желанием обладать, подчинять себе и… И подчиняться самому, доставлять удовольствие кому-то ещё, а не думать о себе. Арсений забыл об обязанностях, о своём статусе учителя, обо всём, что гложило его, нервировало и утомляло, ведь это такое всё условное, временное, неимоверно мешающее и ограничивающее, категорически ненужное — не когда они только вдвоём, остались только потребность в худом мальчишке и надобность в его пылкой влюблённости и обнажённой красоте. Они дышат неровно, но даже при выдохе их грудные клетки соприкасаются, поэтому с досадой приходится немного отстраниться, чтобы руки смогли добраться до остальных пуговиц, помимо пары-тройки верхних. Арс отрывается от сочных губ и припадает к выступающим точёным ключицам, проводит по кости языком и втягивает светлую кожу в рот, окрашивая постепенно в лиловый цвет. Антон полностью разобрался с самым тяжёлым, по его мнению, предметом гардероба быстрее, получая доступ к нежной коже, усыпанной множеством разнообразных родинок (которые, он уж постарается, обязательно пересчитает губами), и подтянутым мышцам, мгновенно напрягающимся от малейшего невесомого касания подушечками пальцев. Рубашки, резко ставшие липкими и мешающими, оказались смятыми на полу. Пока Шастун любовался чужим мужским телом, Попов спустился красно-фиолетовой дорожкой от ключиц вниз, до грудной клетки, и припал к светлому соску, тут же оглушённый несдержанным стоном и лёгкими полосами на боках от впившихся ногтей, захватил твёрдую горошину зубами, осторожно сжимая и перекатывая во рту, напоследок широко лизнув, и вернулся назад, втягивая парня в новый мокрый поцелуй. Арсений неспешно расправлялся с пуговицей и молнией на джинсах подростка, в то время как сам Антон сноровисто-спешно вытягивал кончик ремня из шлёвок, грубо вытаскивал язычок из непотрёпанных отверстий ремня, а затем вытягивал и из пряжки оставшуюся длину кожаного изделия, после прытко расстёгивая пуговицу и вжикая молнией. Шасту нравилось, когда преподаватель ходил в джинсах, чёрных и обтягивающих стройные ноги. Хотя парень истекал слюной на любой прикид молодого математика. Он был фотомоделью вне зависимости от выбранных шмоток, ему шло буквально всё что не одень. И у него был потрясающий вкус и стиль, как думал ученик. Мужчина ходил в обычных костюмах, с рубашкой навыпуск или заправленной, неважно, Шаст мог кончить и с того, и с другого, приходил в обычной белой футболке, с надетым сверху чёрным пиджаком, в джинсах в цвет и кроссовках, но даже такая простая одежда сидела на нём неправдоподобно прекрасно, лучше, гораздо лучше и красивее, чем на других. Пацан думал, что учитель и в мешке из-под картошки, как Мэрилин Монро когда-то, будет долбанным красавцем с обложки ВОГ. Но сейчас не тот случай, когда Антон хотел бы видеть Арса в одежде, наоборот, сейчас она ему как никогда противна и надоедлива, и не только ему, поэтому оба стараются снять её остатки поскорее. Арс припирает Антона к столу, быстро стаскивает своё и чужое влажное бельё, потому что с каждой минутой теснота становится всё больнее и неприятнее. Мужчина встаёт близко-близко, их обнажённые тела наконец соприкасаются, вырывая громкие жалобные стоны. Антон жмётся ближе, потираясь своим твёрдым членом о не менее твёрдый ствол Арсения, и прокусывает губу мужчины, тут же слизывая выступившую кровь языком, до побеления костяшек вцепившись в чужие плечи. Они выдыхают друг другу в рот, в перерывах между жадными скользкими поцелуями, пропитанными кровью и долгожданной свободой. Антон болезненно отстраняется от раскалённого тела напротив, но только чтобы запрыгнуть на стол и обвить ноги вокруг стройного торса, притягивая к себе. Парень закидывает руки на шею мужчины и слепо тянется к покусанным припухшим губам, тихо поскуливая от каждого соприкосновения бархатной плоти. Попов поддаётся, целует звучно, властно, пропускает светлые прядки сквозь пальцы и тянет за них, отстраняя. Антон откидывает голову назад, получая новую порцию кусачих поцелуев в шею, ключицы и грудь, и активнее двигает бёдрами, заставляя учителя посылать вибрации по всему телу, от тонущих под кожей стонов. Арсений специально касается только внутренней части бёдер, проводит пальцами совсем рядом, но не дотрагивается до самых чувствительных мест, хочет помучить, растянуть удовольствие, подольше насладиться податливым расплавленным телом, наиграться до пределов своей души, потому что боится, что потом это уже может не повториться, хочет выжать все соки собственными губами, хочет навсегда остаться в воспоминаниях, в каждой клеточке, в каждом дюйме, что захватит, когда окажется внутри. Антон извивается, пытаясь как-то освободиться, чтобы перевернуться на живот, потому что всё это, конечно, очень приятно, но он так долго не выдержит, а хотелось бы попробовать кое-что большее. И Арсений улавливает жалкие попытки перейти к другому, отрывается от пересчитывания рёбер зубами и поднимается к раскрасневшемуся лицу ученика. Мужчина целует его и скользит ладонью по плоскому втянутому в предвкушении животу вниз и несильно обхватывает сочащийся естественной смазкой член парня, плавно ведёт по всей длине, задерживаясь на головке, чтобы провести большим пальцем по щёлочке. — Бля-я-я-я-ть… — Тянет подросток на несвойственной голосу ноте, прогибаясь в спине, пытаясь этим усилить ласки. — Как нетерпеливое дитё. — Хрипит Попов, заворожённо наблюдая мутными глазами за подскакивающим острым кадыком, распахнутыми губами и зажмуренными в наслаждении веками. — Детям нель… — Мальчик пытается вдохнуть, но не получается, ловкая рука вытворяет внизу что-то невообразимо-прекрасное. — Нельзя заниматься подобным. — С трудом договаривает он. — Как и провоцировать на это взрослых. — Сдавленно дополняет мужчина, закусывая тонкую кожу под ухом. — Арс, боже, блять, прекрати… — Парень хнычет, и мужчина замедляет темп, а потом и вовсе убирает руку. — Хватит тянуть, прошу. Я так хочу тебя… — Ты просто милый, когда просишь. — Учитель слабо улыбается и невесомо касается чужих губ, тут же отстраняясь, чтобы дотянуться до валяющегося рюкзака, потому что… Ну, логично же, что парень готовился. Из уже знакомого кармашка достаются небольшой тюбик смазки и презерватив. Арсений возвращается назад, намереваясь открыть синенький квадратик, но его руку хватают и отводят в сторону. — Нет, я… Пожалуйста… Давай без… Чтобы ничего не мешало… Я хочу чувствовать тебя всего. — Тихо и загнанно просит ещё об одном Шастун и, не дожидаясь ответа, мягко скользит своими пальцами по пальцам преподавателя, перехватывая запечатанную резинку, и бросает на пол. — О чём ты только думаешь… — Вздыхает Попов, обнимая худое тельце и неторопливо целует, отстраняясь, чтобы заглянуть в глаза. Расфокусированные, с расширенными зрачками, что плохо видно зелёный цвет, глаза. Вероятно, он сейчас не лучше. — Как трахнешь меня сейчас. — Вылетают свободно слова, и Арсений, покрывающий округлое плечо поцелуями, реагирует тут же — сильно прикусывает кожу, и пацан вскрикивает от неожиданности. — Повернись спиной. — Приказным тоном говорит мужчина и отходит, давая возможность спрыгнуть и улечься животом на стол. Вот он, один из снов, ставший реальностью. Антон лежит на столе, соприкасаясь горячим торсом с прохладной деревянной поверхностью. Мужчина зачаровано подходит вплотную, прижимаясь членом к костлявым, но уж очень привлекательным ягодицам, вызывая этим внизу прерывающийся выдох, восхищённо скользит глазами по плавным изгибам, ведёт руками от шеи до ямочек на пояснице, надавливая на них большими пальцами, заставляя парня застонать и выгнуться навстречу. Арс берёт смазку и выдавливает немного на пальцы. Он отходит чуть назад и, помассировав вход, проникает внутрь указательным пальцем, но не встретив сопротивления, а даже ощущая какую-то свободу в движении, добавляет второй, улавливая тихий стон. Попов двигает пальцами осторожно, раздвигает внутри и подозрительно быстро добавляет третий, только после этого слыша короткое «ау» и втянутый через зубы воздух. Антон… Просто не хотел в такой момент долго возиться с подготовкой. И ночные фантазии уже пару дней не давали совсем никакого покоя. Мужчина негромко охнул, находя самое правильное объяснение данной ситуации, благодаря услужливому воображению. Он выдавил ещё немного смазки на член и ровно толкнулся вперёд, неторопливо погружаясь в обжигающую тесноту. Шаст протяжно застонал, пытаясь совсем расслабить мышцы и принять мужчину до конца. Попов склоняется над распластавшимся телом Антона, целует загривок и спускается скользким языком вниз, принимаясь нежно обхватывать губами кожу, успокаивая и отвлекая от неприятных и болезненных ощущений. Учитель замер, оказавшись до основания охваченным мягкими стеночками, и впился в тазовые косточки, пытаясь оставаться на месте и не двигаться, пока ему не разрешат. Антон, конечно, знал, что будет больно, но почему-то даже этот, казалось бы, огромный минус превращался в жирный плюс, потому что оно того стоило. На его лопатках, словно бутоны, расцветали засосы, и рассыпались нетерпеливые укусы. Парень чувствовал вылизывающий за ухом язык, и это отвлекало, пусть и не сильно, но точно помогало переждать. Антон сам качнул бёдрами, призывая начать двигаться. И Арсений осторожно покинул подстроившееся под него тело, и снова толкнулся вперёд, заполняя собой каждое доступное пространство, как хотел уже очень долго, несдержанно застонал, когда ему снова и снова начали двигаться навстречу. Антон закусил большой палец, чтобы быть потише, но это не слишком спасало положения. Член Арса был упругим и чертовски твёрдым, на него хотелось насаживаться сильнее и не выпускать из себя. Непередаваемо хорошо, ошеломляюще изумительно чувствовать себя под ним, чувствовать его в себе, принимать без препятствий, неожиданно афигительно, потому что Антон не ожидал, что это действительно будет так превосходно, не как во сне — намного лучше, потому что в жизни Попов стонет прямо над ухом ещё более пошло и возбуждающе, ни одна шлюха так не может. Арсений двигается чуть быстрее, меняя угол входа и робко выдыхает, когда попадает по комку нервов, и парень удивлённо вскрикивает. — Чёрт, пожалуйста… — Мальчик двигается сам, потому что математик остановился, боясь причинить боль, хотя надламывающийся голос под ним говорил об обратном. — Пожалуйста, ещё… Ещё раз… — Просит он, сжимая края стола до побеления пальцев. Мужчина плавно выходит под жалостливый недовольный всхлип и, мягко перехватив предплечья парня, тянет на себя, чтобы тот поднялся со стола. Потому что Арсений не хочет видеть только спину, он хочет видеть лицо, как закатываются изумрудные глаза, затянутые поволокой, и распахиваются яркие покусанные губы. Он хотел видеть каждую эмоцию блаженства и эйфории на милом лице с порозовевшими щеками. Неприятные чувства пустоты, неудовлетворённости и незавершённости охватили голову и даже кончики пальцев, Антон, пребывавший несколько секунд назад в ошеломляющем наслаждении, не понимал, почему они остановились и всё резко оборвалось, не соображал, куда его ведут и зачем, но шёл следом, поддерживаемый за руки, надеясь вернуться в тот восхитительный мир неги и любви. Попов опустился на мягкий диван, утягивая за собой юношу. У его тела словно включился собственный разум, оно не нуждалось в командах и анализах мозга, знало, что необходимо, и выполняло это: мальчик оказался на коленях учителя, обхватил шею того руками и неспешно, немного неловко, опустился на крепкий член, тут же запрокидывая голову назад, болезненно застонав от не очень приятного проникновения. Антон подождал, пока тело снова привыкнет, и двинулся на пробу вверх, размеренно опускаясь после вниз, постепенно находя нужный темп и ускоряясь, чем вызывал всё новые грудные стоны мужчины. Комната плыла перед глазами, предметы потеряли свои границы и очертания, единственное, что Шаст отчётливо видел — блестящие помутнённые голубые глаза, и те вскоре пропали, когда их обладатель приложился губами к груди, оставляя новые отметины на недопустимо-чистых участках. Парень впился короткими ногтями в надплечья Попова, когда насадился под нужным углом, и каждый дюйм затопило ни разу не испытываемой раньше негой. Арсений поддерживал мальчика за ягодицы, помогая удержаться, сминал кожу и несильно шлёпал, не в силах удержаться. Антон такой прекрасный, такой доверчивый и покладистый, но в то же время не прирученный и наглый, упёртый и жадный до своих целей, и это притягивает ещё сильнее. Мужчине нравится наблюдать за ним сверху, за выгнутой спиной, срывающимися не всегда понятными перепутанными словами, за мокрыми прилипшими к вискам потемневшими волосами, попадающими немного и в глаза, за рукой, которая тянется к собственному члену и плотно обхватывает его, размазывая по всей длине обильно выделяющиеся соки. Попов тихо шепчет его имя, неотрывно следя за искажённым в вожделении лицом, надеясь, что за общими стонами этого не слышно, но Антон слышит. Слышит через какой-то ватный облепивший его слой, но всё же слышит и пытается двигаться ещё быстрее, уже не в состоянии контролировать громкость своего надрывающегося голоса. Арс удерживает подростка на себе, ухватив за дразняще выпирающие тазовые косточки (на которых очень-очень-очень хочется оставить свой след в будущем) и на сколько возможно осторожно скатывается в бок, удобнее устраиваясь теперь на всей поверхности диванчика спиной и закидывая одну ногу на невысокий подлокотник. Шаст упирается ладонями в крепкую грудь, смазано начинает снова двигаться, опускается каждый раз до основания, целиком погружая в себя горячий скользкий член, постоянно задевающий чувствительную точку, от чего руки и колени трепещут и норовят подвести опьянённого любовью и не контролирующего тело хозяина. — Блять, Арс! Арс! — Вырывается само собой, когда мужчина толкается навстречу, проникая глубже, чем парень вообще думал, что возможно, наполняя изнутри до предела. На худых бёдрах пацана совершенно точно останутся синяки, а на тонкой шее учителя математики обязательно сохранятся глубокие полумесяцы от ногтей и болючие тёмно-лиловые и вишнёвые укусы. У Попова глаза закатываются, и слетают шумные стоны от того, как туго его обхватывает собственный ученик, насколько тесно и захватывающе-жарко в юном мальчике, как соблазнительно упругие стеночки трутся о его пульсирующую плоть. Шаст насаживается, сбиваясь с устоявшегося ритма, его рука скользит по влажной груди вниз, но останавливается на полпути: он не хочет дотрагиваться до себя, хочет концентрироваться на любовнике, его члене в себе, а сам он уж точно не получит меньшего удовольствия, не в таком положении явно. Тела звонко соприкасаются, смешиваясь с жалобными криками и мучительными в ожидании стонами, воздух трудно врывается в лёгкие, дышать ни одному из потерявшихся в нарастающем экстазе не хочется, хочется, только чтобы ничего не прекращалось, чтобы участки кожи сплетались долго-долго. Попов ведёт рукой от таза вверх, доходя до шеи и обхватывая её, заводя три пальца ближе к загривку, несильно царапает там, указательным проходится по взмокшему виску, а большим гладит розовую щёчку. — Антон… — Зовёт он, и мальчик смотрит вниз, в ответ, ловя во взгляде такие же звёздочки, что наблюдает сам. Становится невыносимо, запредельно и ненормально. Парень быстро скользит языком по пальцу, прикусывая на мгновение, и выпускает, закидывая голову назад, удивительно высоко вскрикивая. Арсений кончает в Антона, за секунды до его высшей точки наслаждения, в которой пальцы на ногах поджимаются сильнее, чем могут сделать лучшие балерины, а позвонки хрустят от непривычной несвойственной гибкости. Шаст обессиленно падает на вздрагивающую грудь Попова, утыкаясь носом в изгиб шеи, и громко дышит, вдыхая загрязнённые страстью остатки одеколона, ощущая как что-то липкое, тёплое и вязкое стекает по внутренней части бедра, а ещё засыхает между их остывающими телами. Противный голос в голове у Арсения орёт о чём-то ужасном, неприемлемом, безнравственном, безобразном и омерзительном, но мужчина больше не хочет его слушать, потому затыкает и ложится на бок, аккуратно кладя костлявое тело рядом, притягивая одной рукой ближе к себе, а другой закидывая длинную ногу на свою, придерживая чуть выше колена. Антон открывает слипшиеся от усталости веки, встречая спокойно изучающий его лицо взгляд, и скользит по плавной линии подбородка мужчины. Смотрит ниже, на их соприкасающиеся тела, понимая после этого почему так тепло, осознавая новую порцию ощущений «кожа к коже», возвращается назад и заглядывает в прояснившиеся светлые голубые глаза. Да, да, такие же чистые, как небо, прямо как в той песне, только гораздо красивее. И в душе так спокойно, ровно и безопасно, что подростку кажется, будто они в раю, ведь именно так люди и представляют это неизведанное место. Шасту не страшно, он не боится, ему думается, что люди, которым ты безразличен, не смотрят на тебя с таким захватывающим дух взглядом, не смотрят в ответ как ты. Арсений влюбился. Нет, ну то есть, конечно, он давно это понял, но теперь, когда он знает, как с Антоном, он не собирается кого-то слушать и идти на поводу у чьих-то правил, рамок и законов. Он хочет с ним, и он будет. Потому что люди всегда будут чем-то недовольны, всегда будут придумывать очередные сложности и будут сами создавать себе проблемы и препятствия. А Попов уже насоздавал достаточно, по крайней мере в отношении этих зеленоглазых растрёпанных ходячих живых, а главное — настоящих, эмоций. Ему надоело прятать и удерживать себя от самого себя. — Надо одеться, ты замёрзнешь. — Тихо и хрипло начал математик. — Ты такой ахуенный, Арс, блять… — Выпалил Шастун давно мешающие нормально жить и думать, невысказанные правдивые слова и прилип к губам мужчины в собственническом поцелуе, потому что недавних прошлых не хватило совсем. — Такой ахуенный, — Парень обхватил лицо Попова одной рукой, вдавливаясь своими губами в такие же ненасытные и не уступающие в подчинении. Это другие поцелуи, совсем другие, не похожие на все когда-либо полученные или подаренные. Они оба, наконец, в порядке, там, где нужно, с теми, с кем должны, не трясутся и не пугаются, потому что правильно. — Не отталкивай меня. — Всё же просит тихо Антон на всякий случай, потому что разомлевший мозг мог принять желаемое за действительное. — Не смогу. — Арсений качает головой. — Я… Я хочу быть с тобой. — Он заглядывает в зелёные глаза с надеждой и ожиданием согласия, наблюдая как вмиг наполнившиеся силами изумруды заблестели задорными искорками. — Тогда одеваемся и в магазин! — Весело почти пропел Шастун, ещё раз сахарно целуя и медленно принимая сидячее положение — ниже поясницы, по ощущениям, возраст резко вырос до состояния «боль от старости». Но эта боль того стоит. Точно. — В магазин? — Переспросил осчастливленный не прямым согласием и одновременно обескураженный предложением Арсений, приподняв в удивлении и непонятках брови. Антон посмотрел в распахнутые голубые глаза, окружённые тёмными длинными ресницами, и почувствовал, как грудь изнутри сдавило и всё затрепетало от одного только выражения лица Попова, потому что тот был несправедливо красив для этого мира, напоминал и ребёнка, и подростка одновременно, потому что только у них бывают такие небесные глаза, наполненные вечным светом, да и то редко. — Ты всё ещё должен мне чупа-чупс, Арсений Сергеевич. — Усмехнулся Антон с широкой улыбкой, которую так и не смог подавить, и осторожно встал на ноги, вытягивая ладонь вперёд и, дождавшись, когда Арс вложит в неё свою, потянул его на себя, чтобы выйти обратно в класс и всё-таки одеться.