Крылатый

— Алейна, расскажи мне сказку, я хочу сказку! Алейна подавила вздох, наградив маленького лорда Роберта улыбкой, которую тот определённо не заслужил из-за своего скверного поведения. Этим вечером она уже прочитала ему три сказки, но если ещё одна наконец заставит этого хоть и болезненного, но очень упрямого мальчика заснуть без помощи макового молока, так будет лучше для них обоих. Переезд в Лунные Врата действительно помог хилому ребёнку, хотя Алейна подозревала, что долго это не продлится. Она подтянула одеяла к подбородку Зяблика, укрывая его от холода, так как постель сбилась от припадков мальчика. — Жил-был великий Лорд Орёл, устроивший себе гнездо на вершине самой высокой горы на земле, — начала она. — Орлиное Гнездо! — радостно вскрикнул Роберт. Алейна кивнула, стараясь изо всех сил не выказать раздражения оттого, что её перебили. — Он правил своим народом, и его уважали даже самые страшные звери. Ему удавалось оставаться другом как оленям, так и волкам. Однажды Орёл выбрал себе пару — прекрасную Рыбу из Речных земель, лежащих у подножия гор. — Как глупо, — хихикнул мальчик. Алейна снисходительно улыбнулась. — Ты прав, конечно. Но тем не менее они вступили в брак и думали, что большего счастья уже не бывает до тех пор, пока в один прекрасный день к их радости, у них не родился сын, маленький Робин. Глаза мальчика расширились словно блюдца, и в них загорелся неподдельный интерес, а не тот обычный болезненный блеск, который так часто можно было заметить там. — И жили они счастливо много лет, и жили бы ещё дольше, но, увы, великий Орёл тяжело заболел… Тут Алейна запнулась, и Роберт тоже затих. Вероятно, он истолковал её нерешительность как ту же печаль от потери, от которой страдал он сам, хотя насколько могла судить Алейна, он мало что помнил о своём отце. Но причина её запинки была совершенно в другом. Слова на языке Алейны застыли от правды о смерти грандлорда, вызванной не возрастом или естественной болезнью, а ядовитыми шипами сумасшедшей Рыбы, которую грандлорд взял в жёны против её воли, не говоря уж о последовавших за этим годах раздора и скорби. Алейна умолчала также ещё об одной подробности — по-настоящему эта сказка началась с Пересмешника. Она почти непроизвольно коснулась герба на своей груди, серебряной птички собственной персоной. Пересмешник, взлетевший так высоко из грязи и овечьего дерьма — весьма скромное начало, напевающий такие сладкие песенки, в которых обман и предательство прячутся в ласкающих слух трелях. И это непритязательное и безобидное существо убило львёнка, увенчанного оленьими рогами, похитило волчицу, укрыв её плащом из перьев, чтобы спрятать у всех на виду, поцеловать перед снежным замком и разметать рыбьи косточки по камням, лежащим далеко внизу. Краем глаза Алейна уловила движение в дверном проёме спальни. Как будто сами её мысли призвали отца сюда. Он стоял, скрестив руки на груди и прислонившись к косяку, в смутных отблесках факела, лишь частично освещавшего его острые черты лица и богато расшитую тунику, и наблюдал за происходившим в комнате. — Я рассчитывал в столь поздний час найти вас уже спящим, милорд, — обратился он к мальчику в кровати, иронично наклонив голову. Алейна заговорила быстро, чтобы подавить любой протест со стороны Зяблика, который ненавидел, когда ему велели отправляться спать: — Уже скоро, отец. Мы только дослушаем сказку на ночь, — или целых семь, мысленно добавила она с некоторым раздражением. — Алейна рассказывает самые лучшие сказки, — заявил Роберт. Отец тихо усмехнулся. — Да, она в этом настоящая мастерица. Что за воображение у моей дорогой дочурки, — его глаза странно блеснули, и Алейна не сумела распознать, что в них таится — упрёк или веселье. — Я желаю вам спокойной ночи, лорд Робин. А ты, Алейна, любовь моя, зайди ко мне, когда закончишь тут. И он ушёл так же тихо, как и пришёл. Алейна обернулась к Роберту. Его липкие, пахнущие кислым молоком ручонки крепко вцепились в её руки, дрожа от нетерпения. Она глубоко вздохнула. — Когда маленький Робин вырос, он стал таким же великим Орлом, как и его отец, и все твари земные явились принести ему присягу на верность… Слабенький птенчик будет мёртв задолго до самых страшных зимних снегов, мёртв от ещё более сладкого, цепенящего забвения, но пока что Алейна убаюкивала его сказками — ложью во благо — развлекая приключениями мужчины, которым этот мальчик не станет никогда. Как никогда больше не увидит весну, если она, конечно, придёт. Но это всё потом, а пока что Алейна споёт ему сказку о чести и отваге серебряным голоском, которым её наградил отец. ***** К счастью, маленький тиран заснул прежде, чем у неё закончились идеи для сказок. Алейна удерживалась от вздоха облегчения до тех пор, пока не выскользнула из покоев Роберта, оставив мальчика мирно дремать, время от времени тихо посапывая во сне. Бросив взгляд на стражников снаружи, Алейна побудила их этим запереть за ней дверь. Милость, гарантирующая, что девушку не потревожат в собственной постели, по крайней мере, не этот мальчик. Алейна отправилась через тёмные переходы в уединённое крыло замка, где подальше от посторонних глаз располагалась горница её отца, и, так уж совпало, его и её спальни. По пути ей встретились лишь несколько слуг, не обративших ни малейшего внимания на её полуночные хождения. Отец отказался от более просторных и более приличествующих лорду покоев в пользу Роберта, и с его стороны это было весьма великодушно. И, в конце концов, это было так естественно, что его дочь устроилась в соседней комнате. Подойдя к горнице, Алейна не стала беспокоить отца стуком, просто вошла внутрь и по обыкновению заперла тяжёлую дубовую дверь за собой. Хорошо смазанная задвижка скользнула на своё место с мгновенным щелчком. Отец с пером в руке сидел за столом, заваленным грудами пергамента. Различные свитки были разбросаны тут и там в ювелирно управляемом хаосе, скрывая наиболее важные документы от случайных взглядов. Лунный свет лился сквозь окна, окутывая то, что не освещали факелы и свечи, лёгким холодным мерцанием. Отец посмотрел на неё с улыбкой, коснувшейся уголков его глаз, и откинулся на спинку стула, отодвигая его от стола: — Вот это сказка была сегодня. Алейна улыбнулась в ответ одной из своих притворно застенчивых улыбок — небольшое кокетство, дабы оттенить противоречие между скромным видом и лёгким покачиванием бедёр при её приближении к столу. — Эта сказка погрузила Робина в сон. — И не потребовалась чрезмерная доза лекарства, Алейна не произнесла этого вслух, но тем не менее отец её услышал. — Он провёл весь день без приступов. — Какое достижение, — сухо заметил лорд Бейлиш, а затем похлопал себя по колену со сладострастной усмешкой, — подойди и поцелуй своего отца. Алейна ощутила, как у неё перехватило дыхание от странной смеси желания и тревоги, которую Петир Бейлиш всегда вызывал в ней — первое чувство преобладало над вторым, но никогда не заглушало его полностью. Едва она приблизилась к Петиру, он усадил её к себе на колени, положив руки на её бёдра, и окинул оценивающим взглядом. Ему всегда нравилось смотреть. Алейна даже не вздрогнула от столь пристального внимания, давно привыкнув к подобному. — Нам не хватало тебя за обедом, отец, — проворковала она, чуть обернувшись, просто чтобы посмотреть, как он ответит ей. И была вознаграждена тем, что он заставил её покраснеть, прекрасно зная, как разжечь возбуждение. — Прости, милая, но я был так занят, — ответил он извиняющимся тоном, который полностью противоречил его плотоядному взгляду и пальцам, надавливающим на впадинки на её бёдрах. Алейна обвила его шею руками и нежно провела ноготками по его коротким волосам на затылке, используя свои действия как средство, чтобы посильнее прижать Петира. — Миранда спрашивала о тебе. Опять, — мысленно добавила она с лёгкой досадой. Петир приподнял бровь, выказав лишь слабую заинтересованность, явно поглощённый только тем, как Алейна прижималась к нему и удерживая её на своих коленях, чтобы её движения были ещё приятнее. — В самом деле? Надеюсь, ты передала ей мои извинения. Алейна кивнула. — Да, и пообещала ей приглядеть за тобой. — Такое почтительное дитя, заботящееся о благополучии своего отца, — Петир улыбнулся шире, а его серо-зелёные глаза потемнели от сладострастного удовольствия. — Вынужден признаться, что я довольно голоден. Алейна поджала губы в притворном раскаянии: — Прости, отец, я ничего не принесла тебе. Он рассмеялся и, подняв руку, провёл большим пальцем по её губам. — Не стоит беспокоиться, моя дорогая, — прикосновение его пальцев к щеке Алейны можно было считать отцовской лаской до тех пор, пока его рука не спустилась к её плечу, поглаживая кожу, приспуская платье и обнажая одну грудь. Тот взгляд, которым Петир наградил её прежде чем наклониться к её груди, был самим воплощением греха. — Здесь уже есть всё, что мне нужно. Алейна помнила, насколько сильно потряс и взволновал её первый поцелуй Петира много лун назад, прежде чем она как следует разобралась в себе, чтобы решить — нравится ли ей то, что Петир с ней делает, или не слишком. Тот поцелуй был таким чистым и невинным по сравнению с теми, которым они предавались сейчас. Та девушка, Санса, пришла бы в ужас от бесстыдных стонов Алейны, которые та издавала, чувствуя, как борода Петира щекочет её шею — будто по ней водят туда-сюда перьями. Петир покрывал её кожу жаркими поцелуями, каждый из которых заканчивал лёгким нежным укусом. Какая-то часть Алейны желала, чтобы остались отметины, хотя ей пришлось бы скрывать их от своих служанок. Алейна ахнула, когда Петир накрыл ртом её обнажившуюся грудь и начал сосать её и покусывать, а его руки тем временем скользнули под её юбки, прокрались под бельё и стянули его прочь вместе с плотными шерстяными чулками. Алейна нетерпеливо развела бёдра, открывая себя его тёплым пальцам, унизанным холодными перстнями: Петир никогда не снимал их, и эта противоположность всегда заставляла Алейну быстро намокнуть. Одной рукой Петир осторожно гладил Алейну между ног, дразня и мучая её клитор мягкими касаниями большого пальца (он с удовольствием просветил Алейну насчёт её тайного местечка, чтобы затем испытывать не меньшее удовольствие, наблюдая за её ощущениями), а другой рукой сжимал её попку. Алейна уверенно действовала в ответ, просунув руку под край туники Петира и касаясь полосы загрубевшей кожи, разделившей его тело куда более отчётливо и точно, чем была разделена его личность на эти две сущности в едином сосуде — чудовище и мужчину, который вырос из мальчика, когда-то любившего её мать. Каким-то образом Алейне удалось в несуществующем пространстве между ней и Петиром ослабить шнуровку его бриджей и проникнуть внутрь, обнаружив его в полной боевой готовности. Алейне нравился плавный переход от мягкой кожи снаружи к железной тверди под ней. Задавая тот темп, который любил Петир и которому он так терпеливо учил её, Алейна оказалась вознаграждена сполна за прилежную учёбу — приглушённым стоном и сжиманием зубов вокруг бутона её соска, приводящим её в возбуждение. Петир терзал её грудь так, что удовольствие от его ласк сменялось болью, а в тот момент, когда Алейна подумала, что больше уже не выдержит, он перешёл ко второй груди, начиная всё заново. Стоит только вспомнить, как Алейна краснела ещё совсем недавно, когда Миранда дразнила её. Алейна даже не представляла, что захочет узнать ответ на тот дерзкий вопрос Миранды, тем более — что узнает его. Ведь воистину безнравственно и ужасно для дочери знать размер пальца её отца, чувствовать вкус его семени на своём языке и страстно желать ощутить его поцелуй на своих нижних губах? Смутная перспектива её неизбежного брака и нежеланного супруга таяла в такие моменты, как этот, когда они с Петиром оставались только вдвоём, ограждённые от внешнего мира. Алейне нужен был глупый Молодой Сокол, чтобы он любил её, но ничего не поделаешь, в то же время она задавалась вопросом — каково было бы ощущение внутри себя чего-то иного, чем умные пальцы её отца или его острый язык. Станет ли близость с Гарри всего лишь формальной обязанностью, подобной той, которую её мать всегда исполняла на супружеском ложе, или обернётся чем-то более развратным? В присутствии Алейны, как предполагаемой незаконнорождённой, служанки болтали более свободно. По предварительным сведениям, любезно предоставленным Алейне одной из кухонных девок, с которой спал Гарри, то, что можно было ожидать на брачном ложе, выглядело притягательным лишь с виду, а на деле было полно бестолковой суетливости и самовлюблённости. Совсем не то, что мягкие и осторожные прикосновения Петира, настойчивые, но будто уговаривающие и никогда не принуждающие. Алейна подозревала, что Петир во многом очень отличается от большинства мужчин. По крайней мере, если верить Лизиным безумным кошачьим воплям. Алейна заглушила свой крик, уткнувшись в роскошный шёлк дублета на плече Петира, а затем, прижав лицо к надушенной коже его шеи, она раскачивалась на нём, а Петир возносил её всё выше и выше, к самому пику наслаждения, пока внезапно не остановился. Алейна издала разочарованное рычание, нетерпеливо дёрнув Петира за волосы, но лишь ощутила изгиб его ухмылки на своей груди. Петиру нравилось мучить её подобным образом, как будто желание Алейны было неким инструментом, на котором приятно побренчать на досуге. Но даже когда Петир тянул слишком долго и ожидание Алейны становилось совсем невыносимым, он никогда не оставлял её неудовлетворённой. Петир отстранился с гордым видом и уложил Алейну на край стола — с задранными юбками и широко расставленными ногами, — любуясь своим творением в вызванном им состоянии с неким самодовольным благоговением. — Как мне повезло обладать дочерью, устраивающей мне такой пир, — игриво проворчал он. — Отец, пожалуйста, — воскликнула Алейна таким похотливым тоном, что он осрамил бы её мать. Петир усмехнулся, любуясь тёмным сочным местом, пылавшим между её ног. — Ты так мило просишь, девочка моя, как я могу тебе отказать? Алейна чуть не зарыдала от облегчения, когда рот Петира коснулся её там и его язык принялся самоотверженно трудиться, поочерёдно то проникая внутрь неё, то лаская клитор. Петир продолжал лизать, пока его борода не промокла, а у Алейны не осталось сил даже стонать. Он бросал на неё взгляды, пока она вспыхивала снова и снова. Наконец она не могла уже вынести больше и слабо оттолкнула его. Он подчинился — по крайней мере, она так подумала — с усмешкой откинувшись на спинку стула, а затем вдруг просунул руку между её ног. Несмотря на то, что Алейна тут же вцепилась в его запястье, подушечка его большого пальца коснулась сверхчувствительного клитора, настойчиво лаская и продлевая сладкую агонию. И Алейна вскрикнула, когда Петир ущипнул комочек её истерзанной плоти, вновь погружая её в жаркое блаженство. — Хорошая девочка, — промурлыкал Петир, и в его похвале прозвучала почти безжалостная одержимость, которая не должна была бы вызывать такое тепло в груди Алейны. Он встал между её ног и наконец соединил свои губы с её губами, разделяя с ней горьковатый вкус её влаги и сплетаясь языками. Когда к Алейне вновь вернулась способность думать, она обвила пальцами надолго оставленный член Петира. Ещё несколько резких движений, и Петир излился в её руку, а её имя — данное ей при рождении, то, которым назвала её мать — гортанным звуком слетело с его губ в тот самый момент, когда капли его семени покрыли её пальцы, частично попав на тунику Петира и на платье Алейны, сбившееся у талии. Ей придётся самостоятельно вычистить всю их одежду, как она уже делала это раньше множество раз. Петир рухнул обратно на стул и притянул Алейну к себе на колени, а она обняла его. Их дыхание смешивалось, и остывала покрытая потом кожа — это были намного более интимные объятия, чем те светские прикосновения, которыми они обычно обменивались. Алейна увидела, как Петир бросил взгляд на кровать, которая стояла в его горнице, словно в борьбе с самим собой. Здесь пролегала граница, которую они ещё не нарушали. Алейна всегда удалялась в свою спальню, а Петир в свою, навестив Алейну в поздний час, когда ночь уже постепенно превращалась в утро. Должно быть, довольно приятно лежать рядом с Петиром, но оставался риск, что даже пребывая в таком удовлетворении, Петир может утратить свой хвалёный самоконтроль. Он был буквально в шаге от того, чтобы нарушить святость супружеского ложа, и хоть девственность Алейны и была предназначена Гарри, Алейна видела, как решимость Петира колеблется, всё больше склоняясь к тому, чтобы оставить невинность девушки для себя. К счастью или на беду Алейна присоединилась к Пересмешнику в его полёте к высотам, но будет ли она продолжать лететь верхом на его спине или зажатой в когтях, всё ещё оставалось неизвестным. Она сама толком не знала, хочется ли ей обосноваться в гнезде, которое Пересмешник так старательно и кропотливо возводит на вершине, или лишь мимолётно его украсить. Время покажет.