Прощальный дар

Может, звездную ночь, или тихий рассвет? Для меня ничего невозможного нет… Что тебе подарить…

— Я могу подарить этот мир тебе, Даламар, — эхом звучало в голове эльфа. Рейстлин стоял спиной к нему, взгляд архимага был устремлен в окно. Однако, даже не видя его глаз, Даламар знал, что шалафи смотрит не на город, а куда-то за грань, которую больше никто не в силах узреть. Рейстлин никогда не смотрел на то, что находилось прямо перед ним, не желал замечать. Ему было не интересно. — Этот мир. И свою сестру, Китару, в придачу. Но мне это не интересно, — вторили его мыслям слова архимага. — Мне тоже, — голова кружилась от упоения, впервые он был с шалафи почти на равных. Впервые говорили с ним, а не сквозь него. Это заставляло терять разум, и с губ срывались слова, которые не должно было произносить. — Китара хороша, но предел моих мечтаний не она. Рейстлин развернулся, глядя на Даламара почти в упор, и взгляд его не выражал ничего. — Предел твоих мечтаний мне известен, — бросил он презрительно, и эльф похолодел. Было в этом голосе нечто, что даже не позволяло сомневаться: это правда. Знает. Знает, и лишь сильнее презирает за это. — Ты ненавидишь, завидуешь, жаждешь стать первым. Ты ужасаешься, глядя мне в лицо. И все это совершенно не мешает тебе мечтать, даже ненависть, — в голосе мага не было вопроса, но лицо выражало отвращение и недоумение одновременно. — Не бывает ненависти без любви, шалафи. Все чувства имеют один корень, и только равнодушие безлюбо. — Когда ты умудрился стать экспертом по любви, темный эльф? — об ухмылку, казалось, можно порезаться. — Мои сородичи — превосходные учителя, — ответил Даламар, позволив себе не прятать горечь в голосе. — Что ж, столь трепетные чувства, безусловно, должны быть вознаграждены, — шелковисто шелестящий голос сочился ядом. — От мира и Китиары ты отказался. Башню, книги и призраков тебе с радостью подарят твои хозяева — это ведь они пообещали тебе? Я же оставлю тебе нечто более личное, чтобы было, что вспомнить, если заскучаешь до моего возвращения. Даламар дрожал, в ужасе широко распахнув глаза, и даже не пытался сопротивляться, когда шалафи шагнул ближе. Тонкая длиннопалая кисть невесомо легла на мантию прямо напротив судорожно колотящегося сердца, — и прозвучали колдовские слова, прожигая плоть, словно кислота; архимаг сжал пальцы, раздирая ему грудь. Боль оказалась оглушающей, так что на несколько секунд Даламар полностью потерялся в пространстве, пошатнувшись и едва не упав. Но сила, исходившая от шалафи, удерживала его на ногах, почти не позволяя двигаться. — Признаться, я все ждал, когда же ты побитой собакой приползешь скулить о прощении. Но ты удивил меня, темный эльф. Оказывается, ты — прирожденный предатель. До последней минуты ты метался, не сумев выбрать. Теперь уже не сумеешь никогда. Так и станешь метаться между ненавистью и любовью, проклинать меня и себя. Будешь предавать снова и снова, предавать, прежде всего, себя самого. Боль не становилась меньше, но сквозь нее пробивался голос шалафи, и Даламар готов был позабыть обо всем и превозмочь все на свете, только бы различить едва слышные слова. — Завтра на рассвете я жду тебя здесь. А сейчас ты отправишься к Пар-Салиану и выдашь ему все, что узнал! А затем вернешься и будешь стеречь башню, как и положено цепной зверюге. Ты кусаешь руку, которая кормит, но остальных разорвешь на части по первому моему слову. Поистине ты достоин своего выбора. Как ни сильна была боль от ран, слова жалили сильнее. Полностью правдивые, справедливые — и лживые до глубины души. Потому что это был не только его, Даламара, выбор. Потому что… — Позвольте же и мне оставить вам памятный дар, — прохрипел темный эльф и придвинулся ближе, чувствуя, как еще глубже впиваются, разрывая плоть, тонкие пальцы. Он одним судорожным движением вскинул руки, притягивая к себе тощие плечи Рейстлина, заставив себя забыть про безумную боль. И упивался растерянностью и почти страхом, промелькнувшими в глазах шалафи за миг перед тем, как его губы приникли к узкому рту. — Предать можно лишь того, кто верил тебе. Я никогда не предавал вас, шалафи, — прошептал он в спину отшатнувшемуся архимагу, прежде чем тот успел раствориться в воздухе.