За окном все еще ясно

— Знаешь, что? Я сегодня посмотрел на календарь и понял, что это лето будет последним. Да и вчера перед сном Небо старательно впихивал это мне в уши. Монотонное постукивание капель по шероховатой, почти схожей с наждачной бумагой поверхности отжелтевшей ванны, было прервано сомнительным высказыванием юноши, ссутулившись, сидящего на замызганной малярной табуретке. Сквозь издевательски-маленькую форточку пробивался летний свет, постыдно раскрывая местонахождение каждой пылинки в ванной комнате, молча журя жильцов и намекая, что стоило бы им быть поопрятнее. На емкости, предназначающейся для купания и вымывания своих уставших и пылесборных конечностей, на самом ее краю стояли такие же пылесборные шампуни-гели-для-душа и еще куча различных банок-склянок, которые уже наверняка прожили больше отпущенного им заводом срока. Им, со своего блок-поста, открывалась монотонная для этого места картина, поскольку случалась время от времени, хотя в представлении действующих лиц имела конкретные дни и даты. На попорченном краской сидении расположилось до нельзя худое, стручковатое и скрючившееся тело, внимательно рассматривающее в запотевшее зеркало собственное отражение. Из-под копны светлых, искусственно доведенных до такого состояния волос, проглядывали два заспанных, и оттого еще более узких, глаза, немного скосившиеся и смотрящие на что-то наверху своей светлой –в прямом смысле– голове. — Опять ты попался на высказывания своей игрушки из пятого класса? -, отозвались сзади, копошась и что-то перемешивая в эмалированном блюдце, — Каждый раз ведь тебе лишней паранойи добавляет. Небо — это совсем не привычный всему человечеству купол или полоска — тут уж зависит от причастности сознания к одной из двух фракций. Это действительно была игрушка пятиклассника, подаренная щедрым родительским комитетом каждому из тогда еще не совсем смышленых, но уже претендующих на более богатые и пафосные дары, школьникам, и представлял из себя маленький цилиндрический проектор с китайским запахом подпольных фабрик, где те собирались без намека на душу, а скорее с частичкой ненависти к своей мизерной зарплате рабочего и мерзейшим условиям труда. В отличии от остальных ребятишек, которые предпочли либо забыть о существовании этой игрушки, либо передарить ее своим друзьям или родственникам, делая вид, будто они очень долго трудились, прямо-таки пыжились, когда выбирали подарок и считали его самой замечательной вещью на планете, Вова — счастливый и гордый носитель светлой головы, которая была светлой в самом –и только в нем— прямом смысле, любовался этим незамысловатым дитем промышленности. Он мог бесконечно рассматривать виниловые бумажки-карточки, которые позволяли изменить узор отображаемого ночного неба и поиграть в мини-версию Бога; он не засыпал допоздна, рассматривая статичный узор, а маленькими, школьными пальцами пытался ухватить мигающие разноцветные огоньки. В итоге, это причудливый приборчик стал настолько дорог и важен, что ему было дано незамысловатое имя, которое сам владелец считал очень и очень философским, и теперь по ночам они вели бесконечные беседы, в то время как днем «Небо отдыхал и высыпался», набираясь сил перед очередным ночным рандеву. Высказывание второй фигуры, которая гордо носила — полученное от того же сумасбродного человека — имя Лера, размешивал не какое-то магическое зелье, а самую обычную краску для волос. В этой маленькой ванной комнате, где кислород был неким ценным ископаемым со времен ее постройки, поскольку какой-то советский умница-архитектор не позаботился о таком необходимом отверстии, как вытяжка, происходил тайный ритуал, возможно, ставшим одним из тех значимых действий, который укреплял странные отношения между этими двумя. Загадка и необходимость заключалась в том, что с какой-то стати азиат, которому бы и следовало таскать бремя отличительных черт желтокожых, вдруг заявил:

«Я отрекаюсь от себя!»

Такие громкие слова на самом деле были просто заявкой на смену цвета волос, которая после сопровождалась воплями о том, что какого черта парикмахерша-бомбовоз оставила его волосы в оттенке «жженое сено» и не одарила его белоснежными или хотя бы бледно-розоватыми волосами, и его верный друг пытался убедить юношу в том, что если бы детский каприз этого неугомонного товарища был бы приведен в исполнение, то его волосы бы покинули свою родную голову. Однако отчаяние и недовольство достигло таких пределов, что пришлось выламывать руки недоэкспериментатору, когда тот ухватился за машинку для бритья, и со всей шекспировской горечью и драматичностью грозился сбрить ненавистную солому со своей гениально-больной головушки. В итоге, бедному Лере пришлось взять на себя эту обязанность — красить волосы своему ненаглядному другу, хоть и единственный опыт, который у него имелся в этой области — это его собственная голова, окрашенная в неизвестную смесь различных оттенков красного цвета. Так что теперь каждые полтора месяца, он приходил в эту коммунальную квартиру, где под бесконечный лепет своего дружка приводил его голову в порядок, уничтожая следы пробивающихся черных корней, которые так и норовили выдать тайну своего хозяина, хотя никакой тайной это, по сути, и не было. Размешав, наконец-то, кремообразную кашицу, парень отставил мисочку на край раковины, после чего зарылся пальцами в чужие волосы, оценивая объем работы. Перебирая сухие пряди и перекидывая их с одной половины головы на другую, устраивая шторм из немытых патл, красноволосый взялся за маленькую расческу, которая всегда ему напоминала губную гармошку, и принялся разделять для себя небольшие секции, чтобы начать уже свой и без того затянувшийся ритуал, пока его клиент вырисовывал на запотевшем стекле тонким пальцем непонятные рожицы. — Парайнойя-я? Совсем это не так. Пожалуй, только тебе и Небу можно верить без опаски. Так что я совсем не переживаю по поводу его слов-, Совершенно спокойно отозвался голос с табуретки, смотря на своего личного парикмахера в зеркало, — В конце-концов, он всего лишь предположил и даже не уточнил, что станет со мной в конце лета. Так что не пугайся, Лерочка-припевочка. Вова дотянулся до пачки сигарет, откуда достал одну папироску и поднес к тонкой полоске рта. Затем, он вопрошающе вскинул ладонь пальцами вверх, требуя огонька. — Иногда я удивляюсь тому, как ты можешь видеть душу во всем, до чего дотянется твое больное воображение и болтливость -, вздохнул домашний парикмахер, копошась в кармане спортивных штанов, которые некогда были частью дешевенького, но полноценного комплекта, а после доставая розовую зажигалку, исписанную и расцарапанную никем иным, как светловолосым, передавая ее в ожидающую руку. Азиат лишь тихо хихикнул, после чего поднес зажигалку к кончику сигареты, чиркая колесиком и прикуривая. И он делал это совсем не для себя, поэтому следующим шагом в этом действии было то, что сигарета, войдя в согласие и жертвуя своим бумажным телом, загорелась и задымилась, а после была передана прямо в чужие губы теми же пальцами-соломинками, которые ее удерживали. — Сердечно благодарю -, Зажав сигарету в зубах, промямлил парикмахер. Нарядив смуглые ладони в латексные перчатки, которые были помечены пятнами красок с прошлых «свиданий», он зачерпнул старой, но вполне пригодной кистью-веником краски, легкими движениями-мазками нанося на корни волос, старательно выполняя строгий наказ уничтожить популяцию черного пигмента до единого представителя. — Давай сходим на речку, как закончишь? -, Снова отозвалась табуретка, внимательно наблюдая черными глазами за геноцидом на голове. Лера лишь молча кивнул, предпочитая сосредоточить внимание на своем деле, а не на заданном вопросе. В перерывах он докуривал раковую палочку, пепел сбрасывая в раковину — естественно, с позволения хозяина — по крайней мере, одного из. В комнате стоял невероятная, непроглядная дымовая завеса с мерзким запашком дешевых и крепких сигарет. Нет, красноволосый бы никогда не опустился до того, чтобы баловать свои излюбленные легкие и проженную гортань каким-то дешевым опилочным табаком, но в смеси с запахом аммиака, которого быть, к слову, не должно было, эта бедная ванная буквально задыхалась, и казалось, что скоро ее стены сами восстанут против такого унижения и неуважения, и в будущем с удовольствием начнут травить жильцов гнилым, мокрым запахом плесени. Но они грозились это сделать каждый раз, когда им приходилось становится местом ритуала, поэтому в эти угрозы никто особо и не верил.