Предательство нельзя простить

Говорят, предательство нельзя простить. Эстер полностью согласна с этим высказыванием. Только от жгучего чувства преданности это не помогает. Как и не помогает унять боль в груди от вида изможденного, заросшего недельной щетиной и одетого в грязную и помятую одежду Мэтта, стоящего на пороге её квартиры. Когда-то, ещё не так давно Её Мэтта. — Хэй, — слабо машет Мэтт ладонью, тщетно пытаясь немного улыбнуться той старой улыбкой неунывающего паренька, у которого всегда есть в рукаве пара забавных фактов. Получается плохо и жалко если честно. Эстер смотрит на него, ласкает взглядом родное и до сих пор любимое лицо. Что с тобой стряслось, Мэттьюшка? Молчаливо спрашивает она. Он, — отвечает потухший взгляд Мэтта. И им не нужно говорить имён, чтобы знать о ком речь. Она молча открывает дверь шире, давая мужчине пройти внутрь. Она смотрит как мужчина, шатаясь из стороны в сторону, как расхлябанные дверцы старого амбара, направляется в гостиную, откуда несутся приглушённые голоса: Эстер решила устроить себе вечер сериального марафона. Она знает, что Мэтта в последнюю очередь волнует одна ли она или с кем-то. Знает, что для него она всегда свободна. От этой мысли веет такой несправедливостью, такой неправильностью, что у Эстер перехватывает дыхание. Медленно выдохнув и вдохнув, она закрывает дверь на замок и спешит к Мэтту, который уже успел натоптать грязной обувью на чистом ковре и ничком рухнул на разложенный диван. Он обнял большую подушку и зарылся в неё лицом. Она слышала его рваные вдохи и выдохи и то, с какой жадностью он вдыхал её аромат, который несомненно остался на подушке. — Вина? — спрашивает она, подойдя к диванному столику, где стояла коробка с почти остывшей пиццей и открытая бутылка белого вина. Обычный субботний вечер для неё. Мэтт едва поворачивает голову, смотрит одним взглядом сначала на бутылку, потом на неё и хрипло говорит: — Нет, Эс, спасибо, — и возвращает голову в прежнее положение. Эстер стоит, смотрит на него, такого родного, милого, сильного и красивого, и с нарастающей болью в груди размышляет о том, какого чёрта Судьба когда-то свела их вместе. Зачем? Она наливает себе вина в огромный стакан, кидает пустую бутылку на пол, не заботясь о том, что она может разбиться, а ковер испачкаться, и плюхается на диван к замершему в одной позе Мэтту. — Двинься, — говорит она, пихая коленкой в бок мужчины. Мэтт недовольно мычит, но послушно двигается, давая ей место. Эстер с удобством устраивается, облокотившись на мужчину, и, пододвинув коробку с пиццей поближе к дивану, включает заново сериал. — Теория Большого Взрыва? — спрашивает приглушённо Мэтт, в ответ получая довольное мычание: рот Эстер занят пиццей. Больше за тот вечер они не произносят ни слова, увлечённо смотря за тем, как Шелдон предлагает Раджу работать на него, и как Радж отклоняет его предложение. Время спустя Эстер слышит тихий храп Мэтта. Она с какой-то отвлечённостью идёт выключать свет, накрывает Мэтта пледом, который находился у него в ногах, и возвращается к нему под бок. Она смотрит на то как Леонард разговаривает с Говардом о Пенни, не особо вслушиваясь в диалог. В голове у неё как-то туманно, сериал отходит на второй план, становясь для неё фоном. Перед глазами всплывают их с Мэттом отношения. Они ведь были счастливыми, в самом деле. Он понравился ей с первого взгляда, такой милый на вид, такой высокий и эти его глаза, которые буквально начинают сиять, стоит ему широко улыбнуться. У неё не было и шанса не влюбиться в него. А его голос? А его любовь к путешествиям, к животным, к фотографированию всего, что только попадется, если у него у руках находится фотоаппарат? Всё это казалось ей милым и веселым, поначалу. А потом она начала замечать его взгляды. Они уже были друзьями, даже ближе чем друзьями, когда она впервые поймала его вскользь кинутый на проходившего мимо официанта взгляд. В нём вроде бы не было ничего такого, но что-то внутри неё насторожилось. И хоть то их свидание прошло удачно, а следующий день Мэтт провёл с ней, с тех пор она пристально стала следить за поведением своего нового парня. Она знала, что это неприлично, но ведь они друг другу уже не были чужими, не так ли? А значит она имела полное право следить за поведением Мэтта. За тем, как он смотрит на других, ведь его девушкой была она. Что ж, она не могла ни в чём уличить Мэтта. Ни в чём незаконном, ведь о вкусах не спорят, да?.. Она догадывалась, что фильмы, где Мэтт играл героя с нетрадиционной ориентацией, были не только демонстрацией толерантности. Нет, Мэтту было интересно. Этот интерес был в его взглядах, которые он кидал на коллег по съёмкам, в позе, в которую он вставал рядом с объектом интереса, в интонациях голоса, в мимике лица. Во всем. Она слишком поздно поняла во что вляпалась. Она слишком поздно осознала, что по уши влюблена в Мэтта, настолько, что её даже не заботило, что он далеко не светские беседы вёл с одним парнем из каста в гримёрке, когда она решила сделать Мэтту приятное и пришла на площадку без предупреждения. И хоть Мэтт искренне был рад её видеть, от неё не укрылся горящий взгляд каре-зелёных глаз и едва заметное покраснение щёк. Что уж говорить о смятой футболке, которую явно заправляли впопыхах. Но она как настоящая умная девушка, которая была целиком поглощена своим личным счастьем, решила не замечать всего этого. Она прощала ему эти редкие встречи, этих разовых любовников. Ведь с другими девушками Мэтт не спал, а значит она была единственной для него. И Эстер это льстило, заставляло чувствовать себя особенной для Мэтта, ведь все предыдущие отношения с девушками у него не сложились. Как-то Мэтт спросил её: — Тебя правда не волнует, что у меня такое… увлечение? И она посмотрела на него тогда, на едва заметный страх в его глазах, на его неуверенность, сквозящую в каждой линии лица, и ответила ему: — До тех пор пока я для тебя — единственная, меня не заботит, с кем ты снимаешь напряжение. Она смотрела как улыбка цветёт на лице Мэтта, который не мог поверить, что она его не бросает за его предпочтения, и внутри у неё медленно что-то угасало в тот момент. Бог знает почему, но она тогда явно ощутила, как что-то в ней оборвалось, хотя повода для этого не было. Ведь у них с Мэттом всё складывалось так замечательно! А потом в их размеренной и почти счастливой жизни появился Гарри Шам-младший. Эстер не винила его, Гарри хороший человек, только очень добрый. Он не мог не замечать взглядом Мэтта, которые тот бросал на него сначала украдкой, а потом, после снятия шестой серии первого сезона Сумеречных Охотников, и вовсе не стесняясь чужого присутствия. Не мог не видеть как его движения действуют на Мэтта, что они творят с ним. Заметив взгляды Мэтта в сторону напарника по съёмкам впервые, Эстер решила серьёзно поговорить с Мэттом. Она долго уговаривала его умерить свой пыл, говорила, что Гарри женат и Мэтт может поставить под сомнение счастливый брак. Она как никогда была уверена, что Гарри Шам-младший не тот, кого так легко завалить на один раз. Тем более он был натуралом! А роль — всего лишь роль, она ни коем образом не влияет на жизнь реальную. Мэтт был с ней согласен, кивал головой, соглашался с её доводами, обещал, что честно не будет ничего такого делать. Что Гарри Шам-младший останется для него не выигранным трофеем в его длинном списке сорванных кушев. И он пытался, уж Эстер знает это как никто. Он отводил глаза, больше времени уделял ей, ночами переписываясь или разговаривая сквозь штаты. Он старался не прикасаться, не разговаривать на личные темы, старался как можно меньше времени проводить наедине с ним. Но Гарри словно специально выводил его из зоны комфорта. Эстер подумала так, когда во второй раз приехала на площадку и увидела как Гарри смеётся над чем-то, едва ли не завалившись на Мэтта, стоящего рядом ним. Эстер видела как Мэтт, заметив её, пытался незаметно отстранить Шама от себя, но тот этого словно не замечал. Она не скандалила, когда поняла, что Мэтт не в силах держать себя. Всегда сдержанный на эмоции, старающийся как можно меньше разговаривать, с Гарри у него словно бы срывало всякие тормоза. Он не следил за речью, он начал оживлённо жестикулировать, давая своим рукам полную свободу. Не следил за языком, за своими взглядами, которыми смотрит на партнёра по съёмкам. Она смотрела на своего ещё парня, явно проводящего хороший досуг с кастом сериала, и в груди у неё медленно разрасталась черная дыра. Пока она была только точкой, но с каждым фото, с каждым видео кинутым на профиль эта дыра медленно росла. Шамдарио, так их все назвали. Именно в тот момент, когда фанаты дали название той химии, происходившей между Мэттом и Гарри Шамом-младшим, она поняла, что если что-нибудь не сделать, то она перестанет быть для Мэтта единственной. Она говорила с ним, пыталась как-то отстранить его от всего того хаоса, творящегося вокруг. Но Мэтта уже было не спасти. Он оказался в эпицентре этого урагана, получившем название Шам-дарио. И по его глазам, смотревшим с тоской и ревностью на Гарри и Шелби, она как никогда корила себя за то, что ещё любит этого громилу-болвана и не может бросить его. Потому что когда Мэтт смотрел потом на неё, в его глазах была вся вселенская грусть. Его глаза так и кричали: «Спаси меня, Эс, молю!». А когда он плакал у неё на коленях в один из вечеров, после выложенного Гарри фото с Шелби, где они вдвоём счастливо улыбаются, Эстер увидела не сильного и стойкого мужчину, способного найти выход из трудной ситуации, нет. Она увидела в Мэтте себя, ту самую глупую девушку, что по глупости влюбилась пять лет назад в высокого и такого забавного медвежонка, к ногам которого, сама того не заметив, положила свою жизнь. И страдала теперь от того предательства, которое Мэтт ещё не совершил, но уже был на пути к нему. И всё же от боли расставания это её не спасло. Эстер уже знала, что с Мэттом у них не будет «долго и счастливо», как бы родные не говорили обратное. Она знала больше их, пусть и хотела бы не знать. Она поняла всё по их поведению. Гарри открыто прижимался к плечу Мэтта, а тот придерживал его за плечи. Со стороны выглядело по-дружески, но Эстер было не обмануть. И пусть весь каст вместе с режиссёрами пытались скрыть от неё правду, как могли, запрятав неуместный роман за семью печатями и молчанием вместо ответа, она была безутешна. Но бросить Мэтта она не могла, ведь тот всё ещё смотрел на неё, едва ли не моля о помощи. Пускай их роман был бурным, полным страсти и взаимности, у Гарри всё ещё была Шелби, а Мэтта она — Эстер. И это всё усложняло. Эстер встряхивается, выныривая из воспоминаний. Смотрит на всё ещё спящего Мэтта, на то как его темные волосы рассыпались по подушке, на его приоткрытый рот, на его сильные руки, всё ещё обнимающие подушку. Он был такой медвежонок, его так и хотелось обнять и хорошенько помять. Она часто заваливала его на кровать и лапала всё, что попадалось под руку. Щипала его, щекотала, сама уворачиваясь от его больших длинных рук, которые так и норовили облапать её в ответ. Хорошие были времена, счастливые. А теперь пьяный от алкоголя и горя, о котором пока не знала Эстер, Мэтт спал у неё на диване в грязной и помятой одежде, на щеках у него покоится недельная щетина, а в уголках глаз залегли морщины, которые она не заметила раньше. Мэтт неуловимо постарел. Она зарылась рукой в его жесткие от грязи волосы, наклонилась, уткнувшись мужчине куда-то в ухо, вдохнула запах коньяка, несущим от Мэтта, и, отпив из стакана, тихо прошептала, нежно гладя его по голове: — Что же мы наделали, Мэттьюшка? Мэтт был у неё уже третий день, и Эстер вроде должна радоваться, но она не может. Потому что Мэтт не улыбается, в глазах у него таится невыносимая боль, а разговаривать об этом с Эстер он не хочет. Она не знает как ему помочь, как облегчить его страдания. В шутку она даже сказала, может ему эвтаназию сделать? Но по взгляду Мэтта поняла — он полностью за. И как бы она не старалась разрядить обстановку, в её квартире с появлением Мэтта поселился дух тоски, который уже начинал пропитывать собой всё, что есть в квартире Эстер. И её саму он тоже понемногу пропитывал. Она не хотела этого. Она только-только начала учиться жить одна, без тёплого бока рядом, без сопения на ухо, без бормотания по утрам, без грохота посуды и без улыбки, которой её одаривал Мэтт. Она только начала учиться жить без Мэттью Даддарио. Но Мэтт не хочет говорить, он закрылся от всех, его телефон сломан и покоится в мусорке во дворе дома Эстер. Он не выходит на улицу, зарывшись в теплый плед, которым его укрыла Эстер в первую ночь, он день напролёт смотрит сериал «Сумеречные охотники» и Эстер могла поклясться — едва ли он улавливал сюжет происходящего там. Единственным признаком жизни, который он подавал, были судорожные всхлипы-вздохи, когда на экране появлялись Алек и Магнус. На последней серии третьего сезона Эстер услышала глухие рыдания, доносившиеся из-под теплого кокона, некогда зовущемся Мэттом Даддарио. И с Эстер было достаточно. У неё не было телефона Гарри, но был его инстаграм. Под последней его фоткой, датируемой двумя месяцами ранее, она написала следующее: «Если ты хоть на одну долю грамма любишь его, то приди и забери его! Ему, блядь, больно, в конце концов, мудак!». Да, это было не очень этично, но Эстер не могла по-другому выразить словами всё то, что ей хотелось сказать Гарри Шаму-младшему, человеку, из-за которого счастливая жизнь Эстер полетела к чертям. И ладно бы он сделал больно Эстер, забрав у неё Мэтта, её любимого человека, но делать больно самому Мэтту? Этому высокому, щедрому, весёлому мужчине с душой нараспашку? Который не побоялся всего мира, не побоялся общественности, чтобы едва ли не в открытую демонстрировать свою влюблённость в женатого мужчину-коллегу по съёмка сериала. Да как можно, блядь! И пусть её считают ревнивой стервой, но она не позволит делать больно своему пусть и бывшему, но жениху! Ведь не нам выбирать, кого любить. Когда ей через полчаса на телефон приходит смс с незнакомого номера, где большими буквами напечатано: «КАКОЙ АДРЕС?!», Эстер не может сдержать горького смешка. Боже, когда же ты прекратишь ставить преграды счастью?.. Её посещает чувство дежавю, когда на её порог заваливается Гарри Шам-младший. У него взлохмачены волосы, пальто не застёгнуто, рубашка была похожа на жеваную траву, чем на ткань, на лице покоилась щетина, а под глазами темные мешки. Сами глаза смотрели на Эстер немного безумно, или это ей так казалось из-за полопавшихся капилляров? — Я… Мэттью… — Гарри запыхался, явно бежал от метро. Эстер посторонилась. — В гостиной, — проронила она. Уже на полпути, она окликнула Гарри. — Имей в виду, если ты тут, чтобы сделать ему ещё хуже, лучше сразу уйди. — Я не… Их прервал глухой стук и грохот поваленного стола. Даже ковёр не смог заглушить шум битого стекла. Вот и настал тот день, когда подаренный Мэттом огромный стакан покинул жизнь Эстер. Сама она бы не смогла его выкинуть даже будучи под дулом пистолета. Гарри бросился на грохот, кинув перед этим на неё непонятный взгляд. Она стояла в коридоре, слушала приглушённые голоса, переходившие то на крики, то на едва различимое бормотание. Едва ли она могла понять и половину из их разговора. А потом послышался ещё один грохот, звуки шороха одежды и глухой стон. Она должна была ворваться в свою же гостиную и прекратить творящийся беспредел. Должна была, но стоя в коридоре и слушая то, что явно не предназначено слышать посторонним, к ней пришло понимание, что вот она — точка невозврата. Вот та черта, за которой скрывается новая жизнь, жизнь, где нет Мэтта и Эстер, а есть лишь она одна — Эстер Мария Ким. Она быстро одевает пальто, берёт сумку с ключами, медленно пробирается в спальню, проходя мимо гостиной, где уже вовсю царит Содом и Гоморра, хватает телефон с тумбочки и тем же путём пробирается к двери, стараясь не вслушиваться в шёпот Гарри: «Мэттью… Мэттью, люблю тебя. Блядь!.. слышишь? Ты у меня один тако… мой, единс… Мэтт!..». Уже спускаясь по лестнице в метро и читая ответ от одного поклонника, пригласившего её две недели назад на свидание, Эстер замечает на своём телефоне кольцо. То самое обручальное кольцо, которое ей подарил Мэтт, сделав предложение. Она смотрит на него, пока едет в метро, смотрит, пока ждёт автобуса, пытаясь что-то для себя решить. В конце концов, когда она доходит до ресторана, где её уже ждёт высокий и русоволосый мужчина, она останавливается. Она снимает кольцо с телефона, кладёт его в карман куртки, чтобы потом, когда вернётся домой, положить его на подушку около головы Мэтта с надеждой на то, что он поймёт намёк. Говорят, предательство нельзя простить. Эстер не согласна с этим. Ведь пока не простишь, не сможешь жить дальше.