* * * *
Я и моя развратная жизнь. Сегодня он пошёл в ночной клуб, наплевав на все запреты отца. Сегодня вечером он опять будет мутить с какими-то парнями и взрослыми мужчинами, а наутро забудет их имена, проснувшись голым у себя на кровати. Ему это нравится. Нравится танцевать, соблазнительно двигая бёдрами, украдкой смотря на заинтересованных мужчин и обворожительно улыбаясь, делать вид, что ничего не замечает. Он повинуется звучащей музыки, откидывает голову назад, оголяя бледную, тонкую шею, ключицы, что свойственны только хрупким девушкам, танцует, окружаемый яркими разноцветными лучиками света от многочисленных светодиодов. На нём красивое, но пошлое, сексуальное платье, открывающее прекрасный вид на узкие плечи, шею, худые ноги и руки. Но чтобы выйти в свет, каждой девушке надо накраситься. Но он не пользуется тоналкой, а лишь подкрашивает губы в градиентный цвет, даёт пышность ресницам, иногда прибегая к использованию стрелок. Парень наносит исключительно лёгкий макияж, без горы косметики, ведь его лицо и так прекрасно. Он не надевает парик, чтобы скрыть свои голубые волосы — считает это чем-то глупым, да и в самом парике жарко. В уши вставлены дорогие серьги, что Ларри подарил ему на день рождение. Он уверенной, немного развязной походкой проходит вперёд, теряясь в толпе танцующей молодёжи, направляясь к барной стойке. Ему всего семнадцать, но он уже пристрастился к алкоголю. Как и к своей жизни. Жизни больного, страдающим любовью к образу девушки-шлюхи. — Эй, крошка, — его окликивает один парень, который всё это время не сводил с него глаз. Он улыбается и подходит к нему, засунув руки в карманы штанов, — Пойдём потанцуем? Его рука внезапно очутилась на талии юноши, а пальцы нагло сжимали ткань платья, скользя к самому сокровенному месту... Ухо опалило горячее, но никак не сводящее с ума, дыхание, пропитанное жутким перегаром. Сал хоть и любит пьяных парней, так как им легче всего отдаться, но этот тип был слишком отвратительный и не вызывающий никакого возбуждения. Но мало этого, совершенно незнакомый наглый парень зажимает прямо здесь, в гуще народа. Что за наваждение? Но ничего, сейчас его лицо превратится в удивлённое, шокированное каменное изваяние, когда он поймёт, что эта «крошка» в сексуальном платье является парнем. Впрочем, это будет весьма забавным. А пока надо улыбаться, подставляя свою шею под неприятное дыхание. — Стоп... Ты парень что-ли? — он быстро убрал руку, попятившись назад. Как и ожидалось. Фишер презрительно фыркнул. — Какой ты догадливый, Шерлок. — съязвил юноша, гордо повернув голову. Он плавным движением руки перебросил свои голубые волосы на правое плечо, оголив загривок, расплывшись в улыбке и продолжил свой путь к барной стойке, оставляя наглеца недоумённо хлопать глазами. Ещё одна ночь из его жалкой и развратной жизни. Его отец в последнее время не обращает на него внимания, а мама... А её нет. Раньше она была обыкновенной домработницей, но вскоре, забеременев от хозяина, она ушла из дома. Родив ребёнка, Диана тайно подбросила его Генри, этому хозяину, после чего уехала из города. Мальчик рос в доме отца, играл с друзьями, начал ходить в школу. Казалось, что не так? Дело в том, что с детства ему нравился образ девушки. Однажды, когда ему было восемь лет, когда отца не было дома, он, включив какой-то романтический фильм, стал переодеваться. Откуда-то он достал женское платье, туфли на высоком каблуке, украшения и даже помаду. Он долго крутился перед зеркалом, осматривая себя со стороны, нанося последний слой розовой помады. Ему это чертовски понравилось: платье, пусть и намного больше его, идеально на нём сидело, на тонких запястьях красовались браслеты, в уши, которые он сам проколол, были вставлены мамины серьги, волосы были уложены в незамысловатую причёску. Но его за этим делом застукал отец, неожиданно ввалившись в дом. В тот день бедный мальчик был жестоко избит и наказан, а на следующее утро он вместе с родителем пошёл к врачу. Но вскоре Фишеру-старшему пришлось признать, что его сын «болен» и причём неизлечимо. Сначала мужчина думал, что это всего лишь глупые детские шалости от безделья и скукоты, но со временем он убедился, что это не так. Мальчишка даже имя сменил, поменяв его на женское Салли. Теперь Эдвард Фишер стал Салли Фишером.* * * *
Мой друг. — Ой, мамочки, я та-ак не выспался... Ах... — сонливо вздохнул голубоглазый и уткнулся лбом в парту. Он вернулся поздно ночью, а поспал всего два часа, что и не удивляет. — Боже, я умру, почему эти парты такие жёсткие и грубые? Лар, ты не возражаешь, если я немного посплю на твоём плече? Рядом с ним сидел шатен и что-то быстро писал в тетради. Ларри Джонсон — самый первый друг детства, который принял Фишера таким, каким он является, хоть и не сразу распознал вторую сущность этого мальчишки. Они были лучшими друзьями в школе, на которых все как-то подозрительно смотрели. Всё из-за того, что Салли прилюдно и постоянно клеился к парню, заигрывал с ним, но тот не придавал этому значения. Парень часто вытаскивал друга из его проблем, возясь с ним как с маленьким ребёнком, таскал на спине, как мешок с картошкой, когда Салли был пьяным или не в состоянии ходить, иногда материл его, когда он спросонок путал всё на свете и терпел все выходки, на которые был только способен голубоволосый парнишка. Очередная глупая и бессмысленная просьба, на которую он ответит «да», ибо друг не отстанет, а начнёт скулить, ёрзать на стуле и капать парню на мозги. Не отрываясь от письма, Джонсон повёл плечом, молча давая согласие. Радостно улыбнувшись, Салли прильнул к широкому плечу друга, обвив руками его левую руку и, закрыв глаза, сладко зевнул, щекой прижимаясь к оливковой коже. Тот лишь что-то недовольно пробубнил себе под нос и продолжил своё дело. Впереди небольшая контрольная по математике. Урок пролетел незаметно, все были заняты своей работой, в классе было невероятно тихо, если не учитывать унылое сопение Ларри, который не мог решить последнюю задачу. Салли витал в облаках, так и не отстранившись от плеча друга. Он обладал незаурядным умом, но пагубная лень и «детское» баловство брали своё. Не то, чтобы он был каким-нибудь гением отличником, который мог за несколько минут решить любую задачу, но находился в первых рядах хорошистов. В этот раз он опять продемонстрировал свои умственные способности учителю, приподнеся ему заполненный бланк с ответами. Оставшиеся в запасе пятнадцать минут он провёл в безделье, но всё же помог приятелю с последней задачей, в награду получив возможность чмокнуть патлатого в щёку. Обрадовавшись, парень демонстративно поцеловал его, левой рукой проведя по шее, спустившись к ключицам, как бы ненавязчиво стараясь проникнуть под футболку. Острый язычок провёл тоненькую мокрую дорожку по скуле, словно очищая место для своего автографа, исподлобья наблюдая за реакцией шатена. Тот явно не был рад такому раскладу и ему ничего не оставалось делать как терпеливо ждать окончания сего ритуала. Последний раз лизнув кожу Джонсона, он примкнул к ней губами, попутно закрывая глаза, оставляя тягучий поцелуй на левой щеке. Ему было, грубо говоря, плевать на то, что кто-то из класса наверняка заметил их, что учитель в любой момент может оторвать взгляд от своих многочисленных бумажек и посмотреть на них, что когда они выйдут, то все опять будут шептаться, рождая и распространяя новые сплетни. Хоть они и сидели на самой дальней парте, скрываемые спинами других учеников, но всё равно была вероятность того, что кто-то обратит на них внимание, случайно повернув голову в их сторону. Но Фишер не отвлекался от своего дела, для своего же удовлетворения крашенными ногтями вцепившись в подбородок Ларри, отчего тот поморщился от боли. Но это выглядело так страстно со стороны голубоглазого, будто он целовал его в губы, нежно, но с долей грубости сминая их. О, если бы это было реальностью, а не ложными снами и пошлыми фантазиями. Вскоре парнишка оторвался от него, смотря на оставленный им отпечаток от красной помады. Кареглазый вздрогнул и рефлекторно потянулся ладонью к щеке, чтобы стереть след, но, заметив это, Фишер ловко перехватил руку. Парень недоумённо посмотрел на него, на что тот, игриво улыбнувшись, отрицательно покачал головой. Да, пускай все его бабы знают чей он, видя на оливковой коже след от губ. Но, видимо, тому это не очень нравится. — Придурок, что ты делаешь? — тихо зашипел Ларри, стараясь вырвать руку из цепких рук друга. — Целую тебя, ты же сам разрешил. Так ведь, папочка? — он осторожно лизнул мочку его уха, неслышно клацнув зубами. — Но метку надо оста-ави-ить... — Иди нахуй, пидрила, — вспыхнул Джонсон, но прекратил свои никчёмные попытки вернуть руку. Как-нибудь потом смоет след от губ друга, если, конечно, не забудет. А Фишер жарко целует и надо это признать. — А Джонсон был ещё та сука... — пробормотал Фишер, тихо посмеиваясь. Вот и спасительный звонок, после которого кареглазый сорвался с места и хотел уже было быстрым шагом направиться к двери, но Салли не позволил. Только когда он собрал все свои вещи, тогда они и вышли в коридор.* * * *
Два друга и один враг. — Эй, — его окликнул Трэвис, идя сзади с наглой ухмылкой. — Для кого ты так вырядился? Небось для Джонсона? Один из главных паршивцев школы смотрел на Салли, скрестив руки на груди. Он был одним из тех наглецов, которые любят доставать всех по каждому поводу, придираться и издеваться, зажимая где-нибудь в тёмных уголках. Блондин постоянно преследовал Фишера, якобы критикуя его за внешний вид и ориентацию. Но голубоглазый только улыбался, иногда говоря что-нибудь в ответ. Но в его взгляде не было ненависти или презрения, а была... Увлечённость голубоволосым парнем? — Фелпс, ты надоел уже! — с раздражением сказала Эшли, отводя друга в сторону. — Доёбывайся до кого-нибудь другого! — Защищаешь этого голубого? Как мило и благородно с твоей стороны. — он наигранно рассмеялся, чуточку оголив зубы. Салли наклонил голову набок, но продолжал молчать, впиваясь взглядом в чёрные глаза. Эшли стала дёргать его за руку, пытаясь увести его от этого хамоватого парня. Вскоре парнишка был уведён, а блондин остался в коридоре на втором этаже школы. Ларри ждал друзей около выхода, нервно жуя жевачку, разглядывая толпу выходящих учеников, стараясь увидеть знакомые макушки голов. Уроки уже закончились, а стоять и ждать, теряя «драгоценное» время, которое он потратит на просиживание перед телевизором, ему особо не хотелось. — Этот желтоволосый ублюдок опять к нему прицепился. Ненавижу его! — рядом оказалась Эшли, держа Салли за руку. Тот свободной рукой поправлял платье, иногда посматривая на Джонсона. — Господи, Эш, а что я то могу сделать? — лениво ответил вопросом парень, выплюнув жевачку. — Ну пришиби его. Ты же это делал. Ларри ударил себя по лбу. Легкомысленности шатенки можно было только тихо и молча удивляться. Но тут ещё такое дело как Салли Фишер, к которому пристаёт весьма наглый и оборзевший парень. Не, он, конечно, может хорошенько вмазать за друга, но этого вряд ли хватит. Он может Фелпсу хоть всё лицо разукрасить в красно-синий цвет, но не поможет это. Трэвис очень настырный и не будет упускать жертву из виду. — Всё, пошли отсюда. — он резко схватил их за предплечья и потащил в сторону школьных ворот. И за всем этим наблюдал Трэвис, смотря из окна второго этажа. Flashback — Эй, ты чего ревешь? На земле, прижавшись спиной к холодной бетонной стене, сидел мальчик лет семи и плакал, уткнувшись носом в колени. Напротив него стоял ещё один мальчик и опустив голову вниз с неким интересом и озабоченностью смотрел на него. Ларри наткнулся на него совершенно случайно и хотел было уйти, но какое-то внутреннее чувство заставило его развернуться и помочь этому мальчику. Вот только ему начинает казаться, что он зря теряет время, которое мог бы потратить на более полезные дела. Детское тело вздрогнуло и голова с необычным цветом волос медленно поднялась наверх. Ларри удивился, когда на него уставилась пара нежно-голубых глаз, которые блестели из-за наворачивающихся новых слёз. По раскрасневшимся щекам текли хрустальные слёзы, стекая по подбородку и капая вниз на одежду. Шатен только сейчас заметил частично порванную и грязную одежду, разодранные в кровь колени, худые ноги и руки, покрытые синяками и кровоточащими ранками. Волосы были спутаны. Интересно, кто же так избил этого пацана, что аж довел его до слёз? Джонсон сел на корточки, очутившись на уровне заплаканного лица мальчика. В голубых глазах отчётливо читалась боль и безмолвная мольба о помощи. — Как тебя зовут? — спросил шатен. —Э-эдвард… — дрожащим голосом ответил мальчик, продолжая хныкать. Он сильнее вжался в стену и теперь в глазах была видна боязливость. — Меня Ларри. Что случилось? Почему ты плачешь? — М-м-меня о-б-бид-дели. — Кто? — Н-н-неважно... П-просто обидели. Ларри глубоко вздохнул, потирая лоб. Видимо этот мальчик ещё тот партизан, только очень трусливый. Уже вечер и скоро наступит ночь, поэтому надо поскорее бежать домой, чтобы не наткнуться на копов, у которых ночное дежурство. Но как же этот избитый бедняга? Нельзя же его здесь оставить. — Где ты живёшь? — немного поразмыслив, задал ещё один вопрос Ларри. С дрожью и боязнью в голосе, Эдвард сказал адрес. Встав, Джонсон протянул ему руку, по-доброму улыбнувшись, — Так это ж не далеко. Пошли, я провожу тебя. Но встать у мальчика не получилось, так как адски болели колени и очень сильно жгло раны на тонкой коже. Он попытался несколько раз подняться, но всё равно обессиленно падал на землю. Тянуть время будущий друг не решил и поэтому, когда голубоволосый в очередной раз грохнулся вниз, он приказным голосом заставил его залезть к нему на спину. Ослушаться Эдвард не смог, да и не было сил, и он беспрекословно залез на спину Ларри, неуверенно обхватив его за шею. С этого момента и началась их дружба. Конец Flashbacka* * * *
Мой отец. «Жду тебя около нашего дерева». Сал сминал эту бумажку в руках, потом опять доставал, перечитывал вслух, старясь сказать это предложение голосом отправителя. Возможно, это будет требовательно-ласковый голос или пропитанный нежностью к голубоволосому парню. Он вспомнил то дерево, где они проводили вечера и ночи, играя на гитаре, смотря на закаты, место, где они встречали восход солнца, проснувшись в объятиях друг друга. То дерево было очень старым и раньше здесь было озеро, которое впоследствии исчезло. Этот дуб был таким огромным и мощным, что корни буквально вырвались наружу и теперь дерево похоже на пещеру. И именно это привлекло их внимание и они сделали себе небольшой домик прямо внутри дерева. Фишер перевёл взгляд на часы и, быстро подорвавшись с места, ринулся к шкафу. Не долго думая, он вызволил оттуда своё самое лучшее платье для вечера. Ярко-красное, соблазнительное, с глубоким вырезом на груди, обтягивающее, оголяющее спину, сделанное из шёлка, едва прикрывающее зад. Он не стал делать макияж, а лишь немного подправил помаду на губах. Надев красные туфли на платформе, он, спрятав бумажку в выдвижной ящичек, спустился вниз по лестнице. Чтобы пройти к двери, надо преодолеть гостиную с кухней, где сейчас находился Генри. Отец читал очередную газету, которую ещё утром принёс проворный мальчишка по имени Джимми. — Куда собрался? — спросил Фишер-старший, не отрываясь от чтения любимых новостей. Салли цокнул: папаша заметит его, даже если он будет тише воды, ниже травы. — Гулять, — отрезал парнишка, но внутри него бушевала нерешительность и некая боязнь родителя. Что ему делать: быстро смыться или остаться, ожидая, что скажет отец? — В таком то платье? Что-то я сомневаюсь. — он усмехнулся и бросил газету на стол. Его уже не молодой взгляд скользнул по платью, остановившись на разрезе. Это платье он купил в прошлом месяце, специально на день рождение сына. За эту красную тряпку он отвалил весьма кругленькую сумму. Мужчина встал со стула. — Дать денег? Это удивило парнишку. Сам отец спрашивает нужны ли сыну деньги! Несомненно, Генри был добрым и не жадным человеком, но он никогда ничего не делал первым и давал только тогда, когда его попросят об этом. А тут он спокойно спрашивает, нужны ли Салли деньги. Чего это он так расщедрился? — Спасибо, но я сегодня не пойду в клуб, — парень как бы смущённо отвернул голову в сторону, — Я пойду гулять... С другом... Да, с другом. — Ясно. Когда Фишер-старший узнал о действительной «болезни» сына, то не поверил сначала в это. Считал всё это глупостью и выдумкой, но лишь спустя два года он убедился, что это всё на самом деле и изменить что-либо он не может. Его сын, его любимый мальчик с голубыми волосами, являлся обыкновенным трансвеститом, который был без ума от женских платьев, красивых украшений и прочего. Ему пришлось принять его таким, каким он был, не смотря на всё это, на то, что он сменил себе имя, изменил себя самого. — Береги себя, Эдвард, — полушёпотом сказал Генри, крепко обняв отпрыска. Это удивило ещё больше, заставило на некоторое время замереть с широко распахнутыми глазами, осознавая, что происходит. Он всё ещё продолжает называть его Эдвардом... Мимолётный ступор прошёл и Сал, найдя в себе силы, вырвался из объятий и, словно не видя ничего, побежал на улицу. Порой к нему приходят мысли, что он неправильный сын, что он сволочь, тварь, мерзостный ублюдок и жалкий трус. Отец знает о нём всё, кроме одного, кроме того греха, на который пошёл парнишка...* * * *
Я и мой любовник. Они абсолютно голые, целуются, находясь в своём природном домике, ласкают друг друга. Сал выгибается до хруста костей, сладко стонет, плавится как кусочек масла на сковородке, двигается навстречу, забывая о слабой боли, что-то лихорадочно шепчет, сам не осознавая, что несёт. Щёки его пылают, лоб весь горит, на теле выступает горячий, обжигающий пот. Такое чувство, что он заболел, простудился, но нет. Он в полном порядке, просто то, что сейчас он творит, лишает его разума, сознания. Но он хочет этого, безумно хочет. Он занимается сексом с тем, кого ещё утром «ненавидел». Теперь он с охотою насаживается на вставшую колом плоть бывшего врага, попутно целуя его, упираясь руками в его грудь. Где-то в глубине души он понимает, как это омерзительно, низко, но это не заставляет мозг работать в нужном направлении. Трэвис с вожделением смотрит на парня, держа его за бока, с нежностью улыбается ему, убирает за ухо свисающие голубые пряди. Внутри этого хрупкого юноши так узко, жарко, что напрочь сносит крышу, заставляя в быстром темпе двигать бедрами, до боли сжимая бока. Но блаженство и безбашенная страсть не вечны. — Сал, крошка, вставай, я... — в его голосе столько ласки, любви к нему, но в глазах Фишера пустота и отрешённость, словно он кукла, которую заставили двигаться. Он не успел договорить, как его бесцеремонно заткнули поцелуем. Он попытался отстранить парнишку, чтобы вовремя выйти из желанного тела, но тот оказался сильнее и не позволил. Всё говорило о том, что Фелпс вот-вот кончит, а мальчишка и не собирался отстраняться. Трэвис уже не мог терпеть, сдерживаться, до последнего ожидая пока голубоглазый наконец-то встанет с него, ведь он не хотел причинить ему вреда... По внутренним сторонам бёдер аккурат на землю стекает белая, вязкая, липкая жидкость. Красное платье в смятом состоянии валяется где-то со входом, зацепившись за выступающий корень древа. Салли стоит на четвереньках, глубоко дыша, и помутившимися глазами смотря на Фелпса, лежащего под ним. Пальцы зарываются в пшеничные волосы, перебирая их. Они шёлковые, растрёпанные... — Мягкие, — прошептал Сал. — Что? — недоумённо спрашивает блондин. — Волосы. Я думал, они у тебя жёсткие как солома, а они мягкие. У Ларри они сухие, мёртвые, неприятные на ощупь. Твои легко поддаются в руки, а его, словно песок, рассыпаются. Твои волосы приятно пахнут бальзамовым маслом, а его чем-то странным... Бухлом что ли? Это начинает льстить Фелпсу, но обольщаться не стоит. Он знает, что Сал просто так бы это не сказал. Может есть причина?... — Но ты меня даже не любишь, — буквально вырывается из груди парня вместе с глубоким выдохом. Он сам не понял, что только что сказал. Салли наклонился. — Не люблю, — повторяет голубоглазый. Он нежно целует парня в висок, водя носом по нему, и втягивая в себя приятный запах, пропуская между пальцами пшеничные волосы. — Тогда почему ты трахаешься со мной? — он не сдерживается, задавая такой вопрос. Но ответ его поразил. Он не ожидал услышать от него такие слова. Не знал, что тот просто использует его. Но использует не только его, но ещё и других парней, даже тех, которых никогда не встречал, у которых не спросил имени... — Потому что я воображаю, — его указательный палец скользнул по груди Трэвиса, остановившись в районе грудины и не сильно нажав на него, — что ты — это Джонсон. «Я любил только Ларри, но в других парнях искал утешенья. Никогда не притворялся, что любил, никогда не притворялся, что искал единственного. И почему же я любил только его? Потому что он защищал меня, когда другие издевались надо мной. Потому что он терпел меня, хотя часто посылал куда подальше. Потому что его волосы не такие как у Трэвиса. Потому что я люблю его, а он меня нет. Ещё один день из моей жизни — жалкой, ничтожной, развратной жизни...» — Ну ты скоро там? Салли повернулся, а сзади, в дверном проёме, стоял Ларри, по обыкновению засунув руки в карманы и приняв вальяжную позу. Немножко лохматые волосы ёжиком были взъерошены на макушке. На правом плече висел рваный рюкзак, а на лице красовался пластырь — опять подрался. Сегодня он не улыбался, а лишь с усталостью смотрел на голубоглазого, как бы молча подгоняя его. Фишеру нравится именно такое выражение лица друга — когда безумно хочется спать, мозг спит, а ты бродишь как придурок, путая всё на свете и еле соображая. Парнишка встал из-за стола, взяв свой портфель, и пошёл к Ларри, радостно улыбаясь. Когда ему плохо, то он делает вид, что всё хорошо. Когда ему хочется плакать, то он смеётся, улыбаясь фальшивой улыбкой. Когда его отвергают, то он говорит, что всё нормально.* * * *
Сегодня он опять будет танцевать в клубе, в окружении парней, забыв про всё на свете. Он будет улыбаться, смеяться, флиртовать с этими же парнями, шутить. Всё сделает, чтобы на несколько часов забыть одного юношу с тёмно-каштановыми волосами. Он сам создаёт себе многочисленные иллюзии, из которых он выпутывается как может. И сейчас он сидит за барной стойкой, попивая какой-то алкоголь и мило беседуя с барменом. Он мог бы отдаться Трэвису, который так горячо и пылко признавался ему в любви, но по какой-то непонятной причине Ларри для него был ближе. Может потому что Джонсон залечивал его раны, когда он опять попадал в неприятности. Может потому что он не отвернулся, не послал на три буквы, когда узнал про вторую сущность Салли. Есть много причин и все они разные, а если собрать их в одну кучу, то получится один большой комок, а из него — чёрт знает что. — Что значит любить человека, но оставаться без взаимности? — спросил Салли, прислонив к нижней губе хрустальный бокал. Бармен пожал плечами. — Наверное, это значит, что сердце — самый ужасный и глупый орган. Всё потому, что оно заставляет любить уродов. — Да ну, Рик, это не смешно, — улыбнулся парнишка и отпил ещё немного вина. А может быть и правда?... Впрочем, какая разница? — В таком случае, можно назвать всё население планеты — уродами, — продолжил Фишер. — Протестую. По факту, сколько бы друзей и любовников у тебя не было, какая бы крепкая связь не была между вами, ты все равно остаёшься одиноким. Все люди на самом деле — одиноки. И их нельзя просто так назвать уродами. Но в нашем мире сложилось понятие, что каждому нужен человек, но порой одиноким лучше всех. Так что у тебя не всё потеряно. Бармен закончил, оставив Салли со своими мыслями, и стал принимать заказы от только что подошедшей группы молодёжи. Играла весёлая музыка, все веселились, пили алкоголь, танцевали, кто-то с кем-то целовался в тёмном уголке клуба. И лишь Салли был в этот вечер не весел. Он не стал танцевать, привлекая парней, а через несколько минут, накинув на себя кожаную курточку, пошёл к выходу. Его дни были как дни сурка: утро, школа, вечер, клуб, ночь. И так всегда. Но этот день не похож на остальные. Он медленно прогуливался по городу, по знакомой дороге, которая вела домой. Лёгкий, прохладный воздух поддувал прямо в спину, словно подгоняя нехотя идти вперёд. В окнах домов уже не горит свет, а одинокие фонари дают слабый, неяркий свет. Идёшь как по зачарованному городу... Фишер вернулся домой очень рано, быстро и тихо проскочив между спальни отца, хотя паркет был старым и скрипел под ногами. Добравшись до своей комнаты, юноша проскальзнул в неё и стал приближаться к кровати, на ходу сбрасывая с себя вещи. Оставшись в одних трусах, он юркнул в холодную постель, сразу же укрывая себя не менее холодным одеялом. Открытое окно он закрывать не стал. Его мысли были заняты лишь тем, что сказал Рик. Не может быть такого, что люди одиноки и что друзья и близкие это всего-навсего иллюзия. Тогда кто мы друг другу, если не друзья и не влюблённые?... Спать совершенно не хотелось, голову засоряли какие-то дурацкие мысли. Неожиданно, парнишка вспомнил про Трэвиса: этот парень с жёлтыми, пшеничными волосами, который любил его, теперь отвергнут, но продолжает получать удовольствие от бесчисленных ночей, проведённых с возлюбленным. В то время как последний просто представляет его в образе ленивого прогульщика Ларри Джонсона, который ничем не отличается от сотен таких же. Но есть явное отличие: Ларри высокой, а Тревис на голову ниже его; у первого длинные волосы, а у второго короткие; у первого они сухие и не очень приятно пахнут, а у второго они пахнут редким и дорогостоящим бальзамом. Они такие разные, но Фишеру приходится сочетать их в одном лице, видя перед собой лицо Трэвиса, но представляя, что это лицо Ларри. Это не трудно, но очень мучительно — видеть перед собой того, кто просто согласился разбавить твою горечь. Завтра он опять пойдёт в школу и будет при всех учениках, а может быть и тайно, приставать к Джонсону, этим беся Фелпса и вызывая тучу разговоров за спиной. Тот, наверно, пошлёт его на три буквы, но не станет бросать его. Он будет делать вид, что всё хорошо, но стоит снять маску и выражение лица окажется другим. Он будет смеяться, шутить, кривляться, делать всё что угодно, чтобы обратить на себя внимание Ларри. А ночью он будет стараться его забыть.* * * *
Его тонкие руки тянутся к оливковой коже, осторожно ложась на разгорячённые щёки. Сейчас Ларри пьян и не соображает, что делает, обнимая голубоволосого юношу. Странно признать, но он в первый раз напился и сейчас вытворяет не пойми что. Они стоят в полутьме, в какой-то комнате, из окна которой светит холодный лунный свет. Голубые волосы, которые Фишер ещё утром распустил, при лунном свете кажутся серебряными. Они водопадом ложатся на спину Салли, тем самым закрывая небольшой овальный вырез. На Салли тёмное ажурное платье, оголяющее хрупкие бледные плечи. Его кожа настолько тонкая, что буквально просвечивается и видны не только длинные сети фиолетовых вен, но и чуть ли не капилляры. Это его особенность, то, что не свойственно парням и даже большинству девушек. Редкий дар. Салли медленно облизывает пересохшие губы, смотря на друга затуманенным взглядом. Они оба страшно пьяны и это так... Чудесно? Да, именно, чудесно! Когда ты напиваешься, то мир перестаёт для тебя существовать, ты кажешься другим, не таким как раньше. Ты можешь вытворять всё, что душе угодно, плакать, хохотать, открывать другому человеку то, что боялся сказать даже самому себе. Ты забываешся, не понимая, что происходит, не следишь за ходом времени, а продолжаешь пить до тех пор, пока мозг не погрязнет в этом дерьме, пока ватные ноги не понесут тебя в сторону кровати. А наутро ты забудешь абсолютно всё и станешь тем самым человеком, которым был раньше. Ты просто вернёшься к реальной жизни. Руки Ларри обвиваются вокруг талии юноши, прижимая к себе. Всё происходит так медленно, как в индийском сериале — один момент, одно действие, одно движение длится чуть ли не десять минут. Это так завораживает. Ларри нагибается, сокращая расстояние между ними. Шоколадные пряди падают вниз, задевая кожу Фишера. Тот начинает трепетать, вставая на носочки. Всё тело пробивает насквозь мелкими разрядами электрического тока, холодный воздух окутывает плечи, проникая через ткань одежды, свободно разгуливая по телу, словно страстный любовник. Можно наслаждаться этим моментом вечность, когда твои губы близки к губам возлюбленного и скоро останется ещё немного и на губах будет запечатлён первый поцелуй, который, возможно, перерастёт в нечто большее. Но ждать не хочется! Хочется большего, хочется страсти, хочется всего, даже того, чего нет! Бабочки внизу живота уже порхают у обоих и во всю, но Салли оттягивает момент, наслаждаясь лицом Ларри. До него уже дотрагивается огненное дыхание патлатого, пропитанное перегаром. Раньше он только курил, а сейчас ещё и пить стал. Но пока это не имеет значения, а если и когда-то будет иметь, то оно станет ненужным — ему уже восемнадцать лет. А тем временем расстояние между ними всё сокращается и сокращается... Влажные губы касаются губ Джонсона. Аккуратно, не торопясь, по-детски, пробуя на вкус. Они у него не такие как у Трэвиса: сухие, в царапинах, грубые. Но это не отталкивает Фишера и, не обращая на это внимания, он продолжает как бы неумело сминать их. Пальцы Ларри впиваются в ткань платья, до побеления пальцев сжимая его, словно желая проткнуть в нём огромную дыру. Кто же из этих двоих знал, что обычный школьный бал обернётся поцелуями в мужском туалете? Хотя оба пьяны и вряд-ли дадут ответ на вопрос. Салли прикрывает глаза от удовольствия, наслаждаясь моментом, которого могло бы и не быть. Но глаза Ларри смотрят не на парня, а куда-то вверх, чуть выше его макушки. Карие глаза изучают чей-то тёмный силуэт, который помешал им, а точнее просто открыл дверь туалета, не ожидая увидеть целующихся людей. Темно и невозможно разобрать кто это за человек. Возможно, это был какой-нибудь парень из параллельного класса или, например, учитель обществознания, который ростом с шестнадцатилетнего паренька. Да кто угодно! Но только не он... Силуэт так и продолжал стоять, не дёргаясь и не шевелясь. Он как будто с интересом изучал пару, которая выбрала такое неудачное место для романтики. Глаза сосредоточились, хоть и были в тумане, и сумели разглядеть знакомые очертания. Это был парень из их класса в красном брючном костюме и с выделявшейся ярко-жёлтой причёской. Не трудно было узнать в нём Трэвиса Фелпса, который специально так вырядился для одного человека. Но вот он явно не смотрел на него них с интересом. Наоборот. Ошеломлённо, непонимающе и возмущённо. Он явно не ожидал увидеть их здесь, да ещё и Салли и Ларри, которые сейчас так нежно целуются, хотя раньше Фишер отделывался лишь секундными поцелуйчиками в щёчку, сопровождавшимися трёхметровыми матами со стороны Ларри. Но здесь что-то поменялось. Картина перестроилась. Трэвис смотрел на них, а точнее на Ларри и сердце начинало громко биться от непонятно чего. Тот же смотрел на Фелпса хмурым взглядом, который так и говорил: «Уйди, не мешай, а то пожалеешь». Трэвис посмотрел на талию Фишера и увидел как средний палец «вылезает» из кулака и принимает ожидаемое положение, которое ясно и чётко говорит о том, чтобы сын священника шёл куда надо, то бишь по заданному адресу. На глазах стали выступать слёзы и Фелпс быстро закрыл дверь, переместившись к стене. Салли, его любимый Салли, теперь целуется с Ларри, которому сейчас пофиг на всё и он просто получает кайф от происходящего. Наверное, он представляет, что это его любимая девушка, которая так робко целует его. А Фишер... Бедный мальчик, проснувшись утром, вспомнит то, что произошло минувшей ночью, и станет улыбаться. Но улыбка исчезнет, когда в ответ на признание он получит возможность в очередной раз увидеть средний палец патлатого и услышать грубое предложение, состоящее из трёх слов. Трэвис понимает это, а внутри всё рвётся. Рвётся от боли к голубоволосому юноше. И даже не важно, что Салли, возможно, прекратит с ним общение, а важно, что Салли почувствует завтра, когда на радостях вбежит в здание школы, в свой класс, сядет за парту и станет смотреть на дверь, в проёме которой должен с минуту на минуту появится Ларри. Хочется заставить время остановиться, перевести стрелки часов назад, крутить их до тех пор, пока эти ребята не станут вновь детьми. Тогда можно было бы всё исправить и Салли бы никогда не узнал, что он может... Да и вообще мог бы ничего не узнать! Мог бы не встретить в тот день Ларри, который отвёл его домой, Эшли, которая вечерами выслушивала его лепет и просто болтала с ним, как с лучшей подружкой... Трэвиса, который прокатил его на своей лошади, которая галопом неслась по огромному пшеничному полю. Но их судьбу уже решили другие. Неважно кто и когда — её уже просто не исправишь. Но один день может изменить всё. Жаль, что к Фишеру это не относится, ведь он не человек-однодневка из рассказа Шерлока Холмса, не тот кто живёт новым днём. Все его дни — похожи. Все его чувства — одинаковы. Всё его желания — едины. Нет разных путей, есть одна дорога. Вот, что отличает его от других людей: все дни как дни сурка. Повторимы. Просто сегодня произошёл сбой, но завтра утром всё наладится. Он опять будет домогаться Ларри, болтать с Эшли, спать с Фелпсом, веселиться в клубе. Дни трансвестита повторяются!