конформист из джерси

Из зубного кабинета по коридору распространялся тошнотворный запах просверленной эмали. Звук бор-машинки словно врезался в мозг, убивая остатки желания жить. Старушки Сауспарка ворчливо переговаривались, сидя на скамейках возле приёмной. Даже музыка, громко играющая в одном ухе, не улучшала всю эту печальную картину. Стэн ненавидел больницы. Кайл пытался отвлечь его ободряющей болтовнёй, но любое желание помочь другу чувствовать себя лучше увядало, едва столкнувшись с его мрачным уставшим взглядом. - Может, выпишут тебе таблетки или лечение какое-нибудь, должно стать легче, - успокаивающе щебетал он, стараясь звучать максимально позитивно. Удавалось это не слишком, и, видя его жалкие попытки, Стэн старался хоть сколько-нибудь благодарно улыбаться. Выходило даже хуже, чем у Брофловски. - Очень сомневаюсь, - горько усмехнулся он, обнимая рюкзак. С каждой минутой головная боль резала по вискам с новой силой. - Ну, не всю же жизнь у тебя голова болеть будет, верно? - Кайл выглядел недостаточно убеждённо, и потому звучал точно так же. Марш поморщился на эту фразу. - Если умру сейчас, то, получается, всю жизнь, - наплевательски пожал он плечами под тяжёлым взглядом Кайла. Тот хотел ответить что-то о том, что пора перестать думать так депрессивно, но из кабинета высунулась голова медсестры. - Кто следующий? - обвела она скамейки хмурым взглядом. Вопрос не имел смысла, потому что возле кабинета кроме двоих подростков никого не сидело, и гот поднялся, так как откладывать до последнего посетителя было уже нельзя, ведь он этим посетителем и являлся. Марш молча отдал мрачной женщине медицинскую карту и прошёл в открытую дверь кабинета, кинув на Кайла последний неуверенный взгляд. Тот ободряюще улыбнулся, зная, как тяжело другу ходить на приёмы. Лечащий врач смерил посетителя тяжёлым оценивающим взглядом из-под тяжёлых нависших век. Поинтересовавшись, на что тот жалуется, и получив ответ, пролистал карту, напевая под нос тихое "пум-пурум-пурум-пум-пум". Стэн поёжился, стоя посреди кабинета. Белые стены давили своей яркостью, выжигая глаза, кушетка подкидывала паникующему сознанию воспоминания из детства. - Головные боли, значит, - продолжал мурлыкать себе под нос врач, маня пациента к себе и пальцем указывая на стул. Обойдя стол, подошёл к готу, приподнимая его голову, маленьким фонариком светя в глаза. Стэн скривился, но промолчал. - Питаешься нормально? - начал задавать обычные вопросы мужчина. - Иногда забываю поесть. Почти всегда, - это было чистой правдой. Едва ли Стэн ел и два раза за день, или перекусывая чем-нибудь, или оставаясь голодным из-за нежелания возиться с едой. - Куришь, пьёшь? - Очень редко, - последовал уклончивый ответ. Уклончивый и невероятно лживый. Но врачу ни к чему знать о плохом образе жизни пациента, верно? - Спишь достаточно? - продолжал любопытствовать врач, прекратив мучить фонарём зрачки Марша и щупая шею где-то под челюстью. - Нет. - Плохо, плохо, - донеслось бормотание из-под русых усов. Дальше последовала ещё целая куча вопросов о том, сколько длятся боли, на что они похожи, насколько сильные и как часто происходят. Получив ответы, мужчина покачал головой, перестав записывать что-то в блокноте. *** - Мне тут дойти пешком три километра, не обязательно меня провожать, - хмурился Стэн, видя, что Кайл не сворачивает домой. Брофловски в ответ упрямо мотнул головой - баран он и есть баран. - А если ты в обморок упадёшь по пути? Марш поморщился. Ему не впервой падать в обморок на улице, и уж тем более не хотелось, чтобы Кайл это увидел. Именно поэтому он сказал, что остаётся сегодня у Генриетты, чтобы другу внезапно не приспичило поехать с ним на автобусе до фермы. Сегодня гот собирался ночевать дома, чуть ли не впервые за две недели - иногда там стоило появляться, чтобы проверить, не сдохли ли родители и золотая рыбка. Последнее его особенно волновало - за новообретённой питомицей ухаживала Шэрон, но и она могла забыть о Пэйн. Стэн решил заменить умершего пса рыбкой, потому что с этими животными у него была связана одна из сотни детских травм, и хотелось пощекотать нервишки - проблем с ними у него ведь нет, верно? По пути пришлось зайти в аптеку, чтобы купить прописанные врачом сильные таблетки, продающиеся по рецепту. Денег едва хватило - Стэн даже подумал, что пора бы искать подработку, потому что часто просить у родителей деньги он терпеть не мог, будучи слишком гордым. Вот только работа для конформистов, верно? Поэтому Марш рисковал остаться без денег, а значит, без сигарет. Денег нет, потому что работа для конформистов, Марш не был конформистом, и потому денег не было. Парадокс. Внезапно Кайл коснулся его плеча, привлекая внимание и указывая на что-то на той стороне дороги. Стэн проследил за направлением его взгляда и вопросительно вскинул брови - там близко друг к другу стояли Фиркл и Айк, разглядывающие что-то маленькое. Младший Брофловски, словно почувствовав их внимание, поднял голову и махнул рукой, заулыбавшись. Фиркл обернулся, внезапно более мрачный, чем обычно. Это выглядело даже скорее наигранно. Убедившись, что на горизонте нет беспечных водителей с телефонами в руках, Айк в несколько прыжков пересёк сырую после дождя дорогу. Остановился он только возле старших, широко ухмыляясь и демонстрируя им растерянную лягушку, сидящую на его ладонях. - Её зовут Прогнившее Насквозь Общество, - довольно заявил он, обращаясь преимущественно к Стэну и игнорируя присутствие брата. - Прелестно, - хмыкнул гот, на руки которого Айк пересадил лягушку. Фиркл неспешно подошёл к ним, делая вид, что ему абсолютно всё равно. Кайл взглянул на время и нахмурился. - Прогуливаете? Айк продолжал щебетать что-то о лягушке, словно не услышав сказанного. Старший Брофловски какое-то время сверлил его хмурым взглядом, после чего вопросительно повернулся к Фирклу. - А если и прогуливаем, то что, настучишь, конформист? - мрачно усмехнулся гот, вызывающе откинув волосы в сторону. Одноклассник неловко кашлянул и подавил улыбку, покосившись на воинствующего Смита. Глаза Кайла снова спрятались под ресницами в раздражении. - Вы все тут против меня, что ли? - Да, - одновременно ответили ему три голоса. - Заебись. - С каких пор вы вместе тусуетесь? - поинтересовался, перебивая его, Стэн, сверля Айка одним им понятным взглядом. Тот хитро заулыбался и качнул головой, видя, что Смит уже возмущается. - Мы не тусуемся, я не виноват, что из-за этого придурка нас к психологу отправили, - услышав это, Кайл вопросительно повернулся к брату, хмурясь. В глубине души уже закипало раздражение, и новости о наказании дело не улучшили. - Айк? - мрачно начал он, видя, что младшие молчат. - Я не виноват, что у препода чувства юмора нет, - заявил брат и нагло ухмыльнулся, с прищуром глядя на Кайла. Тот раздражённо сжал переносицу и медленно выдохнул, считая до пяти. - Один не виноват, второй не виноват. А кто тогда? - Препод, - Стэн усмехнулся, наблюдая странный разговор. Старший Брофловски поднял на него хмурый взгляд. - Ты-то куда, Стэн? - поморщился он в ответ на высказывание. Айк засиял, видя, что брат снова раздражается. Способы достать его ещё больше появлялись в голове сами собой. - Он хотя бы мою позицию поддерживает, в отличие от некоторых, - Кайл, услышав это, мучительно застонал, решая ничего даже не отвечать, хотя язык так и чесался сказать младшему пару ласковых. Смерив того пылающим взглядом, повернулся к Стэну, стараясь успокоиться. В нём заговорили Нью-Джерсские корни, желающие дать брату подзатыльник, что Брофловски и сделал, не сдержавшись, и, игнорируя любые вопли Айка, обратился к Маршу: - Идём? Готы не без иронии наблюдали за тем, как Айк виснет на руке брата, пытаясь в отместку вцепиться в неё зубами. Сквозь кофту это плохо удавалось, но маленький гений не терял надежд, пока Кайл не зашипел и не скинул его с себя, давая мальчишке лёгкий братский пинок. Даже любовный какой-то, что ли. Не позаботишься о воспитании младшего - никто за тебя это не сделает. Побеждённый, но не сломленный, Айк ответил ему в свою очередь ещё одним пинком, более сильным, и отскочил в сторону на всякий случай. - Идём, - наконец ответил Стэн, видя, что Кайл угрожает брату ногой в тяжёлом кроссовке, и потянул его за собой. Всё же в том, что последний пинок получил именно старший, было что-то приятное и по-своему справедливое. Кайл напоследок выплюнул пару ругательств в сторону брата и всё же последовал за другом, как злой рыжий пёс, которого не подпускали к кошке. Кошка показала ему в спину средние пальцы и пакостно рассмеялась. Рядом с кошкой переступал с ноги на ногу мрачный воронёнок, ожидающий конца препираний. Воронёнок пытался закурить, но поднявшийся порыв ветра тут же тушил зажигалку и трепал волосы, пряди которых больше напоминали иссиня-чёрные перья. Он повернулся было и пошёл куда-то, ни слова не говоря кошке, пока та не остановила его изумлённым возгласом. - Он лягушку забрал! - обиженно воскликнул Айк, оборачиваясь на одного из пяти воронов, ушедшего уже достаточно далеко. Он думал кинуться вслед и забрать новую питомицу, но Смит остановил его мрачным взглядом. - Или ты идёшь, или я ухожу домой, - предупредил он, качнув подожжённой сигаретой, и кошка понуро опустила голову, но вскоре снова заулыбалась, выразив надежду на то, что Стэн позаботится о малышке. Ветер разыгрался ещё сильнее, чем до этого, и мальчишки зябко ёжились, но не говорили ни слова о холоде по разным причинам. Всё-таки причины одинаковы - они слишком круты, чтобы мёрзнуть. Дом Брофловски давно остался позади, и Фиркл подумал было сказать Айку, чтоб тот прекратил мёрзнуть и пошёл домой, но вовремя передумал - иногда не стоило говорить кому-то идти домой. Смит и сам редко когда хотел возвращаться к себе, предпочитая этому отсидки у Генриетты или долгие унылые прогулки под играющую в наушниках музыку. Не хотелось этого признавать, но он слегка завидовал людям, которые всегда рады возвращению домой и ждут конца дня с нетерпением, чтобы увидеться с семьёй. Это казалось ему странным, но оттого привлекательным. Сам он никогда не хотел находиться дома слишком часто, пусть даже если матери не было дома. Царящая в квартире атмосфера давила на Смита слишком сильно, чтобы желать погружаться в неё снова. У Брофловски, конечно, могли быть свои причины не хотеть возвращаться, но это не давало Фирклу никакого права упоминать об этом. Айку, хоть его семья и была полной и вполне себе благополучной, иногда становилось тошно от одного вида своих родственников. Отец - бесхребетный придурок, оказавшийся мудаком-троллем, довёдший до самоубийства спортсменку и подставивший сына, потерял его расположение ещё тогда. Мать из Джерси, когда-то пытавшаяся запретить шоу Терренса и Филлипа и чуть не испортившая жизнь всем детям мира, с сомнительным Нью-Джерсским прошлым, о котором свидетельствовали только фотографии, которые она старательно прятала от всех, включая мужа. Братец - полнейший придурок, он перестал иметь значение в глазах младшего ещё тогда, когда рассказал родителям о его романе с учительницей, а после и по многим другим причинам. Да, внешне их семья казалась дружной и благополучной, но Айка от них просто тошнило, как тошнило вообще от всего, что его окружало, и что он умело скрывал под защитной улыбкой. Иногда закрадывались сомнения о том, достаточно ли она правдива, но пока её, кажется, не раскусили. Подозрения остались только насчёт Фиркла и его постоянной странной реакции, но Смит - гот, так что едва ли он действительно может распознать его прикрытие. Сами-то готы улыбаются только на чьих-нибудь похоронах. - Пошли в кофейню, тут довольно холодно, - первым признал, что замёрз, Брофловски, надевая улыбку. Фиркл незаметно поморщился, увидев его лжерадостное лицо, но не сказал ничего об этом. Однажды Айк перестанет так лживо улыбаться, Смит готов был поспорить. И всё же мысль о кофе ему понравилась, вот только денег не было. - Кофе с тебя, - сухо проинформировал он, сворачивая в переулок. Айк снова заулыбался, но уже более честно. Фиркл в который раз задумался о том, что искренняя улыбка Брофловски нравится ему намного больше, но смолчал. - Без проблем. Ближе была не привычная кофейня, в которой готы провели треть их жизней, а какая-то новая, недавно открывшаяся. Удивительно, что в Сауспарке до сих пор появляются новые заведения, но это так. Кофейня оказалась довольно уютной и, что самое главное, тёплой. Вот только на двери висела табличка "Не курить". Нонконформизм нонконформизмом, но не хотелось, чтобы из тёплого помещения с вкусным кофе выгнали взашей, и потому Фиркл, грея руки о чашку, долго плевался на долбаных зожников и то, как сильно хотелось курить, особенно после вида таблички, запрещающей это, ох уж эти нонконформистские замашки. Вообще, по мнению гота, пора бы разрешить людям курить там, где они хотят, свободная страна, в конце концов. Айк тихо посмеивался, разглядывая отражение потолка в своей кружке. Кофе для него оказался слишком горячим, в отличие от Смита, привыкшего к боли. После очередного "блять, хочу курить" он не сдержался. - Твоё тело - храм. Ты единишься с природой. За ЗОЖ на нож, - произнёс он так, будто говорил очевидные вещи, и трагично закатил он глаза, давя лыбу. Фиркл зло сощурился, разглядывая довольное лицо напротив, и фыркнул в упавшие на лицо волосы: - Иногда хочется тебе врезать, но трогать противно. Айк, продолжавший напевать что-то о здоровом духе в здоровом теле, хитро улыбнулся и подался вперёд, опираясь на локти. В глазах снова зажглись лукавые огоньки. - А целоваться не противно, значит? *** Кабинка туалета едва вмещала в себя двух зажимающихся возле её стенки подростков. То и дело оттуда раздавалось раздражённое шипение и переругивания, но намного чаще звуки поцелуев. Фиркл, явно разозлённый, прижимал Брофловски спиной к стене, запустив одну ладонь в волосы, а ногтями другой впиваясь в шею. Айк шипел на это, но его всё устраивало. Или почти всё. Ему нравилось целоваться со Смитом, но подавленная было обида снова проснулась где-то в глубине души. Нормально ли, что они целуются вот так, не будучи даже друзьями? Айк не знал и знать не хотел, но просто так сосаться по прихоти Фиркла было до жути обидно, так, будто для того это ничего не значило. Так, в общем-то, и было. Говорят, поцелуи помогают снять напряжение и в них можно растворить боль. Для Смита это действительно так, хоть Айк об этом и не знал, вот только для Брофловски совсем наоборот. Не растворялась же боль окончательно, в конце концов? Кому-то надо было забирать часть боли другого себе, и этим кем-то стал Айк - в душе плескалось просто море боли, чёрное и бушующее. Такое же чёрное, как смазанная помада на губах подростков. "Сегодня не фиолетовая" - отметил про себя Айк, стараясь хоть как-то отвлечься от звенящих в голове мыслей. Помада была более густая и какая-то даже сушащая, что снова напоминало что-то глубокое и чёрное, в чём легко можно утонуть, если не контролировать. Это были боль и отчаяние, спрятавшиеся где-то под натянутой улыбкой, и Брофловски тонул всё сильнее с каждой секундой прикосновения к горьким от кофе губам одноклассника. Если в поцелуе действительно можно растворить хоть часть боли, Айк должен был воспользоваться этим, как только мог - терпеть этот нагнетающий мрак не было сил. Шанс уже был предоставлен, потому Брофловски, отклеившись от стены, легко подтолкнул одноклассника к противоположной, вжимая спиной уже его. Пришла очередь Айка получать от поцелуев хоть что-то кроме чужой боли. Фиркл вздрогнул от неожиданности, но внезапно даже не сопротивлялся, продолжая царапать чужую шею чёрными ногтями. Как бы он ни хотел этого признавать, но всё же Фирклу, как истинному мазохисту, понравилась внезапная смена положения и то, что его прижимают к стене, но он бы не признал этого даже под страхом смерти. Айк скинул его руки с шеи, чтобы одноклассник прекратил царапаться, но гот вернул их на место. Не отвлекаясь от поцелуя, Брофловски слегка сжал его запястья, не позволяя вернуть вороньи коготки на шею. Фиркл возмущённо мыкнул в поцелуй на это, но больше не стал возмущаться - ему чертовски нравилось, несмотря на то, что настолько внезапная активность одноклассника удивляла. Внутренне Смит чувствовал, что здесь всё не просто так и этот лицемер не перешёл бы к активным действиям без причины, но объяснение этого скрывалось от гота. Да и не до этого как-то, когда губы уже начинают болеть и не хватает дыхания. Впервые кто-то настолько активно ведёт себя, целуясь с ним - обычно Фиркл сам первым лез сосаться и долго не отлипал, потому что это действительно помогало хоть немного справиться с душевным мраком или хотя бы разделить его с кем-нибудь. И вот сейчас Айк сам целует его, с таким напором, с которым это делает Смит, когда особенно плохо. Фиркл не был уверен, что так внезапно щёлкнуло в мозгу одноклассника, но не стал противиться тому, что тот вымещает на нём часть злости - Смит не знал о её происхождении, но это его не волновало. В конце концов, готу нравилась неожиданная смена ролей, а в желудке что-то переворачивалась от ощущения чужих рук, сжимающих запястья. Если Брофловски это действие поможет, Фиркл был только рад - он сам чувствовал, будто то, что обычно гложет изнутри, отходит назад и теряется намного быстрее, когда поцелуем командует не он. Едва ли гот мог двинуться в сторону, вжатый в стену, но лишение свободы действий отчего-то заставляло мальчишку чувствовать себя немного лучше. Возможно, это в нём снова взыграли его мазохистские замашки, но ему невероятно нравилось происходящее. Намного сильнее, чем обычные поцелуи, инициатором которых всегда становился он сам, и чем вообще все поцелуи до этого. Чувствуя, что дыхания уже катастрофически не хватает, Фиркл чуть отвернулся, пытаясь отдышаться. Айк, позволяя ему сделать это, чуть ослабил хватку на запястьях, будто опомнившись. Только сейчас Смит понял, что всё время даже не обращал внимания на чужие прикосновения, несмотря на тактилофобность. Этот факт взволновал его, но он промолчал, поджав подпухшие губы. Гот поднял взгляд на Брофловски, и увиденное напрягло его ещё сильнее - одноклассник не улыбался, как почти весь день до этого, а задумчиво хмурился, точно так же разглядывая Смита. В его взгляде читалось что-то мрачное, залёгшее где-то очень глубоко, то, что труднее всего вытащить и ужасно сложно определить, особенно когда Брофловски ходит с этой вечной раздражающей усмешкой. Да, улыбка всегда была натянутой и лицемерной, но, возможно, всё было ещё глубже, чем казалось Смиту до этого. Айк разглядывал его с таким же сомнением - гот выглядел расстерянным и одновременно довольным. После трёх предыдущих поцелуев он всегда оставался мрачным, но сегодня что-то изменилось, и это взволновало Брофловски ещё сильнее чем тот факт, что после всего этого ему действительно стало немного легче. - Всё нормально? - тихо спросил он, переведя дыхание. Айк даже забыл про защитную улыбку, продолжая хмуриться, и это заставляло Смита чувствовать себя ещё более нестабильно, чем всё время до этого. Сердце то и дело будто пропускало удары, пока гот вглядывался в чёрные глаза, в которых плескалось тихо кричащее отчаяние. - В этом мире никогда ничего не нормально, конформист, - вскинул он брови и вовремя осёкся - не хотелось спугнуть честное настроение одноклассника. Было что-то приятное в мысли о том, что он проявлял залёгшие глубинные эмоции именно после поцелуя в кабинке туалета с кем-то вроде Фиркла, мать его, Смита. - Значит, в порядке, - оценил тот, ухмыльнувшись. Мрачно так ухмыльнувшись, со злым прищуром. Смит вздрогнул - ему с каждой секундой нравилось это всё больше и больше. Он вспомнил, что руки канадца до сих пор держат его запястья, хоть и не так сильно, как раньше, и неуверенно прикусил губу. - Брофловски, - получив в ответ вопросительный взгляд, Фиркл хитро улыбнулся, вызывая в однокласснике новую бурю эмоций, - Продолжай. *** Ветер задувал в закрытую автобусную остановку, пробирая до костей и растрепав волосы. Автобус всё не шёл, хотя давно пора было, и нечему удивляться - это же Сауспарк, в конце концов. Солнце уходило за горизонт, наливая небо розовым, будто кровью. От ветра и света болели и слезились глаза. А может и не от этого вовсе. Марш слишком устал, хотелось просто расплакаться от бессилия, но реветь на автобусной остановке слишком по-конформистски, верно? У него впереди вечер и вся ночь, а сейчас можно было бы потерпеть полчаса. Главное - доехать до фермы, там можно порыдать вдоволь, на остальное плевать. В конце концов, реветь в одиноком доме, стоящем посреди поля марихуаны, вполне себе можно назвать нонконформизмом. Глаза нестерпимо жгло то и дело подступающими слезами, ветром в лицо и недосыпом. Стоило перетерпеть - это, в общем-то, было незаменимой частью жизни. В искусстве терпения Стэн явно продувал большей части населения, потому что много кому намного хуже, чем ему, но кого это волнует? Наконец к остановке подъехал старый гремящий автобус, дряхлый и трясущийся, словно столетний дед. Он со скрипом раздвинул двери и выпустил из своего нутра несколько уставших от жизни людей. Все лица казались знакомыми, даже если Стэн не знал их лично - в Сауспарке все знают друг подругу, и любая физиономия автоматически выглядит знакомой. Знакомой и жутко надоевшей. Маршу уже до тошноты осточертел этот город и одинаковые отчаявшиеся лица вокруг. Хотелось сесть на совсем другой автобус и уехать отсюда навсегда, куда угодно, лишь бы не возвращаться, вот только смысла в этом не было - собственное сознание останется при нём, и любые лица в любом другом городе быстро заставят желудок выворачиваться наизнанку от отвращения. По старым запачканным сотнями сапог ступеням гот забрался в железную неповоротливую черепаху на колёсах, и, не увидев других пассажиров, жёлтая черепаха закрыла за ним дверь, пряча парня в своём панцире. Марш уселся на заднее потрёпанное кресло, обнимая чехол гитары. В наушниках завывал Брайан Молко, пальцы, обнимающие гитару, как возлюбленную, изредка мелко вздрагивали. Стэн уже не удивлялся, давно привыкнув к нередким судорогам. Осталось дотерпеть каких-то полчаса поездки до фермы, всего лишь. Главное не впасть в истерику раньше. Водитель, начавший узнавать единственного пассажира, всегда едущего до конечной, уверенно выкрутил напряжёнными руками баранку руля, не спрашивая ни слова об остановке. Жители Сауспарка всегда знали, кому, куда и зачем нужно. Даже если не были знакомы, это не мешало - город кишел сплетнями, и такая ерунда, как нужная остановка, не волновала никого и никогда. Уж тем более водителя, треть своей жизни не видящего ничего, кроме мутного стекла, залепленного расплющенными от ветра насекомыми, да руля. Закатное солнце неприятно жгло глаза, и Стэн закрыл их, прижавшись щекой к грифу гитары. От равномерного потряхивания жестяной черепахи и убаюкивающего голоса Молко внезапно захотелось спать, но гот держался, как мог. В таком полусонном состоянии он едва доехал до фермы - автобус свернул в пролесок, на плохую, размытую растаявшим снегом дорогу, и через некоторое время выехал на поле. Ещё немного, и стала видна единственная оставшаяся на маршруте остановка, а от неё совсем недалеко было до дома. Как только Стэн спрыгнул со ступеней, берцы тут же шлёпнулись в сырую грязь. Дверь со скрежетом закрылась, и автобус, неповоротливый и скрипучий, развернулся и уехал в обратную сторону, с неясной тоской подскакивая на кочках. Гот, проводив пыльные окна родной черепахи бездумным взглядом, развернулся и пошёл в сторону блестящей под рыжим солнцем крыши дома, заметного ещё за несколько километров. Рядом стоял красный амбар, и окружало их огромное поле марихуаны. Стэн мрачно, по привычке уже окинул взглядом ферму и направился в сторону двух едва различимых пятен. Растаявшая грязь хлюпала под ногами, желая затянуть гота в свои глубины и не отпускать - парень, в общем-то, был и не против. Всё равно последние лет семь он чувствовал, будто застрял в точно такой же грязи с головой без возможности вдохнуть. Сырая грязь, земля и глина будто застилали глаза, затекали в уши, стояли поперёк глотки, забились в ноздри. Вся жизнь Стэна Марша последние семь лет не представляла из себя ничего, кроме ядрёной смеси грязи и дерьма. Хотелось плакать, но вместо слёз обычно текла грязь. Вместо слов гот выплёвывал ядовитую грязь с осколками стекла, сам того не желая раня ими близких. Всё, что он делал - полнейшая грязь. Его музыка и стихи - грязь. Мысли - грязь. Чувства - самая грязная грязь из всей возможной грязи. Иногда, когда Стэна тошнило, казалось, что он начнёт блевать грязью. Впереди, поверх всё той же грязи, лежало что-то чёрное, спрятанное в длинной тени сарая, тянущейся по всей дороге из-за опускающегося за деревья солнца. Подойдя ближе, Стэн увидел мёртвого ворона. Лежащая на спине, с запрокинутой головой и распахнутым клювом, задранными к верху скрюченными лапами и вывернутым правым крылом, птица вызывала даже не жалость, а отвращение. Марш встал в метре от ворона, стеклянными распахнутыми глазами смотрящего в розовое закатное небо. Птица словно издевалась над ним, кривя мёртвый клюв в надменной ухмылке. Перепачканные в грязи иссиня-чёрные перья топорщились в разные стороны или валялись где-то в стороне, застывшие в густых лужах. - Спокойной ночи, Ворон, - улыбнулся Стэн, мысленно обещая выйти ночью с лопатой и похоронить птицу в грязи где-нибудь за фермой. Дойти до дома оставалось всего ничего, но Марш не выдержал - глаза нестерпимо жгло, а пальцы начали дрожать. Гулкое биение сердца отдавало в висках, и Стэн сорвался с места - быстрее добежать до дома, чтобы не потерять сознание среди грязных луж. *** Как только за тяжело дышащим после бега с препятствиями Стэном захлопнулась входная дверь, с кухни тут же донёсся крик: - Стэн, это ты? Из дверного проёма тут же появилась Шэрон, вытирающая руки кухонным полотенцем и озабоченно разглядывающая сына. Марш пытался как можно скорее взять себя в руки, чтобы мать не увидела его в таком состоянии. Как бы гота ни раздражало его семейство, он не хотел заставлять кого-то из них волноваться о его проблемах или думать, что с ним не всё в порядке. Стэн боялся реакции матери, узнай она, в каком положении её сын. Шэрон даже не подозревала, как он чувствует себя каждый день и что переваривает по ночам, сотрясаясь в истериках. Даже если материнский инстинкт подсказывал ей что-то, она молчала, видя, что ребёнок не хочет распространяться об этом. С детства Стэна Шэрон выучила, что лучше не лезть в душу, если её не хотят тебе открыть, как бы виновато она от этого себя ни чувствовала, у сына было право на личное пространство и секреты. - Всё в порядке? - на всякий случай поинтересовалась она, так, будто что-то изменилось бы. Стэн лишь снова, как и всё время до этого, кивнул, развязывая длинные шнурки запачканных берцев. Конечно, у него всё в порядке. У всего мира всё в порядке. Никакой грязи вокруг. Никакой. - Кушать хочешь? - вздохнула женщина, прекрасно всё видя и снова лишь смолчав об этом. Получив неуверенный безмолвный кивок, ушла обратно на кухню, поджав губы. Она была матерью двух детей вот уже двадцать лет, но всё ещё не могла понять, как помочь, если помощи не желают. На кухне сидел Рэнди, тоскливо катающий по тарелке зелёный горошек. Некоторые из горошин он протыкал вилкой, с гордым смешком победителя отправляя их в рот. При виде сына он оживился, но ровно настолько, чтобы следующая зелёная жертва сгинула в его желудке с задержкой в три секунды. - Чё как, Стэн? - в привычной манере хмыкнул он в тронутые сединой усы. Младший Марш поставил чехол с гитарой возле двери и опустился на стул напротив отца. - Потихоньку, - эти перебрасывания фразами стали настолько привычными, что ни один из них не придавал им значения, принимая как должное. Рэнди многозначительно кивнул и съел ещё горошину, известив сына о том, что и она пала смертью храбрых, но сдалась могуществу Рэнди Великого. Стэн едва заметно поморщился. Инфантильность отца не трогала уже никого из семьи, но иногда раздражала. К горлу снова подступила, словно ком грязи, тошнота. Стэн, закусив губу, поднялся из-за стола под вопросительными взглядами родителей. - Я позже поем, мне нехорошо, - тихо пояснил он, по пути подхватывая гитару и скрываясь в дверном проёме. Шэрон тихо вздохнула и убрала кастрюлю с ужином обратно в холодильник, провожая сына долгим взглядом. Рэнди, наплевательски пожав плечами, закинул в рот три оставшиеся горошины и отметил победу над маленьким зелёным войском пивом. *** Генриетта возилась с какими-то записями в толстой чёрной тетради, когда в комнату без всякого предупреждения или хотя бы стука вплыл более мрачный чем обычно Фиркл. Под вопросительным взглядом Биггл он протащился до кровати и свернулся на ней клубочком спиной к девушке, притянув колени к груди. Без лишних слов, пояснений и прочего. Так он вёл себя крайне редко, потому Генриетта промолчала - лучше не тревожить друга лишними расспросами, когда он в подобном состоянии. Всё же было кое-что, чего она оставить в покое не смогла. - Толстовка? Фиркл завернулся в безразмерно огромную голубую кофту, смутно напоминающую Генриетте о чём-то. Тот раздражённо мыкнул что-то неразборчивое, но всё же ответил. - Холодно. - Чья? - Брофловски. - Которого? - Догадайся, блять. Подобные односложные фразы были слишком привычны, и Биггл для себя всё поняла, вернувшись к своим записям. Смит, хоть и припёрся к ней под вечер, хотел побыть наедине со своими мыслями, и готессу обоюдное молчание абсолютно устраивало - была возможность поработать. Смит же, повернувшийся к ней спиной, в глубокой задумчивости разглядывал в полутьме комнатки голубые огромные рукава, руки в которых просто утопали. От толстовки приятно пахло чужим одеколоном, и Смит только хмурился от непривычного запаха, который ему неожиданно нравился. Биггл незаметно наблюдала за мальчишкой в отражении зеркала, мысленно делая для себя кое-какие выводы. То, что Фиркл пришёл без предупреждения или хотя бы стука. То, что он не побрезговал надеть чужую одежду. То, в каком состоянии он свернулся калачиком в кровати. Девушка покачала головой, но смолчала - личное оно на то и личное, чтобы не вмешиваться, когда не просят, даже если очень хочется. Всё же она аккуратно подступилась с нейтральной территории. - Не хочешь поговорить? - неуверенно предложила она, видя, что друг действительно потерян. - Ага. Где остальные? - тихо отзывался Смит, даже не сдвинувшись с места. Он продолжал утыкаться носом в рукава толстовки, думая, что это абсолютно незаметно, и проклинал себя за это. - Стэн поехал домой, парни пошли по каким-то там важным делам. Вообще, я их ненавязчиво так отправила куда-нибудь. Думала, с книжками позанимаюсь. - Я тебе не мешаю? - раздался ещё более тихий вопрос. Биггл вздохнула и прикрыла глаза - состояние мальчишки начинало её тревожить. Обычно резкий и язвительный, сейчас он совсем углубился в себя, сосредоточившись в одном маленьком чёрном клубочке сомнений. - Вовсе нет, - успокаивающе улыбнулась девушка, что отразилось в её голосе. Наедине со Смитом можно было и побыть доброй старшей сестрёнкой, с чем готесса легко справлялась. Каким бы самодостаточным нонконформистом тот ни был, ему нужна была постоянная поддержка, пусть даже совершенно незаметная, - Это всё, что ты хотел спросить? Фиркл продолжал думать о взгляде Айка. Одно дело, когда тебя целуют, зажимая у стенки туалета, и совсем другое, когда после этого самого поцелуя смотрят вот так - отчаянно и с затаённой где-то в глубине души болью, просто океаном боли. Смит не помнил ни разу, когда Брофловски выглядел настолько потерянным. Канадец всегда растягивал рот в противной усмешке, и если то, что проявилось тогда наедине с готом - действительно то, что обычно чувствует Айк, то у него невероятная сила воли, чтобы продолжать ежедневно улыбаться. Как бы Фиркл ни противился, это действительно восхищало. И это сильное восхищение, впервые испытанное к кому-то из-за такой странной причины, вызывало в нестабильной душе маленького гота что-то, что очень тревожило своей неизвестностью. Единственное, что понимал Фиркл - если завтра он снова увидит эту лживую усмешку, он просто сойдёт с ума. Невозможно быть таким лицемером и так искусно прятать чёрный бурлящий океан под маленьким берёзовым листочком, так, чтобы никто этого не видел. Никто, кроме Фиркла. Единственный раз. Хотелось увидеть этот отчаянный взгляд снова, понять причину. Помочь? - Я запутался, - тихо шепнул он, надеясь, что Генриетта не услышит. Но она услышала, и потому закрыла тетрадь и пересела на кровать к другу. Если он готов открыто признать, что не может разобраться в чём-то, то она обязана была помочь ему. Фиркл повернулся к подруге и, сев в кровати, обнял её, уткнувшись носом в шею - это состояние было едва ли не единственным, когда он позволял кому-то трогать себя. Гот просто нуждался в заботе, как маленький недолюбленный ребёнок. В общем-то, почему "как"? - Рассказывай, - вздохнула Генриетта, поглаживая маленького недолюбленного ребёнка по голове. Ещё один вечер, который она собиралась уделить занятиям, пришлось отдавать заботе о друге. Это, наверное, важнее.