Ссора со вкусом пломбира

- Скажи, латышская сука, что для тебя мороженое? – Макс откинулся на спинку кресла и размял шею. Шел третий час ночи. - Приятно снова слышать голос пьяного московского видеоблоггера, - немного зло ответили ему на том конце. На экране появилась картинка полуголого Давыдова, отпивающего кофе из оранжевой кружки. – Какими судьбами? - Я, кажется, задал вопрос, - нахмурился Голополосов. Он знал или примерно догадывался, что скажет Стас. - Ты слишком груб для самого себя. Харе пить, Макс. В точку. Они оба угадали. - Я не пьян. Ты это придумал. - Трезвый, ты бы не стал звонить мне в два с чем-то ночи и спрашивать про мороженое. - А может я соскучился, - прищурился Макс. - Нет, - Давыдов печально улыбнулся. - Да. - Макс, ты и «соскучиться» - разные вещи. - Правильно. Обычно, когда скучаю я, то по мне не скучают. - Оу, что ж, в этом ты действительно прав, - кивнул Стас. Кружка опустела, на дне осталась лишь безвкусная пена, которую он старательно выгребал ложкой. «Решил воевать, так?» - подумал Голополосов. – «Ладно, я подыграю». - Как там Саша? - Живет и цветет. Вчера вот ко мне переехала жить. И, представляешь, она, оказывается, готовит вкуснее, чем я предполагал. Что там, у нее получается лучше, чем у всех женщин и мужчин, шедевры которых мне доводилось пробовать! Я счастлив. «Кажется, ты пробовал только мои шедевры». - Что же ты сейчас не с ней? - Она спит, я просматриваю видео. А тут ты. - Мешаюсь? - Да, - не раздумывая. - Стас, так что для тебя мороженое? - Сладость, которую любят дети. Прихоть знойным летом. Еще одна вкусная и неполезная еда. А что? - Стас, скажи, ты до сих пор сердишься? Сильно? – с толикой грусти. И тишина. Лишь тихое урчание пушистого серого кота. Такого теплого, мягкого, понимающего, ему через ладонь Макса передаются все эмоции, что он держит в себе. А у Давыдова кота нет. - Сильно, Макс, сильно. А что мне остается делать, если одна московская тварь киданула меня посреди большого города, не оставив ни адреса, ни номера, ни слова? Иди, Стас, гуляй! На все четыре стороны. И потом она не звонила. Знаешь, сколько? Два месяца. А теперь пристает с каким-то долбаным мороженым. Как думаешь, Макс, я сильно злюсь? – это было сказано без обиды и иронии, сухо, со скрещенными руками на груди. А в карих глазах – горечь. Макс отвел взгляд. Что толку сейчас говорить? Все равно выйдет либо сопливо и слащаво, либо как оправдание. Лучше молчать. - А сейчас она даже прощения не попросит. Она никогда не просит прощения, считая это… низким, наверное. Знаешь, нахуй сдалась мне такая московская тварь. Не считаешь? - Не считаю, - серьезно. – Эта самая московская тварь, не забудь, приютила тебя на целую неделю, ради того, чтобы ты пошел на свою хуйнеподобную сходку. - Анимешную, Макс, анимешную. Настолько тяжело запомнить? - Знаешь ли, мысли у меня заняты далеко не твоими сборами детей-переростков. - Правда? И что же так прочно засело в душу великому Максиму Голополосову? - Ты. - Просто и со вкусом. Я люблю людей, которым нравлюсь. Но ты, Макс, исключение. - Вспомни свои слова два месяца назад. Ты стонал в порыве, что любишь меня. - Не делай из меня шлюху, Макс, - изображение мелькнуло, и Давыдов с экрана пропал. - Стас? Стас! «Вызов завершен». - Ну конечно, блядь. Правильно. Звонил извиниться, а сам еще больше в дерьмо залез. Твою мать! Макс, это ты – шлюха, ты – ебаная шлюха! – Голополосов закрыл лицо руками. Что теперь делать, он не знал. Гордость орала во все горло, что надо послать этого чертова Давыдова к своей матери и жить спокойно. Однако есть же еще и совесть, которая таки соизволила проснуться, причем в самый неподходящий момент, и есть одно ужасное чувство, о котором вслух он сказать не мог. Как там оно называется? Любовь, да? К лешему! Вина? «Да, вот давайте думать, что это вина. Я каюсь за все сказанное и содеянное. Стас!..» Беззвучным мыслям внял лишь кот. Он лениво спрыгнул с коленей хозяина и зашагал на кухню. Ну, как зашагал… Скорее, стал перепрыгивать через весь комнатный бардак. А ведь при Стасе так не было. При нем Голополосов жил в чистоте и порядке, во многом благодаря самому латышу. Когда гость в очередной раз спотыкался о какую-нибудь книгу или железку, Макс ее быстренько убирал, не дожидаясь, пока терпение Давыдова лопнет, и он начнет ругаться плохими словами. А сейчас Голополосов даже не дергается, если пушистое животное недовольно мяучит, перелезая через ворох одежды. Смысл убираться? Гостей нет и не будет. Эстетические чувства молчат. Самому, вроде, неплохо живется и так - гармония, нирвана, мир во всем мире, блаженство, как это еще называть… Все хорошо. Все шикарно. Кроме, пожалуй, того, что он теперь один. «Но для кого это и когда было проблемой? Девушку найти – просто, еще проще уговорить ее быть со мной. Сначала ты работаешь на репутацию, а потом она на тебя. Все легко», - размышлял Макс, запрокинув голову и уперев взгляд в потолок. Стеклянный взор очерчивал каждую трещинку на поверхности, и брюнету казалось, что такие же трещины теперь у него на душе. И у Стаса, видимо. Все же, стоит извиниться перед ним. Однако не так, не по скайпу. Лучше увидеть в живую и попросить прощения. Действительно лучше. А как это сделать – план уже, в принципе, есть. *** Билеты до Риги стоили ой как недешево и больно стукнули по кошельку Макса. Но парень не отчаивался. В конце концов, для такого дела – не жалко, да и успеет он заработать еще. Неприятным было то, что ситуация эта ложилась палкой о двух концах: с одной стороны, они помирятся и будут жить счастливо, но с другой – вопрос – нужно ли это им обоим. Жизнь Голополосова целиком и полностью протекала в Москве, а Стаса – в Риге. Довольно далеко друг от друга. И можно ли было так опрометчиво поступать, срываясь с места, словно с укушенной задницей? Кто бы дал ответ… Хотя, раз уж приехал, незачем об этом думать. Раньше надо было озадачиваться. Решив так, Макс нажал на звонок. Домофон пару раз пропиликал, и с той стороны ответили: - Кто там? - Стас, это я, - голос вдруг почему-то охрип. - Я – это кто? – переспросил Давыдов. - Ну… Макс. Послышался протяжный писк, извещающий о том, что хозяин решил впустить гостя. Непрошенного, но зато, вроде бы, близкого. Найти нужную квартиру не составило труда - Стас вышел на лестничную клетку, ожидая, пока Голополосов поднимется по ступеням. Обоим это далось с трудом: одному – стоять и смотреть в голубые глаза, не отводя взгляда, а другому – задирать голову и преодолевать, преодолевать это расстояние… - Вот и мы. - Я заметил, - сухо кивнул латыш. – Как Вас занесло сюда почти ночью? - Попутным ветром. - Мери Поппинс? - Несомненно. - Что ж, влетайте, - Стас мотнул головой в сторону открытой двери и прошел в квартиру. В узком коридоре стояла большая синяя лампа. Ее мягкий свет разливался по углам прихожей и затрагивал белые диваны гостиной. Он отражался от зеркальных дверей длинных шкафов, освещая потолок с причудливым рисунком, и крался до зашторенного окна, откуда, несомненно, виднелась большая часть Риги. Воздух был почему-то пропитан сладковатым запахом апельсинов. Хотя… все же предельно ясно. Это квартира Стаса, который любит апельсины и вообще все оранжевое. Как бы хотел и Макс поменять палитру с темно-серого - цвета городской и скучной жизни - на этот солнечный оранжевый цвет... Совесть вопит, гордость орет, вина празднует победу, сердце бешено стучит. Мысли лезут в голову не через перед, а через зад, и хочется то ли смеяться, то ли плакать. Стас пустил, он открыл дверь. Это главное. Значит, еще ценит и чего-то ждет. Действительно льстит. «Ну же, Макс! Ты перся сюда, чтобы молчать?!» - шепчет сознание, и Голополосов не может ему противиться. - Эм… Стас, я хотел извиниться. Я звонил тебе за этим тогда, но не знаю, как вышло… настолько неправильно. Стас, я… - Чаю будешь? - Что? - Чай, говорю, хочешь? – повторил Давыдов, закрывая за гостем дверь. - Ну… давай. Блондин развернулся и пошел, видимо, на кухню. Макс остался в гордом одиночестве. Скинув ботинки и бросив сумку на плотный вязаный коврик, он решил, что разумней будет не грузить Стаса сразу, а лучше будет дать ему привыкнуть. К максовскому эго и тупизне. Кухня была гораздо светлее, и интерьер больше походил на стиль хозяина квартиры: оттенки рыжего и белого играли на обоях. Плотные занавески и жалюзи на окнах, небольшой круглый столик, примерно на четыре человека и конечно лучший друг человека, холодильник, были покрашены в неизменный яркий цвет. Даже цветы, которые ну никак не ожидаешь увидеть в квартире одинокого парня, тоже стояли в оранжевых горшках. «Неплохо он устроился» - мелькнула мысль. – «И, похоже, не врал про Сашу…» Стас суетился у плиты, ставил чайник, искал чашки. Наблюдая за его монотонными движениями, Макс успокаивался, собирался с мыслями и тихо радовался, что он тут сидит. Все же, хорошо рядом с тем человеком, который тебе дорог. Пускай у вас какие-то недомолвки, ссоры, совершенные ошибки, все пройдет со временем. Останется лишь чувство, которое будет согревать обоих и дарить счастье. - Стас, выслушай, пожалуйста. Вчера я правда не хотел тебя обидеть. И, да, я был слегка пьян, проклятый алкоголь туманил голову. Я пил, потому что не знал, как уйти от сложившейся проблемы. Я виноват перед тобой, мне не стоило оставлять тебя одного в этой большой Москве, прости меня. Я ощущаю глубину вины перед тобой. Меня весь месяц мучали сомнения, как ты отнесешься к моему звонку. Я накричал на тебя тогда, я был неправ. Я боюсь, что мне не… полюбить… больше никого так, как тебя. Стас, я виноват. Я прошу извинений. Я люблю тебя. Давыдов, наконец, оставил в покое чайник и развернулся к брюнету. Они долго молча смотрели друг другу в глаза, немного напряженно Макс, и оценивающе – Стас. Последний взвешивал все за и против, в душе уже давно сделав выбор. Вода закипела, и со стороны плиты послышался протяжный свист. Давыдов выключил огонь, постоял немного, размышляя над следующим шагом. - Какова вероятность того, что ты меня снова не бросишь? – спросил он тихо. - Хей, Стас, - Голополосов потянулся к нему и обнял. – Я разобрался в себе. Я понял, что ты мне дорог и я не хочу тебя отпускать. Пожалуйста, поверь мне. Он склонил голову и слегка коснулся губ латыша. Давыдов улыбнулся, счастливо. Так, как не улыбался уже давно, ровно с тех самых пор, как покинул Москву. Наружу рвался тихий смех, и вместе с ним из души вылетало все самое плохое, обиды, горечь, раздражение. Их больше не могло быть. Ведь снова рядом Макс. - Стас, так что для тебя мороженое? – в который раз повторил Голополосов и замер на месте. Давыдов вздохнул, прищурился и, наконец, произнес: -Это та неделя в Москве. Парк Горького, твои объятия, гребаная сходка, после которой все началось… Рыжий, многострадальный шарф, которым у тебя были связаны руки, несколько бутылок паленого шампанского и дорогой виски. Какая-то нелепая ссора, затем снова поцелуи, объятия… Ты сказал, что у меня глаза, как у преданного пса, я пихнул тебя, мы катались по траве и… разливали нашу голубую, черт, любовь повсюду, - он усмехнулся. - Макс, а что для тебя – мороженое? Голополосов прижал его ближе, вдохнул ставший родным запах апельсинов и ответил: - Мое мороженое – это ты.