Сошли с ума

Саша просыпается от громкого визга несмазанной калитки. Она спросонья мало понимает, что происходит, почему здесь высокий работник этого жуткого места, ведь даже для завтрака и душа слишком рано, что уж говорить о толпе людей. За неделю девушка привыкла к тому, что все её обсуждают и фотографируют, что разговаривать ни с кем нельзя, что кормят один-два раза в день какой-то дешёвой чепухой, что скоро наступит конец сентября и необходимость придумывать, как согреваться. Отсюда выхода всё равно нет. — Эй, — её уже неделю не называют по имени. Для всех Саша просто «эй, ты, животное». — Смотри, я тебе подружку привёл. Сама сдалась. Говорит, что без тебя не может. Молодой человек заводит внутрь вольера девушку, а та обессиленно падает на землю, даже не писка не издаёт. Сна будто и не было никогда — так незаметно и бесследно он уходит. Она здесь. Ярослава. Яра. Ярочка. Саша хочет спросить что-то про неё, но молодой человек уходит, скрипнув калиткой снова. Взгляд неровно мажет по часам на маленькой постройке-душевой — она должна открыться только через час. Девушка осторожно подползает к Ярочке, подсознательно боясь как-то навредить. Ярочка же такая нежная и хрупкая, может рассыпаться в руках. Настоящая. В юбке чёрной, пиджаке, расстёгнутой на пару пуговиц белой рубашке и ослабленном галстуке. Любимый наряд Саши. И волосы чистые, короткие. Специально готовилась. — Саша? — она приоткрывает глаза, в их глубине усталость и удовлетворение, а на губах улыбка. — Я здесь, наконец-то. — Что ты здесь делаешь? Что они с тобой сделали? Ты как будто войну прошла, — Саша знает и чувствует, что голос дрожит, руки дрожат, всё дрожит. Внутри сражаются счастье от присутствия лучшей на свете девочки и страх по тому же поводу. Она не должна быть здесь. Она должна быть дома с родителями и сестрёнкой. Она должна быть в школе. Не здесь. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. — Тебя неделю не было. Как я, по-твоему, должна была жить, зная, что тебя тут как животное держат? — Господи, ты сумасшедшая, — Саша качает головой и рассматривает лицо Ярочки, дабы высмотреть хотя бы немного лжи или увиливания. — Я хочу умереть тут, с тобой, — искренне отвечает она, садясь на колени перед Сашей, берёт в руки нежное лицо. — Я не смогу жить, если тебя тут одну сведут в могилу, — она оставляет следы горячих сухих поцелуев на щеках, подбородке и губах. Саша качает головой и цепляется за запястья, будто за спасательный круг, и смотрит с полубезумием в спокойную синеву. — Не говори так! Это меня поймали, не тебя! Это я не успела удалить историю и спрятать дневник! Ты не при чём, — Саша не верит, всё мотает головой из стороны в сторону. Ярочка перехватывает её руки, переплетает пальцы. — Я уже тут. А вообще, я надеялась на более тёплый приём, а не на наезды, — новоприбывшая демонстративно дует губки и отворачивается, но буквально через секунду разворачивается обратно и вскакивает на ноги. — Раз уж я здесь, расскажи, как тут заведено. Чем кормят, когда? В душ ходишь? А туалет тут где? Саша зажмуривается и спустя пару мгновений распахивает глаза. Она не мираж, она всё ещё здесь. — Душ открывают в шесть, завтрак в семь, обед в три, ужин в восемь. Кормят хренью всякой, тебе не понравится точно. Люди приходят в восемь. С ними разговаривать нельзя, принимать от них что-то нельзя. Спорить с экскурсоводами нельзя, а то бывали случаи в соседнем вольере, где парни сидят, так их там всех наказали, на день кормить перестали. Пить можно когда угодно, вон там, в углу возле душевой, стоит миска, её доливают ближе к вечеру, тебе скоро такую же должны принести, — Саша наблюдает за изменениями в лице Ярочки, видит, как удивления становится всё больше. Не ожидала, что всё настолько как у животных. — Туалет возле душа, видишь же пристройку синюю? Он приличный довольно, там есть освежитель воздуха, бумага, мыло, раковина, правда, вода всегда холодная, но это не так уж и важно. Я иногда втихую, когда посетителей почти нет, доливаю в миску воду там. — А спать где? — интересуется новоприбывшая, оглядывая территорию вольера. — Пока на улице, — Саша пожимает плечами. — Домик-укрытие нам обещают построить ближе к декабрю. Мне так работник местный говорил, но пока что никто даже замеры делать не приходил. Ужас на её лице вполне понятен. *** — В прошлом вольере, дети, мы видели представителей вида Гей обыкновенный, а здесь мы можем познакомиться, скажем так, с женским вариантом тех любопытных животных. Лесбиянка обыкновенная. Кстати, вам повезло: только вчера тут была одна, а теперь их целых две. В отличие от геев, было даже время, когда лесбиянок считали людьми, они присутствовали в искусстве и даже были популярны. Эти очень похожи на солисток группы «Тату», которые использовали образ лесбиянок в начале двухтысячных. Хорошо, что это был лишь образ, настоящих вряд ли бы на сцену выпустили. Десять часов утра, и с группой школьников приходит первый экскурсовод. Саша и Яра уже минут десять играют в разные игры с ладошками, в том числе и в любимую из детства «Дон-дон-дери», которую только сегодня и вспомнили. — Эта женщина меня бесит, — тихо произносит Яра, пока Саша повторяет слова известной игры, и продолжает с ней одновременно. — Она меня тоже. На прошлой неделе приходила каждый день в это же время и несла ту же ахинею. Сейчас скажет про Запад, — тем же тоном отвечает Саша. — К сожалению, в нашем современном мире только российские учёные смогли доказать животную сущность геев и лесбиянок. В Европе и Америке наука бессильна перед лгбт-лобби, потому у них сейчас дети могут менять пол в пять лет и ходить на гей-парады, где мужчины ходят либо голыми, либо на каблуках и в платьях, — женщина-экскурсовод повышает голос с каждым словом, и к концу рассказа её, кажется, слышит весь зоопарк. — Можно я её прибью? — совершенно буднично интересуется Яра, но в голубых глазах видна злость. Саша качает головой. — Нет. Ты худее меня, тебе нужно кушать. Девушки начинают новую игру, параллельно напевая мелодию «Учат в школе». — Когда меня забрали, что в школе было? — Да ничего не было, — хмыкает Яра. — Сказали просто забыть про Сашу Казьмину, она оказалась лесбиянкой. А я помню, как в детстве с классом ходила в зоопарк и как мне прям в память врезались три девушки, которые были бледные такие, а потом умерли прям на наших глазах. От чего — нам не сказали. И вот я как про тебя услышала, ужас такой охватил. За тебя. Из вольера же не выпускают, держат как настоящих животных. — Ярочка? Саша? — пищит знакомый детский голос со стороны. Они одновременно поворачиваются, и Яра тут же подрывается с места, Саша еле успевает перехватить её за талию. — Почему они здесь? Они же хорошие. — Сонечка здесь, — шепчет Яра, поглядывая на новоприбывшую группу школьников с другим экскурсоводом. — Я и забыла, как она говорила, что сегодня в зоопарк пойдёт с классом. — Как тебя зовут? — интересуется мужчина-экскурсовод, наклоняясь к девочке, что подала голос. — Соня, — отвечает она. — Понимаешь, Соня, они — лесбиянки. Как геи, которых мы видели в прошлом вольере, только девочки, — он кривится. Саша видит, что её самые родные и любимые глаза наполняются слезами, и прижимает их обладательницу к себе крепче. — Но они же не животные какие-то. Такие же люди. Ярочка, например, любит петь, в компьютер играть и шоколадки есть. А Саша, когда приходит в гости, всегда приносит вкусняшки какие-нибудь. Я их от Яры прячу каждый раз, чтобы она не съела, — Соня улыбается, смотря на девушек в вольере. — А потом мы фильм какой-нибудь смотрим. Разве так ведут себя те, кого нужно сажать в вольеры? — Ты маленькая ещё, Соня, не понимаешь, что геи и лесбянки слишком опасны для общества. Это даже учёные доказали. Ты видела Европу? Торжество деградации, — фыркает мужчина и сплёвывает в сторону вольера. Саша показывает ему язык, не сдержавшись. Отвратительный человек. Как его только к детям допустили? — Мы ездили с мамой и с Ярочкой в Чехию на каникулах. Никакая там не деградация, всё как в России, только пейзажи красивее и язык другой. И даже если геи и лесбиянки опасные, то разве опаснее убийц и воров? Почему они живут среди людей? Вот Ярочка и Саша добрые, мухи не обидят. Однажды даже от хулигана спасли! Они улыбаются. Да, было дело, пригрозили одному наглому задире, который Соню донимал, что расскажут о его злодеяниях матери, тот испугался и оставил девочку в покое. — Ты будешь спорить с учёными? — слышно, что экскурсовод усмешку еле сдерживает. — Да, буду! Это моя сестра и её подруга, которая мне тоже как сестра почти! Я их знаю лучше, чем какие-то учёные! — кричит Соня, но ей рот тут же затыкает женщина, в которой Саша узнаёт классную руководительницу. Группа спешно уходит. Ярочка начинает тихо плакать. Холодает. — Я не должна была уходить и оставлять Соню. Её же все заклюют в классе, — она шмыгает носом. Так больно от этого, в сердце будто маленькие иглы вонзаются. Саша берёт маленькую ручку в свою. — Соня даже взрослому умудрилась возразить. Так что выкарабкается. А вот они сами — не факт. *** — Привет, девчонки, — к девушкам с тарелкой, полной супа, и ложкой подсаживается с той стороны сетки парень. Но при ближайшем рассмотрении становятся видны морщинки на лбу и возле глаз, так что это, скорее, не парень, а молодой мужчина. Саша давится своей похлёбкой. Она тут неделю, а он только сегодня с ними заговорил. Но как только удаётся проследить за направлением его заинтересованного взгляда, становится понятно, почему. Саша еле сдерживает собственнический гнев. Если этот мужик хотя бы попытается склеить Ярочку, Казьмина ему точно кое-что очень чувствительное откусит. Его сосед чуть поодаль закатывает глаза. И подсаживается к мужчине. Он молодой, лет двадцати приблизительно, а его рыжие лохмы, кажется, специально против хозяина бунтуют, раз от каждого движения руки торчат всё больше. Кажется сначала очень серьёзным, но потом лучезарно улыбается девушкам, так, что и Саша, и Яра не могут сдержать улыбки. — Я пришёл тебя переводить, — обращается он к мужчине. — А то одна из этих прекрасных дам уже готова была тебя с потрохами съесть. — Да я уже понял, — усмехается тот и обращает карие, почти чёрные глаза на Сашу. — Не волнуйся, я на твою даму не претендую. — Подтверждаю. Среди нас двоих он — самый гейский гей, — смеётся рыжий парень и тут же получает слабый толчок локтем в бок. — Он настолько гей, что его Эдиком кличут. Шутка выходит не совсем хорошей, но это не мешает девушкам взорваться от смеха. — Ага, кто бы говорил, человек по имени Стас, — отвечает Эдик, вызывая у Саши и Яры новую волну хохота. Да уж, молодые люди прям как на подбор. — Яра, — кивает новоприбывшая, салютуя ложкой, и откладывает похлёбку в сторону. Всё равно есть такое не особо хочется. — А это Саша, — она кладёт голову на плечо рядом и улыбается, когда на талию опускается тёплая рука. — Приятно познакомиться, — практически хором произносят молодые люди. Эдик прыскает со смеху. — Наверное, мы скоро будем думать синхронно — настолько давно друг с другом живём, — он смотрит на Стаса, который с некой двусмысленностью во взгляде пожимает плечами. До Саши кое-что доходит. — В смысле? — непонимающе тянет она. — А вы разве не вместе? — Мне парни нравились в последний раз лет десять назад, когда был в самом расцвете подростковых сил. А сейчас я в свои двадцать пять люблю только свою жену, — Стас шумно выдыхает и прикрывает ладонями лицо. Переживает. Саша хочет сказать что-нибудь ободряющее, но ощущает плечом движение челюсти Яры и молчит, чтобы дать возможность спросить о чём-то или прокомментировать тот кабздец, в котором они вчетвером оказались. — Но почему ты тогда оказался здесь, раз женат? — вопрос может действительно показаться грубоватым, но Саша знает, что Ярочка просто не знает, как сформулировать мысль иначе. Да и молодые люди, видимо, не придают интонации значение. — Я сейчас жалею, что когда-то настолько сильно доверял жене. Она нашла мою переписку с одноклассником, в которого я был влюблён в школьные годы. Спросила, что это всё значит, а я верил, что она уникальная, не как окружавшие нас люди, понимающая и принимающая, поэтому даже юлить не пытался, честно признался: да, дорогая, я — бисексуал, но та переписка была давно, а сейчас только тебя люблю и больше никого. Она сдала меня полиции. Меня даже не разводили с ней, сразу в вольер сюда бросили. Может, и развели потом без моего участия, не знаю. Но самое обидное, что я как дурак верил в её доброту и любовь, а наткнулся только на отвращение и презрение, — Стас трёт глаза и переносицу, а после невесело смеётся. У Саши от этого смеха внутренности от ужаса сводит. — Но я её прекрасно понимаю. Ревность и страх, что я пойду налево к парням. Легче пережить измену мужчины с женщиной, чем с мужчиной. — Но ты ведь любишь женщину, она тебя физически привлекает. Ладно мы с Сашей, мы не вписываемся, потому что детей иметь без посредников не можем и влюбляемся исключительно в женщин. Но если ты живёшь гетеронормативной жизнью, как и все натуралы, то где логика? — в голосе Ярочки звучит растерянность. Саша качает головой — не стоит искать логику в риторике людей, считающих других неполноценными просто из-за отличий в романтической и сексуальной жизни. — А им всё равно. Для них главное, что он даже теоретически может спать с мужчиной. Остальное, привлекают ли его женщины, как давно он влюблялся в мужчин, их не интересует, — с горечью в голосе отвечает Эдик. По обе стороны железной сетки воцаряется тишина. Даже несмотря на гул людей снаружи. Саша понимает возмущенное ёрзанье Ярочки на месте. Ей тоже не нравится, что большинство возомнило себя главным по отношению к меньшинству и решило, что спокойно может контролировать его судьбу. Однако сейчас вряд ли можно что-то изменить, да и они все немножко виноваты в том, что попали сюда. В место, где ты — ничтожество, где тебя кормят каким-то мусором и где в тебя безнаказанно можно плюнуть. И где тебя оскорбляют даже взрослые образованные люди. — Простите, «Тату», — шепчет она еле слышно, прижимаясь к девушке рядом всё сильнее и мелко дрожа, — мы всё проебали. *** Для внешне спокойной Саши появление в вольере любимой девушки стало огромной яркой вспышкой, от которого удаётся восстановить силы. Они действительно обе устают от эмоций. Саша просто принимает тот факт, что Ярочка настолько на ней помешана своей непонятной любовью, раз отправилась добровольно в зоопарк, оставив в мире «нормальных людей» родителей и младшую сестру. А Яра понимает, что выход из зоопарка у неё только один — смерть. И она честно хочет верить, что они обязательно сбегут, и их никто не догонит. Однако слишком хорошо помнит тех девчонок, которые умерли когда-то прямо на глазах у посетителей. Ведь и у тех наверняка были мечты о побеге. Девушки вспоминают, что в сентябре, между прочим, вышла «All The Things She Said» и напевают её, танцуют в самых разных стилях и много обнимаются, чем выводят из себя экскурсоводов, если судить по тому, как они пытаются активнее убеждать детей в порочности и нечеловечности находящихся в вольере лесбиянок. Эдик и Стас тихо подпевают, улыбаясь. В какой-то момент Саша понимает, что её мечта жить с самой яркой в мире девочкой, засыпать с ней под боком и, просыпаясь, видеть её, недовольно уворачивающуюся от утреннего солнца, сбылась. Но, очевидно, далеко не в идеальной форме. Даже обидно становится. Почему они не имеют право на своё «долго и счастливо», как у обычных разнополых пар? Это всё из-за того, что сердце повело себя не так, как угодно обществу? А что не так со Стасом? Была подростковая любовь в парня, да, но это ведь прошло. Он рассказывал, что они с женой очень хотели детей. Девочку он бы назвал Леной, а мальчика — Пашей. А ведь если бы не та переписка, никто бы никогда не узнал о его ориентации. Эдика, как оказалось, сдал его собственный бойфренд, заявив полиции, что до него домогались. Саша читала, что было время, когда в России большинству было всё равно на геев и лесбиянок. Большинство пользовалось принципом «каждый дрочет, как он хочет». Было много гомофобов, некоторые и били, и убивали, но у однополой любви хотя бы был шанс, был голос. Она никогда не жила в это время, но уже скучает. Она не замечает, как начинает плакать. Ярочка обнимает крепко за талию, тихо поёт на ухо «Нас не догонят», будто колыбельную, носом по виску ведёт. Страшно. Очень страшно. Неужели им действительно суждено здесь вместе просто умереть, без надежды на карьеру, семью и обычную, впрочем, жизнь? Она не замечает, как Яра, не скрывая хитрую улыбку, громко затягивает «Мальчик-гей». Щёки краснеют, трудно удержать смех. Да уж, для места, в котором они находятся, эта песня как нельзя подходит. Краем глаза Саша видит, как парни в соседнем вольере одобрительно кивают и присоединяются к Ярочке. Через пару секунд не выдерживает и Саша. Такое облегчение почему-то наступает. Экскурсоводы, которых этот незапланированный концерт давно запрещённой группы изрядно отвлекает, все поголовно возмущены, но сделать ничего не могут: петь можно, а посадить за то, чьи именно песни поют жители зоопарка, нельзя — животные же, на них уголовный кодекс не распространяется. Да и ведут и геи, и лесбиянки себя прилично, просто поют и танцуют, без разврата и пошлости, даже не целуются, и это палка о двух концах: вроде, детская психика в порядке, но притом разрушается миф о царящих среди гомосексуальных людей инстинктах и культе секса. Когда они переходят к «Я сошла с ума», начинается дождь. Точнее, не дождь, а настоящий ливень. Посетители раскрывают зонты, надевают капюшоны, Эдик и Стас скрываются в домике (Эдик когда-то смог его отвоевать у администрации; девочкам, к сожалению, пока не хватает смелости ругаться и что-то доказывать, тем более, что на лесбиянок смотреть приходит гораздо меньше людей, чем на геев, потому геи могут добиться нормальных условий — они приносят зоопарку деньги). А Саша и Яра остаются на улице: душевая заперта до самого утра, туалет закрыли буквально час назад на ремонт. Одежда и волосы к телу липнут, налетает ветер, становится холодно. Как нельзя кстати вспоминается скандальный клип. Как будто в жизнь перенесли: тоже две школьницы, тоже безумно влюблённые, тоже дождь, тоже решётки, тоже люди под зонтами, совершенно безразлично смотрящие со стороны внешнего мира. Никому не важна судьба лесбиянок в вольерах зоопарка. И Саша это ощущает настолько, что впервые за три дня не стесняется поцеловать свою самую беззаботную, но самоотверженную Ярочку при свидетелях. Легко, спокойно и даже по-своему эстетично, как, по мнению большинства, женщины только с мужчинами целоваться могут. Ошарашенная девушка сначала даже пытается оттолкнуть, но принимает правила этого вечера. Они будто чувствуют приближение чего-то огромного, неотвратимого, что навсегда изменит их действительность, а потому походят больше на пытающихся «надышаться перед смертью». Как только ливень кончается и зоопарк закрывается для гостей, им приносят ужин. Остывший и сделанный на «отстаньте», он выглядит настолько отвратительно, что девушки к нему даже не притрагиваются. Остаётся только укрываться и так мокрым пиджаком, бороться с дрожью и холодом, пронизывающим всё тело насквозь, со смехом обсуждать прошедший день, целовать друг друга в синие губы и зарываться окоченевшим носом в волосы в трепетном ожидании утра, когда согревать будут не только приятные разговоры и родной человек рядом, но а также горячая вода в душевой. Ближе к полуночи температура резко падает, кажется, почти до нуля. Когда Сашу клонит в сон, она находит белыми пальцами пальцы Ярочки и аккуратно сплетается с ними. Ей кажется, что самый красивый сон уже на подходе. *** На следующий день Александру Казьмину и Ярославу Баярунас выносят из зоопарка. Не оставлять же трупы на всеобщее обозрение. Слишком много вопросов будет.