while im counting your moles.

Панси сидит в одном из тех уединённых мест, окруженных стеллажами и книгами, в которое мало кто приходит просто так. Но Паркинсон, как ни удивительно, входит в это «мало кто». Поэтому сейчас, холодным январским вечером, уже-не-такая-уж-и-юная ведьма сидит на тёмно-коричневом диванчике в самом удалённом углу столь любимой библиотеки, поджав под себя ноги и еле заметно поёживаясь от холода. Она любит проводить тут часы свободного времени за выполнением домашнего задания вместе с Малфоем, или же просто сидеть и читать английскую классику, которую так недолюбливает Забини, но которую так обожает сама. Сейчас же был тот вечер, когда хочется просто сидеть и смотреть в потолок; желательно, чтобы никого вокруг. После войны Панси замыкается в себе окончательно - лишь изредка перекидывается фразами с Драко и Блейзом в общей гостиной, да опускает глаза, если кто вдруг окликнет. Держится ото всех на расстоянии в 2-3 шага и никогда не поднимает голову, уверяя себя саму, что ботинки в сотни раз интереснее. В основном её либо игнорируют, либо крикнут в спину едкое «Стукачка!». И тогда на глаза либо слезы, либо чёрная дымка. «Мне тоже хотелось выжить!» - кричит с остервенением сердце, но на лице лишь каменная маска и натянутая улыбка. А когда видит кучерявую шевелюру в конце коридора тут же пытается найти пути отступления. Гермиона Грейнджер, что только за первые четыре месяца восьмого курса, успевает поставить болезненное клеймо на сердце – клеймо безответной, но искренней и невинной любви. Кудрявое несчастье (конечно же всё наоборот) заполняет всю её жизнь своим присутствием: она садится рядом за завтраком и обедом (Панси не появлялась на ужинах), ест горячие тосты с малиновым джемом, пьёт кофе со сливками, иногда подкладывая Панси на тарелку гроздочку вишен; она садится с ней на уроках, пишет трудолюбиво конспекты и никогда не будит Паркинсон на лекциях, так как знает, что такое ночные кошмары; она гуляет с ней возле озера молчаливо, а потом садится под ивой, расстилая клетчатый плед и читает Панси Гомера; она стоит рядом в совятне, разделяя молчание на двоих и накладывая незаметно на мантию Паркинсон согревающее. За эти месяцы она еще ни разу ничего не сказала Панси. Лишь была рядом молчаливой поддержкой, с еле-еле скрываемым переживанием в глазах. Не нарушала личное пространство, не впивалась глазами в глаза и не пыталась допытаться до правды. Панси Паркинсон не замечает, как успевает влюбиться в Гермиону Грейнджер. Не успевает заметить, а когда понимает - было уже поздно, чтобы отступать. И вот, она расплывается в улыбке, когда Грейнджер снова садится рядом с ней за завтраком и кладет на тарелку тост, и, к сожалению, короткие волосы не успевают скрыть расползающиеся уголки губ. Но даже если Гермиона и замечает этот мимолётный раскол, то очень хорошо скрывает свои эмоции в кружке кофе. Похоже, кто-то приоткрывает окно, потому что по ногам пробегается игривый холодок, забираясь под свитер, вызывая табун мурашек и касаясь невидимыми пальцами шеи. Сбоку раздаётся шорох, но Панси почему-то не реагирует, хотя после войны дергается от каждого щелчка-хруста-стука-шепота. На плечи опускается такой же клетчатый плед, который обычно валяется под ивой возле озера, и Панси приглушенно вздыхает, наблюдая за тем, как Гермиона садится рядом с ней на диванчике. Топлёный шоколад встречается с кристальным нефритом. Гермиона, почему-то смущенно, улыбается уголками губ и аккуратно убирает выбившуюся из хвоста прядку за ухо, сжимая в руках знакомую Паркинсон книгу – «Портрет Дориана Грея». Панси, почему-то не дыша, заглядывает в лицо неожиданной гостьи и сжимает холодными пальцами уголки пледа, обхватывая себя за плечи. Несколько долгих мгновений. Уютная тишина, но тревожные переглядывания и постоянная смена эмоций, словно читают мысли друг друга. Гермиона отводит взгляд на мгновенье, разглядывает книжные полки и закусывает нижнюю губу, словно решаясь на что-то. И решается. Закрывает глаза, слегка сбивчиво выдыхает, садится прямо напротив Панси на этом крошечном тесном диванчике, облокачивается о подлокотник, переплетает свои ноги с ногами непонимающей ничего ведьмы напротив, накрывает обеих пледом и открывает книгу, впиваясь пустым взглядом в строки. И неважно, что книга верх ногами, у Гермионы сейчас точно также, только внутренний мир. Панси смотрит немигающим взглядом долгие секунд тридцать, а потом сползает вниз, прячась за острыми коленками и закрывая горящие уши руками. Гермиона поймет, что кажется что-то не так, и почему это «п» превратилось вдруг в «ш» без палочки посередине, накроет злосчастной книгой лицо и вдруг засмеётся. Знаете, так иногда дети смеются, когда у них на глазах творят волшебство – искренне-потаённо-негромко. Панси тоже начинает хихикать, и никто им не может помешать сейчас. Ведь уже 2 часа ночи, и в библиотеке только в их углу горит свет. Да и какой комендантский час? Они пережили войну - им положено немножечко больше. Позже, на смену детскому веселью вновь возвращается смущение. Оно заливает Панси с головы до ног. Загораются кончики ушей, на щеки неаккуратными мазками наносят малиновую краску, голова начинает кружиться и мысли спутываются в разноцветный клубок, не желая распутываться обратно. Она закинет голову назад, пытаясь вернуть потолок и стены на привычные места, рассматривая при этом резвящиеся блики от свечек. Что же, вечер откровений, да, Грейнджер? -Хаа.. Иногда ты настолько несносно очаровательная, что у меня сносит голову, ты в курсе? Гермиона подозрительно затихает, кажется даже не дышит, но Панси чувствует как она вздрагивает. Ну хоть не сбежала сразу. Набирает в лёгкие побольше воздуха и продолжает, надеясь, что голос не дрогнет. -За эти 4 месяца ты единственная, не считая Драко и Блейза конечно, кто вообще.. была рядом?? И я благодарна тебе. Правда благодарна. Но у меня есть только один вопрос: за-.. -Я люблю тебя, Паркинсон. Воздух словно выбивают из лёгких, Панси глупо хлопает ресницами, а потом до неё медленно доходит смысл сказанного: «Я. Люблю. Тебя. Паркинсон.». Почему-то становится горько, такого ведь не может быть правда? Она выбирается из-под пледа, ступает босыми ногами на холодный пол, кидает небрежно книги в сумку и уже собирается уходить. "Зачем так шутить надо мной.." -Паркинсон, я не шучу. Девушка останавливается, разворачивается вполоборота и бросает с тревожным надломом в голосе, стараясь делать вид будто ей всё равно, как будто сердце не колотится как сумасшедшее. -Не надо жалеть меня, Грейнджер. На глаза наворачиваются слёзы и Панси сжимает краешек свитера тонкими трясущимися пальцами. -Мне не нужна твоя жалость, мне… - судорожный поток слов прерывается. Панси глотает воздух и наконец решается: -Мне просто нужна ты. Слёзы уже откровенно катятся по щекам и Панси хочет смахнуть их раздражённо рукавом, но чувствует нежное, почти невесомое прикосновение к коже, вздрагивает всем телом и удивлённо поднимает глаза. Перед ней, конечно же, Грейнджер. Грейнджер, которая уже на голову выше. Грейнджер с низким хвостом и растрёпанными волосами. Грейнджер с топленым шоколадом в зрачке - 60% какао, оставшиеся 40% - чистый сахар. Грейнджер, которая сейчас искренне улыбается Панси и смахивает слёзы с её щек. Грейнджер, что стала личным несчастьем и благословением всего за 4 месяца. Грейнджер – путеводная звезда на чёрном тревожном небе. -Я люблю тебя, Панси Паркинсон. Глупая улыбка и загоревшиеся искорки в глазах. -Я тоже люблю тебя, Гермиона Грейнджер. И топлёный шоколад в кристальный нефрит. И биение сердца совпадёт с биеним сердца в грудной клетке напротив. И хочется, чтобы так на бесконечно долгое "вечно". И под прекрасной складочкой века Панси замечает родинку – коричневую звезду. Привстаёт на цыпочки, косается аккуратно губами, начиная отсчёт в голове - «одна» и ловя судорожный вдох Гермионы. Также аккуратно коснется звездочки на щеке - «вторая»; на изгибе запястья - «третья»; за ухом найдется «четвертая», а над бровью – блеклая «пятая». Панси коснется каждой родинки губами, досчитает до 21 и очнётся вдруг, с тревогой заглядывая Гермионе в глаза. А у той в омуте зрачка плещется нежность, немного болезненная - видимо слишком сильная - смущение и бесконечная радость. Она обнимает лицо Панси руками, аккуратно поглаживая щёки подушечками пальцев, невесомо поцелует в кончик носа и Паркинсон запутается пальцами в волосах, уткнётся покрасневшим носом в шею, вдохнет запах апельсинов и корицы и расслабится, наконец, впервые, за несколько лет. И Панси обещает себе позже посчитать их все до единой. Все до единой звёздочки её кучерявого счастья.