спящая красавица

У Кабирии длинные натуральные чёрные волосы, а кожа сделана из муки с сахаром. Ури всё ещё боится набрать вес и не ест — только надкусывает. Кабирия похожа на пантеру, на чёрную дикую кошку, даже когда увешена десятком цепей. В клетке не запрёшь. В сетку не поймаешь. У Багиры на шее бесшерстное место — след от ошейника, и никто, кроме неё, не знает, что она когда-то была зависима. Она сбежала из их тесной комнатки в общаге ещё быстрее, чем Раф, не оставив поцелованного рядом воздуха и серёжек на раковине. Между ними лишь поводок в две пересадки на метро. Перебралась в просторный вольер с домашним кофе, а не той водой с песком из автоматов. Теперь может пить любимый яблочный латте каждый день. Кабирия нацепила шипастый ошейник. Боится уколоться и колет всех сама. Маленькая капелька крови падает на персиковую рубашку Дольче, к которой по старой дружбе Ури пришивает недостающие пуговицы французской иглой. Которой по старой дружбе она сшивает после каждого парня сердце. Кабирия для всех остаётся нелюдимой. Нечеловечной. С прядками в цвет суеты или дикой клубники. С облупившимся на ногтях чёрным лаком. Со значком на груди «отойди, если можешь прочитать это». (Ури могла) Под толстым слоем тонального крема скрыты яркие веснушки. Самое прекрасное, что когда-либо видела Ури. Она мысленно собирает их в созвездия и путается, потому что не знает ни одного, потому что не помнит, в каком порядке они расположены на её щеках. (Ури знала) Протест и бунт в колготках в сеточку. Попалась, всё-таки. Фейковый пирсинг периодически приходится поправлять, потому что Кабирия всё ещё боится проколов. (Ури забыла) Карнавальная маска на лице Кабирии днём становится второй кожей. Ури снится, как она сдирает её по ночам с корнем в их уютной комнате с дырявыми шторами и скрипящими кроватями. Ури снится, как скрипит новая кровать Кабирии в унисон её хриплому дыханию. Ури снится смятая простынь и яблочный латте на завтрак. Как жаль, что Ури никогда не видела следы от утяжек на животе, которые приросли сильнее, чем тональник с запахом корицы. Сны были бы ярче. Как жаль, что Кабирия никогда не видела растяжки на внутренней стороне бёдер Ури, которые она показывала лишь Раф. Кабирия дремлет, тяжело дышит. Лунный свет освещает её щёки. Луна лишь отражает солнце, не греет, поцелуй луны — это совсем другое, холодное, будто бы мёртвое. Мазок света по носу, изогнутый вокруг перегородки. Луна это «цуки», не «ури», уж она-то продвинулась в изучении японского с их первой встречи. Однажды Кабирия попросила Ури прислать ей фото луны. Ури сказала, что боится открыть окно. На утро Ури увидела эту фразу в паблике с анонимными стихами. Ей не снилось. В лунном свете Кабирия кажется ещё более фарфоровой, веснушки нарисованы тонкой кистью белка номер 2. Они похожи на точный геометрический чертёж, на крошки печенья, небрежно рассыпанные по столу. Её ресницы дрожат, как у кошек. Руки Ури дрожат, когда она пытается сфоткать её незаметно на свой разбитый айфон, у которого камера правда лучше, она фотографка, она знает. Паблик с картинками обновляется каждый день. Почему-то даже айфон не может передать всей красоты лунных ночей. Руки Ури дрожат, когда она держит в руках барабанные палочки. Во время игры она выглядит так, будто Кабирия смотрит из зала на солнце в её волосах, а не из окна своей студии на то, как оно заходит. Ури хочет увидеть закат из её окна и никогда не забывать. Руки Ури дрожат в такт запинающемуся сердцу. Из-за мыслей о Кабирии вся Ури — концентрированная сладкая дрожь. Руки Ури дрожат, а ведь она не принимала уже несколько месяцев. Сорвалась, когда узнала, что Кабирия предпочитает барабанщицам и фотографкам художников. Тату-мастеров. Не боится больше уколоться. Того странного гота, например. Они с подружкой с цветными волосами (Кабале ли это?) соревнуются в том, кто быстрее забьёт его красками тело. Змея прокусывает белоснежную кожу ядовитыми клыками, навсегда оставляя в ней свои следы. Кабале выбила на спине огромного паука, и теперь они делят эту сеть на двоих. Кабирия пригрела змею на груди. Поднесла её прямо к аорте. Ури мечтает съесть её отравленное сердце. Они с Ури говорят о причинах смерти Клеопатры. Кабирия утверждает, что Клеопатра намешала себе наркотический коктейль, чтобы напоследок словить бэд-трип. Они ведь все такие, голубокровые. Ури верит. Как и в то, что Клеопатру звали Кабирия. Как и в то, что зеркало не может врать — зеркало говорит, что Ури недостаточно красива, чтобы даже надкусить её сердце. Как и в то, что под белоснежной кожей у Кабирии смесь фиолетовых красок (наверняка акварель) и паутина выступающих вен — мечта всех медсестёр. И наркоманов. Ури кажется, что её руки снова дрожат, стоит ей едва дотронуться до раскрашенных хной щёк Кабирии во сне. Кабирия не просыпается. А у Ури смелости не хватает разрушить проклятие. Кабирия переворачивается на другой бок и неосознанно что-то шепчет. Ури клянётся, что не слышит, что именно. У Ури замирает сердце, когда она видит в паблике свои работы, прикреплённые к стихам. Ури думает, что они посвящены ей. Пока в одном из них не встречает чужое имя. Его зовут Сульфус, а не «тот странный гот, например». У него красивый инстаграм, у его тату-салона — тоже. Дома — ядовитый змей, и Ури пролистывает его фотки быстрее, чем успевает испугаться. Клыки на груди Кабирии дело его рук. Заметный через просвечивающую блузу Кабале рисунок — тоже. Они обе в его паутине. Ури сдерживает слёзы под новой иглой, и через три часа на её груди распускаются прекрасные цветы, а все бабочки покидают желудок через рот. Как жаль, что Кабирия никогда их не видела.