Каждый раз, когда Лютика спрашивали о его прозвище, он улыбался, слегка наклоняясь к интересующемуся и заговорщицким тоном начинал ведать. Ведал он всегда совершенно новую историю.
«Ах, это всё моя дорогая матушка. При знакомстве отец подарил ей букет из этих прекрасных цветов…»
«Как-то одна герцогиня, красивая, словно лесная нимфа, разделила со мной ночь величайшего наслаждения на лугу, покрытом лютиками…»
«Дочь рыбака пыталась сварить любовное зелье, и вместо белладонны положила в него цвет лютика…»
Геральт закатывал глаза и тихо хмыкал, налегая на выпивку, стоило ему услышать новую байку, которую окружающие их простофили принимали за чистую монету.
Версий у менестреля было бессчётное количество, и ведьмак сам не заметил, как заинтересовался тайной его прозвища. Как-то раз, после ужина в одном из придорожных трактиров, хмельной и сытый, он, как бы между делом, поинтересовался у своего спутника:
— Почему именно Лютик?
Поэт вдруг напрягся, кинул в него хмурый взгляд, что для него было совершенно не свойственно, а потом пробурчал что-то об усталости и отвернулся, сделав вид, что заснул.
Геральт знал, что он не спит, слышал его неровное дыхание. Но донимать дальше не стал. Он-то лучше всех понимал, что иногда прозвище цепляется, хочешь ты того или нет, и не всегда оно означает то, что все вокруг думают.
Правда, раньше он и помыслить не мог о том, что трубадуру не нравится его сценическое имя. Лютик — талантливый бард, выступающий на пирах королей, королев, герцогов, баронов и других вельмож. Лютик — тот еще ловелас. Лютик — верный спутник Белого Волка.
Последняя мысль, которая возникла в захмелевшем сознании ведьмака, прежде чем он провалился в сон, была о том, почему
его бард не просит называть себя настоящим именем, если ему не нравится прозвище в честь цветка.
***
Первые симптомы своей болезни Лютик почувствовал
спустя неделю после того, как, не скупясь на обвинения, Геральт прогнал его.
В груди вдруг появилась тяжесть. Говорить или дышать она не мешала, но иногда, во время пения, в легких внезапно заканчивался воздух и его голос мог оборваться на полуслове. К счастью, это происходило не так часто, чтобы оставить барда без пары монет, за исполнение полюбившихся люду баллад.
Но Лютик понимал, что дальше будет только хуже. Он проклинал свою романтическую натуру поэта за способность находить самые безнадежные объекты восхищения и вдохновения.
Глотая дешёвый и безвкусный эль, он вспомнил о своей первой
любви музе.
У нее был характер лесной кошки и после ее поцелуев его губы всегда словно немели. Ей он посвятил свою первую песню. Он был так наивен и молод, что собирался посвятить ей свою жизнь. Но она выбрала солдата. Грязного, вонючего солдафона, не способного связать и двух слов.
Тогда он впервые ощутил, что голос его подводит.
К счастью, в его жизни появилось новое вдохновение, принесшее на время освобождение от болезни.
***
Спустя месяц после ссоры с ведьмаком, Лютик столкнулся с первыми приступами кашля.
Всё это время он пытался найти кого-то, кто мог бы залечить его душевные раны, нанесенные Геральтом из Ривии. Он пытался найти спасение в разговорах и объятиях незнакомцев, но никто не смог подарить ему нужное исцеление.
После совсем неудачного выступления, сорванного громким кашлем едва не перешедшим в рвоту, Лютик сидел у ручья, безразлично наблюдая за молоденькими девушками, занятыми стиркой.
Он вспомнил о втором человеке, к которому прикипел настолько, что правда поверил, что может стать счастливым, и никогда не испытывать это удушающее чувство одиночества снова.
Его звали Гворн и он, так же как Лютик, был когда-то отвергнут и пережил все муки, связанные с проклятьем неразделенной любви. То, что было между ними, казалось таким настоящим, таким незыблемым. Но, случилось то, что всегда случается с ним. Его предали, отвернулись от него, разбили ему сердце.
И вновь, когда он уже отчаялся, судьба с гнусной ухмылкой на губах подарила ему призрачный намек на счастье.
***
Спустя чуть больше полугода с того дня, когда менестрель в последний раз видел Геральта, приступы кашля усугубились настолько, что могли длиться больше четверти часа и заканчивались обычно тем, что из сгустков крови, которые он выплевывал, торчали желтые лепестки.
Молва о том, что бард Лютик теряет свой голос, быстро распространилась среди народа, но были еще те, кто помнил его в лучшие дни, те, кто за одну песню, исполненную с надрывом, предоставляли ему ночлег и какой-никакой ужин.
Лежа на узкой кровати в замке герцогини-вдовы, с которой, несмотря на бытующее о нем мнение, он состоял только в дружеских отношениях, Лютик с горькой улыбкой вспоминал о своей третьей влюбленности.
В ней совершенно точно имелась эльфийская кровь. Почему-то, узнав это, Лютик тогда испытал облегчение и утешение. Возможно, человек не был его судьбой. Возможно, поэтому его предыдущие избранники причинили ему боль и заставили пройти через такие страдания.
Но история повторилась. В точности, как и в предыдущие разы. Тогда бард пообещал себе, что больше никого не впустит так глубоко в свое сердце и душу. Что обойдется мимолетными связями, способными сдерживать симптомы болезни, которой он был подвержен.
А потом появился он. Геральт из Ривии. Ведьмак.
Пойти за ним было величайшей ошибкой в его жизни. Ведь он знал, Лютик знал, что ведьмаки не испытывают чувств и эмоций. Что им чужды понятия дружбы, любви и близости. Но все-таки, глупая романтическая натура в который раз стала причиной его страданий.
Правда, сейчас всё было немного иначе.
Все попытки забыть Белого Волка, выкинуть его из головы, приостановить развитие болезни, были тщетны.
Лютик и не подозревал ранее, что испытывал настолько сильную связь с Геральтом. Жаль только, одностороннюю.
***
Геральт внимательно оглядел зал, пытаясь среди множества присутствующих найти свою нанимательницу. Но герцогини нигде не было видно. Тогда, протолкнувшись к одному из банкетных столов, ведьмак решил не отказывать себе в удовольствии и отведать запеченного барашка с крепким элем. В конце концов, с его образом жизни ему нечасто удавалось набить желудок такими яствами, притом, совершенно бесплатно.
Царивший от разговоров и смеха шум стих, когда глашатай объявил о появлении в зале хозяйки замка.
Геральт бросил короткий взгляд через плечо, понимая, что сейчас не лучший момент требовать оплату, и продолжил налегать на картофельный гарнир, совершенно пропуская мимо ушей приветственную речь герцогини. Но стоило ей дать команду музыкантам играть, как ведьмак замер. Ладони непроизвольно сжались в кулаки, спина выпрямилась, а глаза упрямо уставились на голову, лежащего на столе сома.
Заставить себя обернуться Геральт смог только тогда, когда понял, что голос, заполнивший помещение, не принадлежал Лютику.
Ведьмак испытал странное сочетание облегчения, досады, горести и злости. Четвертое возникло в ответ на первое. А второе и третье он чувствовал постоянно, со дня, когда прогнал
своего менестреля.
Людей, к которым Геральт за всю свою жизнь испытывал эмоциональную привязанность, можно было пересчитать по пальцам. Тех, кого он настолько сильно
любил ценил, чтобы ощущать внутреннюю пустоту после их потери, было еще меньше.
И пока он не расстался с Лютиком, Белый Волк даже не догадывался, что бард был настолько близок ему. Настолько необходим.
Но, несмотря на то, что о ведьмаках говорят, как о самых бесстрашных существах, он боялся. Боялся, что спустя все эти долгие месяцы, если ему посчастливится встретить
своего барда он не сможет найти нужные слова, не сможет правильно попросить прощения. Или того хуже, Лютик даже не захочет его слушать, не скажет ему в ответ на его извинения ничего и просто уйдет прочь.
Именно поэтому Геральт одновременно искал встречи с Лютиком в каждом городе и поселении, куда его заносило по работе, но также боялся момента, когда увидит его.
На сегодняшний банкет Геральта, по большей части, тоже привела призрачная надежда увидеть поэта. По меньшей — взыскание оплаты за убитую кикимору. Там где пир — там и бард, так он размышлял. Бард был, но не его.
Геральт подождал, пока герцогиня закончит с вином в своем кубке, надеясь, что алкоголь сделает ее более щедрой. Он уже поднялся со своего места, чтобы дать ей знать о своем присутствии, как зоркий глаз зацепился за фигуру, которую он совершенно точно не мог спутать ни с одной другой, хоть она и стояла к нему спиной.
В несколько ловких шагов он преодолел расстояние. Не обращая внимания на несвойственное ему чувство волнения и трепета где-то внутри, ведьмак бесцеремонно ухватился за чужой локоть. Мгновение и его золотистые глаза встретились с удивленным взглядом в до боли знакомых, сине-зеленых глаз
его поэта.
— Геральт? — ошарашенно прошептал Лютик, так тихо, что ведьмак даже подумал, что ему почудилось. — Геральт, что ты тут делаешь? — чуть громче спросил бард, хмурясь и отступая от него.
Ведьмак нехотя разжал ладонь, всё еще удерживающую барда за локоть.
— Я кикимору убил, — сообщил он, понимая, что что-то нужно говорить, но не решаясь произнести заветное «прости».
Лютик нахмурился еще сильнее, плотно сжал губы в тонкую полоску и коротко кивнул, а потом всё так же шепотом сказал:
— Рад, что ты еще занимаешься любимым делом.
Геральт почувствовал себя полным идиотом. Почему он просто не мог извиниться? Почему не мог признаться Лютику в том, что он ему нужен? Почему он продолжает стоять и пялиться на него, не в силах сказать ничего, кроме того, что убил очередного монстра.
Наконец, его молчаливое созерцание, по видимому, надоело поэту. Лютик сделал еще несколько шагов назад, увеличивая расстояние между ними.
— Герцогиня щедрая женщина, — произнес он на одном дыхании, так, словно каждое слово давалось ему с трудом. Потом схватил с подноса один из кубков, проносившихся мимо, и сделал несколько больших глотков. — Она заплатит по совести.
— Да, — протянул ведьмак. — Но…
— Мне пора, Геральт, — поспешно то ли прошептал, то ли прошипел менестрель, чувствуя, что вот-вот случится сильный приступ и не желая, чтобы ведьмак видел его в таком жалком состоянии.
Он поднял руку, чтобы на прощание похлопать Геральта по плечу, но неловко отдернул ее, а затем резко развернулся и направился вон из зала.
— Зараза, — выдохнул ведьмак, злясь, что всё прошло еще хуже, чем он себе представлял и не спуская золотистых глаз с того места, где несколько мгновений назад стоял
его бард.
Геральт мотнул головой, словно давая судьбе знать, что он не согласен с таким раскладом.
Почти бегом он вышел в коридор, надеясь, что Лютик не успел уйти далеко. Он едва не пролетел мимо балкона и, возможно, пропустил бы худую, сгорбившуюся на каменной лавке, фигуру, если бы не жуткий, хриплый кашель. Внутри ведьмака всё сжалось от внезапно нахлынувших воспоминаний об инциденте с джином.
Геральт тогда чуть не потерял Лютика и, хоть он даже сам перед собой не признавал, часть его всё же знала, что это был один из самых пугающих моментов его жизни. Ни одно чудовище, с которым он сталкивался, насколько бы оно ни было громадным, мерзким и непобедимым, ни одно существо не пугало его настолько сильно, насколько джин, который воспринял его слова, сказанные в сердцах, всерьез, и едва не убил
самого дорогого ему человека.
И вот, этот страх снова льдом проник куда-то внутрь, в душу, когда Геральт склонился перед бардом на одно колено, сжимая худые плечи и пытаясь взглянуть ему в лицо.
— Лютик! — позвал он. — Что не так? Ты болен?
Ведьмак мысленно проклял свою невнимательность. То, что с Лютиком что-то не так, он должен был понять в тот же момент, когда, вместо прелестного звонкого тенора, услышал хриплый шепот. Да и в лице бард осунулся, и глаза не излучали былую жизнерадостность. В них появилась усталость. Сродни той, которую Геральт привык видеть в собственном отражении, но никак не на лице своего веселого друга.
Менестрель покрепче обнял глиняный горшок и с усилием выкашлял в него последний сгусток крови. Стараясь избегать бликующих во тьме золотистых глаз, он вытянул из нагрудного кармана платок, вытер губы и подбородок.
Когда он заговорил, во рту ещё отчетливо ощущался солоноватый привкус крови, смешанный со сладостью маленьких лютиков.
— Я в порядке, Геральт, не стоит беспокоиться, — совсем слабо заверил бард, ставя горшок на край лавки.
Подальше от ведьмака. Подальше от его взгляда, которым дано видеть, но не понимать.
— Это не выглядит так, словно ты в порядке.
Будь у него силы, Лютик бы обязательно съехидничал. Сказал бы, как сильно ему польстило беспокойство, может быть, пригрозил бы написать балладу о ведьмаке, выхаживающем приболевшего барда, а потом смотрел бы, как кончики ушей Белого Волка краснеют и как напрягаются скулы, когда он сжимает челюсть.
Но всё, на что его хватило, это невыразительное пожатие плечами и тихий ответ:
— Наверное, съел что-то не то за банкетным столом.
Возможно, кому-то другому этих слов бы хватило. Но не Геральту. Несмотря на слабый, но отчаянный протест Лютика, ведьмак взял горшок и заглянул в него.
Было относительно темно. Холодного свечения полной луны, нависшей прямо над ними, едва хватало, чтобы различать черты лица друг друга. Поэтому, Геральт сузил зрачки, превратив их в кошачьи, и заглянул в горшок. Среди красных слизких сгустков крови виднелись лепестки и даже целые бутоны желтых цветов.
Это не были следы отравления. Это были признаки древней магической болезни, о которой беловолосый ведьмак уже слышал, и не раз. Он знал, что никакое зелье или заклинание не способно ее излечить и от осознания, что он не в силах помочь, его руки мелко дрожали.
— Так вот почему?.. — он не закончил вопрос, который и так начал озвучивать по чистой случайности. Вместо этого, отложил посудину и сжал предплечье барда, как он надеялся, в подбадривающем или успокаивающем жесте.
Но от этого Лютик лишь почувствовал себя полным ничтожеством. Сейчас ему, до невозможного сильно, хотелось встать, залезть на край этого балкона и сделать шаг в бездну.
Многие знали о его болезни. Лютик никогда не пытался скрыть ее. Никогда не пытался выдать себя за кого-то, кем он не являлся. Но вот с Геральтом всё было как-то иначе. Он боялся, что ведьмак однажды посмотрит на него вот так. С жалостью. И теперь его страх воплотился в реальность.
— Геральт, ты можешь просто оставить меня в покое? — Лютик глубоко и вымученно вдохнул, поднимая голову к небу и сдерживая подступающие слезы. — Я живу с этим недугом почти всю свою жизнь: иногда он обостряется, иногда его как будто нет. Я привык… — он приостановился, закусывая губу и всё еще не глядя на ведьмака. — Я могу справиться сам, — наконец, прошептал он.
Геральт осторожно положил ладонь на затылок
своего барда, опуская его голову. Странный, даже в чем-то интимный жест. Но всё же, он чувствовался как что-то правильное.
— Юлиан, — начал ведьмак, улыбнувшись уголком рта, когда глаза менестреля удивленно расширились, стоило ему назвать его настоящим именем. — Я приехал за тобой. Я искал тебя, чтобы попросить прощение. Мне жаль. Я испытываю сожаление за всё, что наговорил. И если ты всё ещё хочешь… я прошу тебя поехать со мной.
Несколько секунд они просто смотрели друг на друга, пока Лютик не кивнул, совсем ошарашенный внезапным признанием. Геральт медленно убрал свою руку с его затылка, неловко осознавая, что во время всей своей маленькой, но эмоциональной тирады, держал ее там.
— А что касается твоего недуга, — нервничая, добавил ведьмак. — Мы найдем решение…
Губы Лютика почти дрогнули в вымученной улыбке.
— … Кем бы она ни была, найдется та, другая, которая залечит твою душу.
Бард несколько мгновений молчал, уставившись куда-то над плечом Геральта.
— Да, — выдохнул, наконец, молодой менестрель. — Вылечит.
Несмотря на разочарование, которое он, несомненно, испытал, Лютик, даже в таких неоднозначных обстоятельствах, остался самим собой. Он радовался тем крохам, которые имел.
Геральт всё-таки вспомнил о нем! Он вернулся! Есть ещё шанс!
Впервые, больше, чем за полгода, бард почувствовал, как удушающая тяжесть в его груди ослабевает.
Чтобы начать исцеляться, ему было достаточно даже того, что Геральт просто позволил быть рядом. А там, в будущем, кто знает, что еще может произойти между ними?
