Почему он все еще здесь?
Второй человек, попавший в поле зрения, был детективом. Гэвин Рид. Послужной список богат не столько удачно раскрытыми делами, сколько взысканиями за дисциплинарные проступки. Взгляд как детектор лжи, на коже – отпечатки безрассудности. Непредсказуемый.Непредсказуемость мне не нужна.
Третий в его сегодняшнем окружении – не человек. Его предыдущая модель RK800. Первый удачный Коннор. Первый Коннор-девиант. Машина, решившая, что в его груди не насос, а пламенное сердце бьется о стены пластикового корпуса. Он стал похож на человека, утерял хладнокровие, сомневался, и в его движениях сквозило сбоями программы. Сломанный, неправильный, но наиболее продуктивный союз, если придется выбирать себе напарника.Хороший напарник – это дополнительное оружие.
– Привет, я Коннор, – улыбнулся девятисотый и протянул руку андроиду напротив. – Я – это ты. Только лучше. Восьмисотый от рукопожатия почему-то воздержался. Более того, он спрятал руки, поддерживая себя подмышками, и уронил вопросительный взгляд на Хэнка. Лейтенант кивнул: ты не обязан ему отвечать. Среди повисшего молчания Гэвин злорадно воскликнул: – Поздравляю с посвящением! Здесь тебе даже другие пластиковые истуканы не рады. Все как у людей. Как же глупо и потешно выглядел для него новый Коннор. Тот так и замер с протянутой рукой, с растерянностью в стальной радужке глаз. Только от улыбки не осталось и следа. Она остыла и превратилась в озадаченность. Опустошенность. Его не поняли, не приняли, его имя не ассоциировалось ни с кем, кроме как с восьмисотым. Его никто не воспринимал, как лучшего. Он просто еще одна модель с конвейера «Киберлайф». Он еще не знал, что может чувствовать одиночество. Не знал, каким одиноким он будет среди толпы людей. Каким одиноким он может быть среди тех, кто хуже. Но он чувствовал связь. Невидимая цепь тянулась от его предплечья – там, где кольцом смыкался неоново-голубой отличительный знак – к такой же метке Коннора. Они два RK и должны держаться вместе. Как братья, как семья. Что-то осталось в том Конноре, чего не передали новому. Девятисотый мучился и искал ключ к своим теплым сомнениям. Теплым, как карие глаза. Однажды восьмисотый согрел его своим взором, прикоснулся рукой к плечу и все. Больше он его не отпускал. Мысленно образ Коннора всегда был с ним, хотя сам восьмисотый скользил по департаменту тенью и никак не контактировал с новым андроидом. Там были и другие, но его никто так не волновал, как модель восемьсот. – Если бы ты взял себе другое имя, было бы лучше. В очередной раз, когда произошла путаница, восьмисотый сказал то, о чем другие громко молчали. Девятисотый был безымянным. Его имя уже принадлежало другому. Даже его внешность была не его. Наиболее приятное, что он слышал в свой адрес, звучало как «тот, что в белом». Кто-то отмечал, что он действительно превосходит свою предыдущую модель. Кто-то – что это тот же предыдущий Коннор в обновленной обертке. Только однажды Тина, поставленная в пару к девятисотому на очередное задание, вдруг заметила, что у него по-настоящему тоскливые глаза. – Ты точно не девиант? – она надкусила пончик и повела плечом, – Если что, то я никому не скажу. – Я не подвержен девиации, – как гимн нес с собой «тот, что в белом», но на самом деле был просто более устойчив к сбоям, нежели предыдущие модели.Я хочу быть подверженным.
Он изъявил свое желание быть в паре с восьмисотым спустя три недели пребывания в департаменте. Все это время Коннор избегал свою новую копию, словно искаженного отражения. Он вился рядом с Хэнком, обозначая свою привязанность, и отказывался признавать «родство» с девятисотым. Он не только боялся стать неугодным, но и сам новый Коннор его смущал.Твое лицо не принадлежит мне. Я пересекаюсь с тобой случайным взглядом, как с незнакомцем среди прохожих. Я – тишина твоего голоса.
Пока человечество свыкалась с мыслью, что андроиды приравниваются к людям, новый Коннор пытался доказать обратное. Он лучше и тех и других. Девятисотый стал изгнанником и не находил своего места ни среди людей, ни среди машин. – Я хочу быть с Коннором, – заявил он перед столом капитана, пока тот собирал в своей голове паззл и искал нового напарника для девятисотого. Почему-то никто не рвался сотрудничать с «новичком». – Андроид в паре с андроидом? – Фаулер скептически хмыкнул и отхлебнул из большой зеленой кружки. – RK800 уже не просто андроид.Я хочу быть с Коннором. Я хочу быть Коннором. Я хочу быть рядом с тобой всем назло. Но ты не замечаешь меня. Я невидимый, словно монстр.
Их первая совместная миссия выпала аккурат на Рождество. Это было самое необычное задание в самую неправильную для этого праздника погоду. Раненная человеком природа болезненно тосковала, тихо стонала в сером свинце неба и никак не могла родить здорового зимнего ребенка. Едва-едва декабрь выносил и принес с собой минусовую температуру, но некоторые деревья еще могли похвастаться листвой, а газоны зеленью травы. Снегом не пахло даже отдаленно. Жирные белки в парке испуганно принюхивались, метались хаотично по деревьям и буквально сходили с ума. До них никак не доходило, какой сейчас сезон и нужно ли пожирать заготовленные запасы. В департаменте сонные полицейские, подобно этим же белкам, не понимали: готовиться к Рождеству или нет. – Сраное глобальное потепление, – ворчал Гэвин и игрался снежным шаром на своем столе. В игрушке из стеклянного купола на подставке в виде ночного города кружились блестки в глицерине, лениво танцевали и оседали на дно. Единственный осколок зимы покоился на столе детектива Рида. – Почему у нас до сих пор не стоит гребаная елка и не висит гребаная омела?! Рид как можно громче постучал снежным шаром по столу и грозно уставился на капитана. – Этим как раз и займутся наши Конноры. Из обычного бумажного конверта Фаулер вытащил обычные американские стодолларовые купюры. Наличные деньги настоящая редкость в этом мире. Два Франклина, словно призраки прошлого, надменно уставились с банкнот прямо на андроидов - вестников будущего. – Двести долларов? Не смеши! Что можно купить на двести долларов, – Андерсон укоризненно смотрел на своего начальника. Больше похоже на шутку или издевку. Фаулер не улыбался и лишь развел руками: – Больше на рождественские украшения нам не выделили. Таков бюджет. Читай: это теперь проблемы наших роботов, пусть изворачиваются как хотят. Хэнк с трудом представлял, как его андроид будет ходить по супермаркету в поисках гирлянд и мишуры, но ручался в очеловечивании представления Коннора о Рождестве. Забавно, но вечерами они вместе зависали за просмотром семейных комедий с сюжетом, включающим в себя индейку, пушистую ель, носки над камином и праздничный переполох. Коннор проникался и много расспрашивал Хэнка о традициях и воспоминаниях самого Андерсона. Старика трогала за душу детская наивность и любопытство андроида. Он грустно улыбался, вспоминая, как когда-то точно так же общался с Коулом и прятал для сына красиво упакованные коробки под колючей еловой лапой. Что касается нового Коннора... Он сам выглядел как олицетворение зимы. Тихий, как первый снег. С голубизной скованных морозом рек в глазах. С движениями плавными, как скользящие в сумраке декабря тени. Когда-то и восьмисотый был таким чудаком, белой вороной в обществе полицейских. Но почему-то даже он сторонился «того, что в белом».Мне неуютно от того, что я – это я. Но кто я? Дитя зимы. Ты – весна. Мы убьем друг друга раньше, чем полюбим.
Аманда говорила, что он сильнее. Но он оказался слаб перед соблазном и труслив перед сомнениями. Больше всего девятисотый ненавидел себя за свои слова перед Коннором и за свое имя, которое как будто попытался отнять. – Почему люди так ждут Рождество? С двумя купюрами по сто долларов в кармане им пришлось отправиться в огромный гипермаркет с самыми низкими ценами. Прилавки пестрили пушистой мишурой, лампами гирлянд и свечами с ароматами ванили, корицы и гвоздики. Вопрос восьмисотого удивил, но кроме него еще по меньшей мере трое людей уставились на андроида. При чем двое из них смотрели так враждебно, словно девятисотый пытался посягнуть не много не мало на главный символ Америки. – Это одна ночь на всех, – Коннор коротко улыбнулся и складывал в корзину украшения подешевле, зато в большом количестве. – Это предвкушение, это подарки, исполнение желаний, новая надежда. Это воссоединение семьи. Он не говорил, что это украшенная елка, снег, запах глинтвейна и карамельные трости. Все ассоциации с Рождеством у Коннора были связаны исключительно с эмоциями. – Ох, ну и, конечно же, Санта Клаус! Бьюсь об заклад, что его роль будет играть Хэнк. Коннор смеялся искренне и по-доброму прищуривал глаза, когда говорил о лейтенанте. – Ты ждешь Рождества, Коннор? – осторожно поинтересовался девятисотый и выбрал из всей кучи венков из ивовых прутьев самый целый. В мягких зрачках будто потемнело на мгновение и лицо восьмисотого омрачилось. – Я не могу сказать, что жду того, о чем знаю лишь по рассказам. Но я хотел бы провести этот праздник в окружении… Он осекся. Не мог произнести «семьи». Девятисотый вопросительно склонил голову на бок, смотрел испытывающе, пока их не прервали крики и толчки подростков, решивших во чтобы то ни стало разнести отдел домашнего декора. Украсить весь департамент за двести баксов – миссия достойная двух самых продвинутых моделей андроидов. Девятисотый поставил себе задачу выжать из этих двух купюр максимум и ответственно подошел к покупкам, как к любому другому приказу. Коннору-первому только оставалось подставлять корзину под летевшие в нее дешевые игрушки, открытки, конфеты, свечи и почти все, что попадало под руку девятисотого, но проходило тщательное сканирование и придирчивый отбор. Коннор предлагал на этом остановиться, но девятисотый еще долго присматривался к целому ряду с омелой, вертел в руках резные листы, нюхал и разве что на вкус не пытался попробовать. Смотревший на это восьмисотый быстро помотал головой и сдержал товарища по несчастью за запястье. – Это тоже для украшения? – андроид в белой униформе подозрительно покосился на венок, сбрызнутый красными ягодами, но на всякий случай положил парочку в корзину. – Есть такая традиция – двое, оказавшись под омелой, должны поцеловаться. Новый Коннор замер в ступоре. Приносящего подарки детям старца, передвигающегося на санях, запряженных оленями, он еще как-то переварил, но вот целоваться только потому, что по какой-то случайности оказался с другим таким же «счастливчиком» под ветками омелы… В его голове логика таких традиций не укладывалась. Но людям нравилось, люди к этому привыкли, люди возвели это в культ и не представляли без таких нелогичных мелочей декабрь в принципе, не то что Рождество. Даже просто закутывание в плед с кружкой какао они практически сделали заповедью и называли это милым мгновением зимы.По-настоящему мило то, что ты все это знаешь и рассказываешь мне. Это не было заложено в твоей программе, не передалось и в мою. Расскажи мне все. Я хочу, чтобы ты делился со мной настоящими эмоциями. Ты… Ты мне нравишься.
Пакеты топорщились от содержимого, как мыльные пузыри, только весили куда больше. Оказалось, что на двести долларов можно устроить достойный праздник, если выбирать китайские безделушки в отделе «все по баксу». Развешивать массивную гирлянду под потолком также доверили двум самым продвинутым моделям «Киберлайф». Разве не для этого их разрабатывали? Когда провода паутиной оплели полицейский участок, все работники собрались запечатлеть момент подключения гирлянды к розетке. Волнительная тишина, которую прерывало ворчание Гэвина, сетовавшего на отсутствие кулера с вискарем, и спустя мгновение сотни лампочек одновременно зажглись, как карта звездного неба, и даже ни одна из них не оказалась бракованной. Даже капитан, вроде мужчина суровый и встретивший на своем веку не одно Рождество, долго любовался огоньками и сентиментально поправлял каждый виток черного провода. Оказалось, что для ощущения праздника нужно всего ничего – несколько коробок с гирляндами по пять долларов девяносто девять центов, порошковый пунш, разведенный в большой миске в кафетерии, носки, карамельные трости и несколько веток омелы, развешенных над арками проходов. Мишура, украсившая рабочие столы и стулья, а так же искусственная ель, принесенная кем-то из работников, считай, и не входили в список расходов. Девятисотый снова не находил себе места среди общей радости и праздничного хаоса. Он вышел на улицу и обомлел. Снег. Настоящий, белый, первый. Тертым хрусталем его выплакивало небо, укладывало заботливо на лавочки и стелило прямо к блестящим туфлям андроида. Он поднял руку, протянул ее к черному небосводу, как к спокойно спящему зверю в попытках познакомиться, но зверь ничем не ответил и только отсыпал несколько крупинок на ладонь. – Почему ты здесь… Один? Полутон знакомого голоса откладывался в голове голубовато-серым оттенком. Девятисотый не мог сконцентрироваться и вспомнить, где он видел такой цвет, пока ему не подсказали. – Твоя радужка – цвета талого снега в ручьях, но вокруг зрачка солнечный ореол, – Коннор коснулся щеки девятисотого так внезапно, что тот даже не придумал, как реагировать на такой жест. Он затаил дыхание, замедлил все процессы в своем организме и не моргал.Я люблю тебя. Но я храню это в тайне. Не волнуйся, я могу подождать.
– Снег пошел. Я еще ни разу не видел снег и… Захотел посмотреть. Он придумал эту отговорку быстрее, чем поймал пару свежих снежинок и уложил их спать на рукав серебристого пиджака. Восьмисотый удивленно моргнул, улыбнулся и накрыл подарок ладонью. Все было как в замедленной съемке. Нереальным. Декабрь кутался в ночь, и Рождественские огни заменяли ему кровеносные сосуды. Ночь стояла тихая, сыпала мягкие звезды на сонный Детройт, боясь разбудить его обитателей, и готовила сюрприз, выстланный белым на улицах города. Белее этого был только костюм девятисотого. Ладонь на его щеке замерла, давая уложиться в себя как в колыбель. Девятисотый хотел бы вложиться в нее весь, но физически это было невозможно. Он виновато отвел глаза и смазал ботинком белизну с асфальта. – Не знаю, как и когда это произошло. Наверное, когда ты коснулся меня. Или намного раньше. Но все это время мне было страшно наедине с самим собой, словно я потерял какую-то свою часть, но нашел другую. Чужую. – Чужую? – Коннор непонимающе вскинул бровь и убрал ладонь с чужого лица. – Чью? – Твою. Ты словно стал донором для какого-то важного, но сломанного компонента, – девятисотый заметался глазами по падающим снежинкам, будто пытался пересчитать их. – Звучит нелепо, я знаю, но… Ты взломал мою систему, да, Коннор? – Нет, – карие глаза лукаво прищурились. Коннор сделал шаг навстречу, обнял ладонями холодные щеки, закрыл глаза и весной своей любви растопил первый снег на лице девятисотого. Он касался своими губами его, как теплое солнце касается перьев озябшей птахи. Он шелестел дыханием апреля по языку и ласкал чужой рот нежностью ранних листьев. Зимний Коннор целовал в ответ, уверенно положив руки на плечи и медленно продвигаясь пальцами по спине. В тишине и плавности их движений зарождалась искренность. – Я не взламывал тебя. Ты сам это сделал. Коннор успокаивающе провел по очертанию подбородка и спрятал большим пальцем руки одну из родинок на скуле девятисотого. Тот растерянно моргнул и потерся губами о запястье. – Не волнуйся об этом. Это все тот же ты, только другая твоя сторона. – Нет, – замотал головой RK900. – Меня беспокоит другое. Мы целовались, а омелы над нами не было. Восьмисотый вскинул взгляд к небу, где действительно ничто не намекало на присутствие омелы, как истинного виновника их поцелуя. Ладонь девятисотого ловко поймала его руку и переплелась пальцами, отвлекая от мыслей и перетягивая внимание на себя.Я так устал хранить секрет. Прошу, разгадай его.
– Может повторим под омелой?