***
Последний грязный снег давно растаял и под старой пожухлой травой начала проклёвываться свежая, почти одновременно с тем, как почки на деревьях стали превращаться в нежные листочки. Карен любит позднюю весну. Весной можно дольше не возвращаться домой, гулять допоздна, пока пальцы не начнут краснеть от ночного холода. Не то чтобы кого-то волновало, где она шляется. А ещё на автобусной остановке весной стоять не так холодно. Или гулять по школьному двору вместо того, чтобы торчать всю перемену в классе. В весне одни плюсы. Фирклу же, сидящему рядом на скамейке и устало разглядывающему слякоть, весна по каким-то причинам не нравится. По каким – говорить отказывается. МакКормик знает, что на самом деле одноклассник не такой мрачным, каким хочет казаться. С ним интересно болтать обо всякой ерунде, и Карен нравится то, что, разговаривая с ней, он часто улыбается. Неприступный на первый взгляд, Фиркл может очень долго рассказывать о любимой музыке и литературе, вслух размышлять на какие-то спорные темы или молча слушать её, выдерживая даже зрительный контакт. Смит сидит рядом на скамейке, болтая ногами, и курит едва ли не под окнами школы. Администрация потеряла надежды как-то на него повлиять. Если старшим товарищам мальчика-гота ещё можно пригрозить родителями, то у Смита есть только пьющая мать, зарабатывающая на жизнь продажей бабушкиных (и не только) вещей и сексом, и которой, вообще-то, глубочайше плевать на академические успехи единственного ребёнка. Возможно, это не очень хорошо со стороны Карен, но ей нравится то, что у неё с Фирклом похожие проблемы. Хотя у того есть готы, от которых он, хоть и скрыто, но получает недостающую заботу, а у Карен старшие братья, которые, повзрослев, почти перестали уделять ей внимание. С Кевином, вечно пропадающим где-то, она виделась буквально раз в неделю. С Кенни, честно говоря, не особо чаще. Отношения между братом и сестрой становились всё холоднее, и младшая МакКормик скучала по старому милому Кенни. В каком-то плане она даже завидовала Смиту, но тут же отгоняла эти мысли, испытывая безумные угрызения совести за всё и сразу. Кажется, когда-то Фиркл претенциозно разглагольствовал о том, какой он тактилофоб и как брезгует даже касаться людей, но сейчас сонно кладёт голову ей на плечо. Однажды Карен сказали, что её плечи слишком острые, и теперь она слегка переживает, удобно ли ему так сидеть, хоть старая толстовка братьев и сглаживает остроту плеч. От Фиркла пахнет сигаретами, и МакКормик, с детства привыкшей к запаху, мальчишка кажется даже каким-то родным. Смит разглядывает пустую пачку, от скуки вслух читая надписи на ней, после чего досадливо мнёт и пихает в карман, обещая себе выкинуть её позже и затихая. Фиркл может молчать с Карен сколько угодно долго, и он молчал бы, если бы не до боли знакомая фигура, замаячившая у школы. Фигура направилась к ним, и плечо МакКормик под головой гота ощутимо напряглось. Брофловски нравился ей не меньше Фиркла, но когда они были вдвоём, находиться рядом становилось опасно – словно меж двух огней, чьи взаимоотношения не понятны никому, включая их самих. Эти двое готовы поцапаться в любую секунду, и никогда не ясно, кто кого первым задушит. Возможно, Карен чересчур чувствительна к подобным вещам, но она не слишком понимала, как они вообще продолжают общаться с подобным отношением друг к другу. Именно поэтому, стоило Айку подойти, она выпалила быстрое «Привет», и, подхватив рюкзак, исчезла, оставив Фиркла без подушки в виде плеча и без защиты перед одноклассником. – Ты её спугнул, – хмуро сообщил гот, не награждая Айка и взглядом. С каких-то пор находиться с ним стало тревожно. То ли Брофловски странно ожесточился после того разговора, то ли успешно скрывал такую свою сторону всё это время, но всё стало по-другому. Если раньше донимать канадца было забавно, то сейчас Фирклу становилось неуютно даже когда он садился рядом. Хотелось, чтобы он ушёл, но в то же время чтобы не уходил подольше, и Смиту эта неопределённость не нравится. Или нравится? Айк молчит, растянувшись рядом на скамейке и сунув руки в карманы чёрных джинс, с кошачьим прищуром разглядывает чистое небо с палящим майским солнцем, и чему-то усмехается. Брофловски красивый. Фиркл всегда думал, что в его вкусе только молодой Роберт Смит, Сьюзи Сью, Джерард Уэй эры ревендж, Нэнси из «Колдовства» и Клайв из «Джипси 83». Вообще-то любимчиков у него было намного больше, но единственный критерий, под который подходит канадец, это «высокий брюнет». И ему плевать, что это уже два критерия. Айк не столько красивый, сколько его внешность просто нравится Фирклу по какой-то необъяснимой причине. Он абсолютно обычный, но глядеть на него можно бесконечно долго. Волосы Брофловски забавно треплются и мило торчат в разные стороны, как у самого Фиркла, а чёрные глаза при желании могут съесть заживо, но смотрят только с ленцой и насмешкой, неплохо маскируясь. Айк сколько угодно может играть хорошего парня, но Смита ему больше не обдурить. – Это не я спугнул, ты просто смотришь на меня как псина бешеная, вот она и сбежала, – Айк хмыкает, будто наслаждаясь тем, что Фиркл украдкой (вовсе не украдкой) его разглядывает. После старой неловкости общаться с ним стало забавно, если раньше он Смита просто раздражал, то сейчас скорее напрягает, и, кажется, в приятном для него смысле. Айк усмехается, видя, как гот нахмурился и отвёл взгляд. Он смешной даже. Вытягивает ноги в тяжёлых грязных ботинках и откидывается на спинку скамейки, подражая, но тут же, осознав это, одёргивает себя и неловко подаётся вперёд, делая вид, что очень занят наблюдением за придурками, вытащившими мяч на улицу в сырую, холодную после дождя погоду. Воздух, конечно, начал прогреваться под солнцем, но не настолько, чтобы валять друг друга в грязи. После недолгого напряжённого молчания Фиркл сообщает Айку эту мысль, на что тот только безразлично хмыкает, делая затяжку вейпа и выдыхая пар в рукав, чтобы было не так заметно. Смит чувствует приятный виноградный запах, разглядывает канадца пару секунд, после чего тихо прыскает: – Всё равно видно, придурок, – Брофловски махает на это рукой и смешно кривится. В конце концов не Фирклу, курившему тут пять минут назад, говорить о конспирации. Гот задумчиво наблюдает за тем, как Айк выдыхает пар, и мозг навязчиво намекает на то, что сигарета у него была последняя, – Можно попробовать? – Я думал, ты презираешь «эти пиздопалочки», – Айк почти удивился, но протянул ему под. – Сигареты кончились, – буркнул тот в ответ, разглядывая серо-фиолетовые разводы на наклейке прибора. До сих пор он держался от этого приторного фруктового дерьма, но в конце концов сдался. Вообще-то ему давно хотелось попробовать, и если раньше это претило его принципам, то сейчас он остался без отравы для лёгких и выбора у него не было. А может это просто выглядело заманчиво, когда парил именно Айк. – Это называется зависимость, – с гаденьким видом сообщает тот, – Оральная фиксация. Пососи что-нибудь, и курить перехочется, – Фиркл раздражённо пихает его локтем, прикладывается наконец губами к поду и вдыхает, как ему кажется, пар, но непонятливо хлопает глазами, выдыхая только углекислый газ. Айк усмехается ещё шире, – Ты кнопочку нажми.***
– Ещё раз спрашиваю, чьё это? – директор строго указывает на лежащий на столе под, скрестив руки на груди и окидывая виновато насупившихся учеников прожигающим взглядом поверх солнечных очков. Вена на его виске вздута всегда, так что это даже не удивляет. Айк смотрит в пол, но молчит долго. Фиркл ударил бы его за это, но сейчас Брофловски едва сдерживает смешок. Напряжённые ситуации всегда кажутся безумно забавными. Сильная Женщина, сидящая в кресле у стены, устало и жалостливо на них поглядывает. Это не первый и не последний такой случай, и ей это уже давно надоело, но директору нравится приглашать детей к себе на ковёр по поводу и без, а вейп – это такое серьёзное нарушение! – Моё, – наконец выдыхает Фиркл, бесстрашно поднимая взгляд на мужчину. Администрация давно смирилась с готами, курящими между уроков и вместо уроков, а вот от Айка, отличника и спортсмена, такого им ожидать не хочется. Смит произнёс это почти бездумно, уже после этого слова застряли в горле и он снова опустил взгляд. Брофловски покосился на него с ничего не выражающим, абсолютно честным и невинным лицом. В правдивости ответа директор даже не засомневался, вознося Айка чуть ли не в лик святых. Фиркл давно понял, что любят только отличников, подлиз и спортсменов, представляющих честь школы на соревнованиях, а хоккей это вам не хухры-мухры. Смит сам не понимал, почему защищает Брофловски, ссылался на то, что самому ему достанется намного меньше и их быстрее отпустят. Директор кривится. – Достали меня эти пятеро, – бурчит он себе под нос, ходя взад-вперёд перед столом, – Управы на них нет, – директор повышает голос, грозно глядя на подростков, – Родителей в школу. Оба. – Маму или папу? – гаденько интересуется Фиркл, решив закопать себя полностью. Сильная женщина смотрит на мужа, предупреждающе выпучив глаза. Они оба прекрасно знают о неполной семье ученика, как и о том, что мать его в школе последний раз появлялась в первом классе чтобы заполнить документы об отсутствии второго кормильца, и в тот же день закурила не выходя с территории учебного заведения. Больше её не видели. Директор всегда теряется, когда бездумно упоминает какие-то неполноценности учеников, и потому неловко кашляет сейчас, подбирая слова, а Сильная женщина качает головой, зная, к чему это ведёт, – Я скажу маме, думаю, она с радостью придёт. Да и папе с вами поговорить по душам не терпится. Мужчина судорожно вдыхает воздух и вытирает пот со лба, его уши горят. Фиркла всегда изумляло то, как легко на него повлиять, несмотря на грозный образ. Даже Сильную Женщину не сломать такой манипуляцией, но ей просто жалко детей, да и не слишком хочется разбираться из-за мелочи вроде вейпа. Директор раздражённо берёт со стола отнятый под, обходит стол с деревянной спиной и под заинтересованным, но не слишком удивлённым взглядом Айка всучивает его готу, гордо отворачиваясь. – Чтобы не видел больше, понятно?! – чуть не кричит он, заглушая побеждённое ребёнком чувство собственного достоинства. Фиркл сдерживает ухмылку и притворно-виновато кивает, – Увижу – выкину. И не говорите никому, – последнее директор бормочет себе под нос, кидает на них завершительный, совсем уже не страшный взгляд и фыркает, – Свободны. Сильная Женщина закрывает за ними дверь, ободряюще улыбаясь напоследок, мол, что поделаешь с дураком. Фирклу она нравится. У неё свежий взгляд на систему обучения, но к ней, естественно, не особо прислушиваются. Айк тормозит недалеко от двери, с интересом разглядывая гота, пока тот пихает под в карман его штанов. Во взгляде Брофловски нет ни благодарности, ни вины, только любопытство. Он молчит несколько секунд, глядя в тёмно-зелёные глаза с широкими-широкими зрачками, и, приподнимая лицо Смита за подбородок, целует в лоб, скрытый чёлкой. – Спасибо. Фиркл отскакивает на два шага под хитрым взглядом канадца, открывает, и закрывает, и снова открывает рот. Щёки вспыхивают. Даже поцелуй в туалете не ощущался так странно. Фиркл впервые чувствует себя таким слабым с ним. Несмотря на вечные заскоки гота, благодарность была намного приятнее взаимного раздражения. Айк насмешливо хмыкает и разворачивается, направляясь вперёд по пустому коридору. – Пошли, у нас химия. Смит невольно бредёт за ним, не задумываясь, разглядывает носки ботинок, пока сердце бешено колотится из-за глупого поцелуя в лоб. Генриетта делала так миллион раз, но это казалось абсолютно другим, чужим и до стыдного приятным. Фирклу ужасно страшно, бросает в краску, жарко до тошноты, но он ловит Айка за рукав кофты и останавливается, смущённо опуская голову, прячась тем самым за волосами. Канадец оборачивается и наблюдает за ним с притворным непониманием, но в глазах появляется гадкая тень удовольствия. – Слушай, а мы… ну… встречаемся? Айк глядит на него с деланым удивлением. Неприятно улыбается.***
Выжить после попытки суицида – очень интересный опыт. Стэн больше не драматизирует. Однажды Майкл в шутку предложил ему воспринимать всё дерьмо в жизни в качестве опыта – он уточнил тогда, что слово «опыт» должно быть выделено красивыми звёздочками – и Марша в каком-то плане это забавляет. Теперь ехать с матерью домой из больницы, где тебе вены штопали, это просто опыт. Болезненный и травмирующий для всех, но всё же. – Сегодня Шелли приехала, кстати, – наконец неловко начинает Шерон, глядя только на дорогу. Стэн прикусывает губу и утыкается взглядом обратно в окно. – Она знает? – мать сдержанно кивает в ответ, проглатывая вновь возникший ком в горле. У Стэна безумно болят глаза и голова. Только этого ему не хватало. Достаточно было родителей, о нём переживающих. Ну, наполовину переживающих. Общение со всеми ними и так было невыносимым, а сейчас почти невозможно болезненно. Хуже всего с Шерон. Он, говоря о ней в третьем лице, даже мамой её назвать не может. Осталось только сухое отстранённое «мать». Невыносимо хочется вернуть хоть крупицу доверия, утерянного ещё лет в десять, и Стэн даже не знает, с чего начать. – Я тебя люблю, – в горле застрял колючий пучок нервов. Шерон смотрит на него впервые за дорогу, в глазах только нежность, усталость и бескрайнее море вины. Стэн знает, что она винит во всём только себя, как знает и то, что, что бы он ни сказал, мнения она не поменяет. – Я тоже тебя люблю, – её голос подозрительно ровный и тихий. Это намного хуже, чем если бы она расплакалась прямо сейчас. Стэн прикрывает глаза, набираясь смелости. Он привык держать всё личное в себе, и мать была последней после отца, с кем Марш готов был поделиться чем-то важным. – Мам, я могу рассказать тебе кое-что? – Шерон смотрит на него с опаской, пока в глазах пробегают все возможные варианты событий, от убийства до наркотиков. Стэн посмеялся бы над этим, будь у него ещё силы смеяться. Несмотря на все свои страхи, она медленно кивает, разглядывая сына с болезненной нежностью. Он набирает полные лёгкие воздуха и жмурится. Когда-то надо начинать доверять ей, и будь что будет. – Мам… Думаю, я бисексуал.