Второе пришествие

      Генри — нет, Хэл, Хэл, — задыхается в объятиях Фальстафа. Задыхается, нет, дышит: зимой, летом, когда противная хозяйка кабака требует долги, в дождь, в холода, в ослепительном солнечном свете, когда лучи пробиваются сквозь грязные окна и будят их. Он уверен: даже чуму он в этих объятиях, по-медвежьи крепких, проспал бы, и был в абсолютной безопасности.       Когда приходит советник, это словно второе пришествие — хуже и быть не может. И Генри погружается с головой, словно бы под воду уходит в дворцовую суету.       Фальстаф как старый пес — ничего не ждет, понятно, что мальчишка, хрупкий, с выточенным словно бы из мрамора лицом, не для него, но отказаться от столь горячо желанного тогда было невозможно.       Приход Генри в кабак — второе пришествие. Лучше и быть не может.       Королевские покои безумно холодны, не согревают ни меха, ни бесчисленные тяжелые покрывала. Согревают объятия. Делимое на двоих дыхание. Щемяще нежные ласки, такие, на которые способен только знающий толк в боли человек.       Хэлу тяжко. Проблемы свалились на плечи, и самое грузное, как бы странно то ни было, — детский мяч на письменном столе. Он эгоцентрично требует тепла, требует повиновения, требует честности и решимости.       Фальстаф, пожалуй, единственный, кто сейчас может ему это дать. А Фальстаф не столько щедрый, сколько любящий, и готовый ради Хэла, пожалуй, на все.       Потому идет в авангарде напрямую в самый ад, напоследок выцеловывая колени своего мальчика в дождливую ночь. Дофин со своим масленым взглядом Хэла не получит — он делает все ради этого, и, подыхая на грязной земле, Фальстаф думает только о нем. ***       Генри — король, и в его комнате коллекция вражеских шлемов. Первые из них — самое большое разочарование его жизни. Второй — тяжелейшая утрата. Его подданные — верные псы, и он мстит за самого лучшего, безвременно почившего из них.       Все так, как он и предсказывал — Дофин увязает, а следом его словно под землю утягивают рыцари. И Хэл не может не испытывать мрачного удовлетворения, когда видит его тушу.       Но по дороге домой он все же малодушно плачет и лелеет в ножнах меч Фальстафа. Он не чувствовал себя столь одиноким, казалось бы, никогда, и самое в этом одиночестве ужасное — ответственность, упавшая на него теперь своим полным грузом. — Да здравствует король Генри!       Эта фраза звучит смертным приговором.       Его будущая жена его стоит — у девчонки яйца определенно больше, чем у ее брата. Эту безмолвную, покорную силу Генри не может не уважать. Он — король, и у него достойная королева.       Но королева сама не может согреться в холодном камне замка. И едва ли от нее дождешься чего-то, хотя бы издали напоминающего нежность.       Но это не худшее. В дожди у Хэла начинает болеть колено.