Пожалуйста

Я готов. Готов сидеть у твоей кровати ночами, рыдая, выхаркивая последние остатки своего жалкого существования, заливая слезами все, мне кажется, ими можно было даже наполнить бассейн, в котором потом я бы и утопился. Готов быть твоей маленькой собачонкой, которая прибегает к своему хозяину, когда тот произносит хоть что-то отдалённо напоминающее его имя, тебе же достаточно просто лишь вздохнуть, и я сорвусь с любого места на планете, брошу всех, и сразу же прибегу к тебе. Готов терпеть все, что будет после этого. Пусть ты будешь хоть парализован до конца жизни, пусть тебе придётся ампутировать конечности, да что, мать его, угодно, но я никуда не уйду, я буду по-прежнему проводить с тобой все свое время, свободное и нет, я буду жить под мостом, питаясь дохлыми крысами, и думая о том, что тебе сейчас хуже, чем мне, и что я должен быть рядом. Готов к боли. Абсолютно любой, будь это боль от полицейских дубинок, которые опять выгоняют меня из больницы, в которую я забрался только ради тебя, будь эта та самая боль, забирающаяся под ребра и ломая их, выкручивая и поворачивая на сто восемьдесят градусов, раздирающая грудную клетку, оставляющая истекать кровью на этом ебаном морозе, который теперь повсюду, ведь моим солнцем был ты. А теперь это солнце скрылось, и я не знаю, когда оно взойдёт или случится ли это вообще, знаю только то, что сейчас мне настолько хуево, что от того, чтобы взобраться на этот мост и уже наконец все кончить, мне остаётся всего пару шагов и я абсолютно готов их сделать, но… Ты же должно выйти, мое солнце, я нужен тебе. Я готов верещать как девчонка только от того, что ты опять пошевельнул этим гребаным пальцем ноги, который мне уже хочется оторвать и повесить себе на шею как знак того, что ты, мой милый, ощущаешь моё присутствие и тебе правда становится легче, так ведь? Твой врач говорит, что это просто судороги, и на самом деле ты до сих пор летаешь где-то далеко, не осознавая даже, что тут, на этом вполне конкретном клочке земли, остался кое-кто, для кого ты очень важен и ради тебя он может сделать все, только пошевели этим пальчиком ещё раз. И ты делаешь это. Снова и снова, все чаще и чаще ты им шевелишь. Этот врач опять говорит о том, что ты ничего не чувствуешь и о том, что не стал ты ни в какой мере шевелить чем-либо чаще, это просто я настолько ебнулся, что сижу тут уже неделю без перерыва на что-либо, и опять считаю веснушки на твоём лице. Эти веснушки — причина, которая не даёт мне заснуть и причина, по которой я просыпаюсь. Сон обычно выходит не больше двух часов, но эти два часа самые счастливые за последние полгода. Полгода, наполненные болью и страданиями, сначала бессмысленными шатаниями по улицам и отбиранием у прохожих денег на очередную порцию самого дешёвого кофе или виски или сигарет или таблеток или наркотиков, а потом ко мне вдруг пришло осознание, что я должен быть с тобой, что я нужен тебе, что ты нужен мне. Но этот ебаный врач, который наверняка купил свой диплом в переходе, в который раз говорит, что скоро и мне понадобится помощь, что скоро я буду плеваться кровью, что скоро я начну терять сознание от голода и недостатка сна, что скоро скоро скоро… Что ты не чувствуешь меня, не ощущаешь, и тебе все равно где я нахожусь, и за эти слова, клянусь, я чуть не разбил ему все лицо, хотя никогда и не дрался, но в этот момент я хотел уже хоть каких-то эмоций кроме этой вечной, липкой и так противно чавкающей в груди боли. Мне никогда не было важно, что произойдёт в следующую секунду. Было важно, что сейчас ты лежишь передо мной с закрытыми глаза под монотонное пищание кардиостимулятора, потому что твоё сердечко настолько слабое, что не может само уже биться, и к тебе подходят кучи и кучи проводов, которые, кажется, если сейчас оборвутся и упадут на тебя, тут же раздавят. Готов любить тебя, Эдди. Я всегда это делал и всегда буду. Я сделал бы все, я отдал бы все, чтобы только тебе было хорошо. Я бы перестал называть тебя Эдс, я бы перестал хоть как-то упоминать твою маму, я бы перестал делать все эти мерзкие штуки, которые так бесили тебя, ведь я уже давно отвык от этого. Зато я привык к опустошению, которое теперь не может не сопровождать меня везде, где я только хожу, но я и не хожу уже, только сижу рядом с тобой, мой мальчик. Это чувство спокойствия, которое нахлынывает каждый раз, когда я лежу с выплюнутыми червивыми лёгкими на улице, которая теперь кажется самым ужасным местом на планете, ведь больничная койка стала такой родной. Ты же понимаешь, что я готов, да? Я кричу тебе это в очередной раз, хотя голос уже давно сорван, ведь меня опять крутят полицейские за избиение или кражу или наркотики или что бы там они не придумали, мне это не важно. Я готов, Эдди, я готов готов готов. Только пожалуйста. Открой глаза. Открой их и посмотри на меня. Скажи моё имя. И если ты сделаешь это, то, клянусь, я сделаю все, что обещал. Но в этот раз все по-другому. Почему полицейские как обычно не отпускают меня, когда узнают от медсестёр всю правду? Почему я до сих пор сижу в этой камере и считаю секунды до того, как опять окажусь в больничкой палате и крепко сожму твою руку, а потом отпущу, ведь тебе же больно, ты же все чувствуешь. Да? Но что-то не так. Они постоянно перглядываются и шепчутся о чем-то, но я не могу услышать ни обрывка фразы, ведь в ушах опять стоит ужасный шум, предвещающий очередной обморок. Сквозь этот шум кажется, что вы хотите что-то сказать и мне, и в этом состоянии я даже умудряюсь услышать то, что лучше бы не слышал никогда. «Его отключили от аппаратов сегодня утром, сэр.Это уже ничего не решает, шанс того, что он выживет, был меньше одной сотой процента.Мы знаем, как много он для вас значил, поэтому предлагаем…» Договорить вы не успели, ведь я упал и отключился. Отключился ровно настолько, насколько отключился и ты, Эдди. Моё солнце зашло и рассвет больше никогда не настанет. А смысла дальше жить без тебя я не вижу. Ты только знай. Пожалуйста, знай. Все свое последнее время я провел с тобой. Все твоё последнее время ты провел со мной. И я Тебя Люблю