Сказание древнего леса

Сегодняшняя ночь казалась беспокойнее обычного. Бард верил в предсказания, предназначение, предзнаменование и даже в судьбу, но упрямо отказывался верить в собственное чутье, которое не находило себе места из-за тревоги. Они разбили шатер на двоих, ровно посреди заросшего древними деревьями места, неподалеку от выхода мирно дремала Плотва, на своих четырех, и Лютик, по примерным подсчетам, вышел проведать ее уже сотый раз подряд, тревожа покой ни в чем не провинившейся лошади. Он вернулся обратно в шатер, приютившись на своем скромном односпальном месте и, используя в качестве единственного источника света лишь небольшую свечу, устремил взгляд в свои рукописи, где уже с пару дней не красовались текста новых баллад. Каждая из прошлых — воспевала лишь одно единственное имя, и это имя не сходило с губ барда уже неприличное количество времени. Восхищался ли он Геральтом? Безусловно. Искал ли в нем лишь источник вдохновения и способ прославиться? Спорный вопрос. Ведьмак всегда казался человеком — насколько его можно было называть таким — отстраненным, и Лютик не понимал, но одновременно и дивился этим непростым качеством, не видя между ними с Геральтом ни единого сходства. В их взаимоотношениях не было ни единого просвета, и перспектива что-то изменить казалась такой же темной, как окружающий его лес. Время давно вышло из подсчета, но одно бард понимал точно — что-то пошло не так. Это не напоминало их рядовые случаи, от всего окружающего пространства исходила тревога, в перемешку с чем-то захватывающим дух, что отзывалось весьма однозначными позывами внизу живота. Лютик закусывает губу и тушит свечу, убирая ту в свою дорожную сумку. Несмотря на его напыщенную любвеобильность, которую он пытался заглушить в первых встречных — это мало помогало утихомирить свой пыл. Внезапный всплеск гормонов он не связал ни с чем, кроме дела случая, и, немного сомневаясь, отложил записи, чтобы вновь выглянуть из шатра. Снаружи все оставалось по-старому: Плотва все также игнорировала назойливого паренька, мирно томясь у деревца, и гробовая тишина даже не намекала на скорейшее возвращение ведьмака. Отправиться на его поиски возможно лишь под утро. Спальное место Геральта, идентичное тому, где ютился Лютик, сейчас казалось барду в разы привлекательнее. Чуть замявшись, но успокаивая себя тем, что перспектива внезапного появления ведьмака равна нулю, он перебирается на чужое ложе, с первых секунд чувствуя себя не в своей тарелке: странный, едва уловимый, но непременно мужественный аромат, сочетание различных видов трав, из которых Геральт творил свое зелье. Его тело, волосы, одежда, все было пропитано этим противоречивым запахом, что настораживал окружающих, вызывая беспричинное беспокойство. Лютик же считал это стойким афродизиаком, и если не избегал близкого расстояния, то упорно старался не подавать виду, как сильно его тянет, словно кота на траву валерьяны. Бард поджимает колени к себе, в попытках сохранить этот аромат подле себя хотя бы ненадолго, но тянущее возбуждение вновь напоминает о себе, не позволяя окончательно утонуть в своих мыслях. — Сколько еще нас ждет приключений, если я найду в себе силы молчать? — Лютик задает вопрос в воздух, и сам же ему усмехается, разводя ноги в стороны. Завязки на штанах поддаются так легко, и вязкость рук почти не ощущается. Под бельем уже томится возбужденная плоть, и бард приспускает его, с облегченным вздохом выпуская член из-под тесной ткани. Он сочится смазкой, так постыдно и так прямолинейно выдавая Лютика с головой, и остается только надеяться, что эта тайна так и остается с ним. Внутри этого шатра. — Что же я делаю?.. — монолог продолжается, и тонкие, предназначенные лишь для музыки пальцы накрывают раскрасневшуюся головку, заставляя барда томно вздохнуть. Впервые за весь их долгий путь он настолько откровенен с собой, и не видит связи с этими метаморфозами и странным лесом вокруг. Он принимает чувства за свои, наконец, больше не пытаясь скрыть их глубоко внутри себя, и ладонью обхватывает свою плоть вдоль ствола, сильно сжимая и чувствуя, что даже это способно довести его до предела. — Прости меня, Геральт, я такой трус, — ни к чему не обязывающий всхлип, и бард, пару раз пройдясь поступательными движениями вдоль всего возбуждения — бурно кончает в свою ладонь, содрогаясь в ярком оргазме и не стесняясь выстанывать чужое имя в голос. Он не медлит, пользуется собственной спермой, чтобы облегчить скольжение ниже, проникая пока что двумя пальцами в напряженное кольцо мышц. Тело горит изнутри и снаружи, столько времени копящиеся чувства накрывают барда с головой, и третий палец с болезненным стоном окунается в горячую тесноту, парень разводит их в стороны, растягивая себя и представляя, как на этом же спальном месте его мог брать Геральт. Он не знал, и даже не пытался подглядеть, каково на самом деле с ведьмаком в постели, но восторженные отзывы девушек не дадут соврать, что меньше, чем золотых гор, ожидать не стоит. Лютик же не преследовал головокружительного секса: ему было бы достаточно доброго взгляда, улыбки, хотя бы немного внимания, и он бы свернул все имеющиеся горы в их бескрайнем мире. Четвертый палец отдается куда более ощутимой болью, но бард упрям, и уверен, что не стоит размениваться на меньшее. Пока на пороге в шатер не раздается возмущенный возглас ведьмака: — Лютик, какого хера?! — Геральт выглядит весьма потрепанным, и это бросается в глаза даже в такой беспросветной тьме. А может, бард окончательно лишился рассудка и для него ведьмак сияет и изнутри? Но Геральт не слышит этого странного монолога в чужой голове, он откладывает меч к остальным и говорит уже менее удивленно, — вокруг болотистая местность. Эти твари прячутся на дне, и выделяют стойкие феромоны в момент смерти. Лютик видит подтверждение этим словам сполна: брюки ведьмака уже в натяжку, будь он один — наверняка бы справился с этой проблемой в два счета, но присутствие барда усложняет задачу. Или же напротив? Штаны, что висели уже на самых щиколотках, парень скидывает прочь, на этот раз в сторону своего спального места. И уже на четвереньках подбирается к Геральту ближе, чтобы встать на колени и податься щекой к тяжелому паху, бесстыдно притираясь и задней мыслью понимая, что дороги назад уже нет. Он льнет пуще кота, помогает себе пальцами, чтобы избавиться от мешающего элемента одежды, и одним чересчур резким для себя жестом стягивает штаны ведьмака. Крупный член, с виднеющимися взбухшими венками, оказывается ровно напротив лица Лютика, и он не отказывает себе и в этом порыве, широко проводя языком вдоль всего длинного ствола. Геральт и сам находится под весьма буйным сочетанием ведьмачьего зелья и феромонов чудовищ: он побывал в самом эпицентре, и даже его относительный иммунитет мало сработал против обыкновенного плотского желания. Обострение чувств играет не на руку ведьмаку, но помогает Лютику в его порыве — Геральт приглушенно выдыхает, опуская тяжелую ладонь на такой хрупкий затылок барда, и ощутимо сжимает темные волосы. Он хочет контролировать это. У барда дрожат коленки от осознания пусть и искусственно вызванной, но взаимности в действиях, и он горячо выдыхает на чувствительную головку, незамедлительно наблюдая реакцию и довольно улыбаясь. — Я возьму тебя силой, если продолжишь меня истязать, — Геральт рычит, его темные глаза в полной мере подтверждают серьезность намерений и спорить с такой силой практически бессмысленно. Лютик прикрывает глаза, чтобы придержать ствол у самого основания и наконец взять в рот. Он вбирает крупный член до середины, увлеченно сосет и мычит от удовольствия, от одного осознания того, что все это происходит на самом деле. Ведьмак не позволяет долго размениваться на пусть и внимательные, но такие недостаточные ласки, и одним слитным движением проникает в самую глотку, чувствуя, что бард давится и сокращает горло, вызывая такую яркую волну удовольствия. Он хочет еще, грубо трахает парня настолько глубоко, насколько может, сжимая волосы под пальцами крепко, не создавая ни малейшей иллюзии того, что из этой ситуации есть выход. Лютик терпит и позволяет воспользоваться собой, он чудом умудряется расслабить горло и чувствует, что находится на грани без малейшего прикосновения к себе. Его сводит с ума желание Геральта обладать им, и он настолько взаимно хочет отдаться полностью, что готов кончить только от одной мысли об этом. Но ведьмак, который чувствует, что одним неловким движением способен прикончить любвеобильного барда, неожиданно останавливается. — Не вздумай кончать без меня, Лютик, — очередной рык, и так откровенно произнесенное имя, заставляют парня поднять взгляд, стоит только ведьмаку отстраниться. Он показательно срывает с себя латы, после чего — стягивает рубашку, грубо отбрасывая ту в сторону, и теперь оказывается полностью обнаженным. Бард невольно заостряет внимание на чужой наготе, и она кажется ему настолько прекрасной, что он мог бы написать балладу не только о каждом шраме, но и о каждой части тела ведьмака, ведь буквально все без исключений вызывало восхищение. И эти удивительные светлые волосы, что вызывали в каждом человеке свои, противоречивые чувства, но только не в Лютике. Он оказывается вновь на спальном месте ведьмака, но теперь — не по своей воле и с его молчаливого согласия. Геральт нависает мрачной тенью, и в этом мраке хочется тонуть, без единого шанса на спасение. Лютик отлично справляется со своей поставленной задачей. Грубая ладонь, покрытая завидным слоем мозолей из-за рукоятки меча, ложится на внутреннюю сторону нежного бедра барда, неожиданным нежным порывом раздвигая ноги в стороны, и теперь ведьмак ненадолго пустился в мыслительный анализ: судя по тому, в каком состоянии он застал Лютика по возвращению, подготовка ему не нужна, но имеет ли этот заносчивый парнишка хоть поверхностный опыт с мужчиной? Здесь Геральта преследовали сомнения. Бард же времени зря не терял, он неловко расстегнул на себе рубашку, предпочитая оставаться в ней и шире развел ноги в стороны, будто дожидался судного часа над своими желаниями. Такой расклад отчасти смешил ведьмака. — Стесняешься меня? — Геральт склоняется к самому уху парнишки, и готов поклясться, он чувствует эти мурашки, пробегающие в ответ на его шепот. Не упуская возможности, ведьмак ловит одну «стайку» таких губами, заставляя барда под собой вздрогнуть еще сильнее прежнего. — Н-нет, как я могу? — в оправдание шепчет Лютик, и ведет головой в сторону, лишь бы только не потерять это приятное ощущение чужого разгоряченного дыхания на нежной коже, — просто боюсь спугнуть, вдруг тебе по нраву лишь темноволосые красавицы, с небольшой грудью, но весьма непростого нрава. — Отсосал мне с порога и боишься снять рубашку? — ведьмак пропускает чужие слова, не заостряя внимание на провокационных речах, и оставляет след от укуса под самым ухом барда, горячими ладонями уже проводя по его груди, — странный ты, Лютик. — Не страннее того, кто предпочитает разговоры во время… этого самого процесса. У тебя поэтому до сих пор не задалось с браком? — Как я могу думать о браке, когда рядом постоянно маячишь ты? Бард замирает, удивленно распахивая глаза и замечая, что темная пелена на глазах напротив уже сошла на «нет». На него смотрел, как казалось, весьма осмысленный желтый взгляд, так открыто изучая реакцию на собственный вопрос, что хотелось провалиться под землю прямо на этом месте. Это еще не было признанием в любви, но уже было больше, чем-то, на что рассчитывал Лютик, затевая это странное дело. Геральт склоняется ближе, и так искренне медлит с поцелуем, что бард невольно задерживает дыхание. Он закрывает глаза, приоткрывает губы и молчаливо ждет, пока ведьмак сам переступит черту и сделает этот самый первый шаг. И ведьмак не разочаровывает, он накрывает пересохшие мягкие губы собственными, делясь остатками этого странного травяного привкуса, которым Лютик успел пропитаться с головой. Медлить больше нет сил, и пользуясь моментом всеобщей расслабленности, Геральт закидывает ногу барда себе на плечо, мысленно дивясь его растяжке и одним слитным движением проникает в него полностью, благодаря позе не встречая сопротивления. Лютик задыхается в собственных эмоциях, он дрожит и делает глубокий вдох, как только ведьмак позволяет ему отвлечься от поцелуя, и на таком же протяжном выдохе кончает от одного ощущения заполненности, которое превзошло все его ожидания. Подрагивающее, сжимающееся нутро подстегивает Геральта на грубые толчки, он не дожидается, пока бард переведет дух и трахает дрожащее тело с такой отдачей, что Лютик вновь забывает о необходимости дышать. Он цепляется за спальный мешок, выгибается от отголосков прошлого оргазма, и достаточно быстро доходит до края снова. Ведьмак заполняет его внутри настолько глубоко, насколько бард не мог себе представить, и все, что ему остается — благодарно выстанывать его имя, кричать, скулить, и не сдерживать себя в этих порывах, ведь кроме глухого леса их ничего не окружает. Сложно счесть разы, сколько раз Геральт умудрился кончить: он приходит в себя уже тогда, когда силы подходят в концу, когда парнишка выжимает из него все соки, с завидным упорством двигая бедрами в позе наездника и хрипя из-за сорванного голоса. Наверняка он вернется к своим балладам уже на следующий день, ведь ничего не заставит барда замолкнуть надолго. Взмокшие от нескончаемых ласк и несмолкающих признаний, оба умудряются поместиться на одном спальном месте, прижавшись друг к другу и закончив лишь тогда, когда ведьмак, наконец, окончательно пришел в себя после действия феромонов. Но вымотанный и желающий как можно скорее провалиться в сонную пургу, он прижимал к себе подрагивающего барда, который задремал куда раньше, позволяя вытворять со своим телом что вздумается и без его ведома. Тьма рассеялась вместе с рассветом, и поздним утром Лютик обнаруживает себя на спальном месте Геральта, укрытый тонким одеялом, но находящийся в гордом одиночестве. Пресловутая рубашка так и осталась на его плечах, и с трудом поднимаясь, он умудряется прикрыться найденными под ногами штанами, чтобы выглянуть из шатра. Ведьмак, успевший привести себя в порядок и кажется даже выспавшийся, не обращает внимания на барда, загружая Плотву вещами и бросая лишь немногословное: — Выдвигаемся через полчаса. Лютик растерянно кивает в ответ, прячась обратно и судорожно обдумывая, было ли происходящее ночью странным болотным наваждением? След на шее, обнаруженный после, будет хоть и временным, но весьма весомым доказательством того, что это был не сон.