Думать, иначе рассыпется. И вся их жизнь — тоже.
А затем Флинн снова ругался о поехавшей Сашиной крыше. Ведь и вправду. На деле не было ни бара, ни Флинна и ни самого Уэса. Саша уже запутался, если честно, кем играет. В его больном сознании полки, полки и какое-то бухло. А еще Флинн. Да, точно. Такой нереалистично-отвратительный, что хочется блевать. И думать об этом было почему-то весело. А потом Флинн снова кричал на него из-за какой-то хуйни, что рассыпалась рядом с еще десятком таких же пустых бутылок. Флинн больной. И голова у Саши тоже больная. Он пытается вспомнить, что стояло в том углу, и рушится сознанием в пол. Закатывает глаза. Выдыхает устало. А потом оборачивается на битый отзвук, раздающийся в тишине. Нет, Флинн говорил. Говорил, что Уэс никчемный кусок дерьма и что он такой неебаться бедный, оставшись обреченным на погибель именно с ним. Сейчас Флинн кажется настоящим. И Саша бы назвал его даже Димой, но останавливается на долбаебе, когда замечает осколки рядом с барной стойкой. Флинн делает такое детское и невинное лицо, что хочется дать ему конфету, лишь бы тот пошел на хуй. А потом снова злится и выпаливает о том, что проще сдохнуть, чем продолжать тщетные попытки на жизнь. Дима знает, что думать о смерти лучшего друга — равносильно мучительному самоубийству. А еще тупой лотерее: кто рассыпется первым — тот и выиграл. Или что-то вроде того. В любом случае, Саша тоже это понимал, поэтому попросил просто заткнуться.***
Уэс говорит и думает с пингом секунды в три. А слышит — еще дольше. Его глаза — уставшие и разливающиеся реками отвращения, когда слышит голос Флинна и хочет, чтобы тот заткнулся. Ведь Флинн снова начнет о договоре, о тупых напоминаниях. Если коротко: ежедневное промывание мозгов на уровне тупой суки. Просто потому, что он думал, что чего-то стоит. Хотя на деле даже обмякшие осколки очередной позабытой херни были интереснее флинновского пиздежа. Нет, Дима был определенно лучше. По крайней мере, он был. А Флинн — лишь копия. Тупая какая-то и пиздострадальческая. Первое время Саша думал, что просто поехал кукухой. Вскоре об этом же начал думать и Дима, но Уэс благополучно забил и смирился с предательской подменой персонажей своего сна. А потом доски, доски, полки, бутылки. Мешанина из мозгов и воспоминания о прежнем Диме. Кажется, это единственное, чему случилось рассыпаться и не исчезнуть из памяти. Саша не мог понять, почему ему это все нравилось. Поэтому просто блевал радугой. Вычерной какой-то, гнилой. Передергивался от собственной шизы и снова поворачивался спиной к двери, чтобы не видеть ничего, о чем думает Флинн. Ведь Флинн почему-то не закрывал за собой двери.***
У Димы на лице было написано:«д о е б у с ь»,
хотя на деле ему было глубоко похуй. Его мутно-блеклые в свете луны черты лица казались донельзя безразличными, но тревожными, а сама луна обезображенной. По крайней мере, так говорил Уэс, и Дима понимал друга. Потому что он просто больной. А больных следует понимать. Скошенные линии, в голове — пожар, под ребрами — пустота. Чувство обиды и злобы — съедает. Закричишь — окропит болью. За дверью — отчаянье — тупые мысли, мерцающий горизонт и сдирающиеся просторы, рушившиеся в прах: медленно, непривычно. Флинн думал про Уэса. А Уэс не думал. Зло пялился на полки, заучивал заново все то, что видел. Отвлечься — разгромить в клочья оставшееся. Заново дышать: тупая смерть тупого клона. Думали, все будет просто. Думали, забывая жить. И позабыли навсегда. У них обоих руки холодные, а мысли мечутся, все равно сходясь на одной единой. Просить, чувствуя сухость на языке. Молить исчезнуть из памяти и со свету этого навеки. Но страшно предлагать: не поймет, осудит, рассыпется. Страшно — лишь поэтому ждут, а чего — неясно. Второго пришествия, видимо, или той самой секунды, когда сможешь свободно вздохнуть, выйдя из комы. Неясно. Совсем ничего. Просто потому, что ссыкло. Оба. Уэс теряется в мыслях, спокойствие тяжелым грузом рушится на плечи. За дверью пустынный мрак: ему впервые грустно. Впервые что-то жмет в сердце, и вовсе не злоба. Ведь Флинн думал про Уэса.Дима думал про Уэса. И Саша это понимал. Дима думал про Сашу.
И казалось, больше не будет момента смелости.***
Небо лопается, искажается какими-то нереалистично-тупыми тонами нынешнего вечера. Тихое завывание холодно-серого ветра растворяется средь верхушек леса, плавает в темно-рыжем закате. Сейчас тот миг, коим хочется дышать вечность. Вечность и еще одну минуту, впитывать: исчезнет — погибнешь. Словно это то мгновение, которое они столько ждали: сквозь боли и гнев. Пушистая вата расплывается по горизонту, обволакивает солнце, рушится в пруд: наступишь — пропадешь, растворишься. И воздух над землею: пьянящий и впервые живой, полый. Он ощущал каждый миг всеми внутренностями, клеткой кожи; свет прожигал глаза, холодные руки, сердце. Время становилось мимолетным поцелуем ветра: незаметным, крошечным. И сам ты точно такой же: неспособный ощущать боли. Неспособный ощутить конца. Он рассыпался. Как рассыпалось каждое мгновение и воздух, как рассыпались мысли и слезы, радость и мир. Разлетелся обмякшими осколками по пространству.Саша думал сегодня про Диму. А Дима — про жизнь.