Независимый орган

Порчи захлопал ресницами при виде Шокка, ввалившегося с ноги в гримёрку, и отступил. Дверь с грохотом долбанулась об стену и вновь захлопнулась. Шокк даже бровью не повёл. Дмитрий Хинтер — мужик, не то, что некоторые. С голубыми глазами и жидовским шнобелем. Обладатель выдающегося шнобеля сглотнул и отвернулся к зеркалу, демонстрируя штиль на душе, которого не было. Охра на диване весь подобрался, готовый к броску, если что. Защитник хренов, Хинтер усмехнулся и неспешно, вразвалочку подошёл к туалетному столику, наслаждаясь замешательством и каждой эмоцией любимого жида. Он чувствовал его страх, он слышал его сердечко сквозь свободную чёрную футболку — мерч от Охры. Пальцы Мирона сжались на айфоне. Волнуешься, злорадно подумал Шокк и посмотрел в зеркало, встав за спиной Окси. Тот тоже уставился в зеркало, но прямо, игнорируя взгляд Хинтера с каменным лицом. Но Дмитрий знал, какой ценой достаётся Окси это внешнее спокойствие. Венка на шее — голубое на белом — бьётся, как безумная птичка. Челюсти сжаты. Зубки покрошишь, думает Шокк и усмехается. — Моя Оксана, как я скучал, — с издёвкой тянет он и видит в зеркале, как тревожно переглянувшись с Порчи, Охра поднимается с дивана. — Португалец, вымелся на раз! — рявкает Шокк. Порчи вновь переглядывается с Охрой и жмётся к двери. — Иван, оставь нас, — обращается Шокк к Охре, глядя на него в зеркало. Охра встаёт и замирает. — Скажи своим псам, пусть выйдут, — сухо говорит Хинтер к Окси. — Оставьте нас. Нам поговорить надо. — он поворачивается к парням. Охра вопросительно смотрит на Мирона. Тот кивает. Парни выходят: Порчи тревожно оглядываясь, Рудбой упрямо не оборачиваясь. Как же, он же мужик с большой буквы, иронизирует Шокк мысленно. Он идёт за ними, запирает хлипкую дверь гримёрки и подходит к Окси. Моя птичка с клювиком, ты теперь в клетке с папочкой, улыбается он. Окси по-прежнему напряжён и пялится в зеркало, но Шокк отчего-то уверен, что он там ничего не видит. Шокк чуть наклоняется, берет левой рукой Окси за запястье и рывком вздёргивает со стула. Правой он хватает Мирона за подбородок и впивается ему в губы жёстким поцелуем, словно хочет высосать из них плоть. Мирон мычит и дёргает рукой в стальном захвате. Куда тебе тощими ручками, успевает подумать Шокк, пока в голове не помутилось совсем. Мирон, податливый, беззащитный, вновь в его руках, его власти, его объятьях. Какое же это пьянящее чувство, когда держишь это любимое тело, вдыхаешь любимый запах и терзаешь любимые губы. Шокк пьян от избытка эмоций. Как Мирон мог оттолкнуть его, как он смел? Почему он подверг Шокка страданиям? Ведь знает же, как Шокк любит его. Окси надо наказать. Шокк резко толкает Мирона вниз, оторвавшись от измученных губ, ставит его на колени. Затем расстёгивает брюки, гремя брутальной стальной пряжкой и «молнией». Член под рукой ощущается горячим металлом, обтянутым кожей. Стоит немного стянуть пониже трусы, как он вырывается наружу и утыкается в красные опухшие губы. Шокк отпускает руку Окси и берёт его под бритый затылок. Другой раскрывает ему рот, нажав на щёки, и вламывается туда сразу до глотки. Окси рефлекторно отшатывается, стоя на коленях, но Шокк держит крепко и начинает долбить ему в рот. Окси давится, не успевает вдохнуть, упирается руками в бёдра Шокку. Тогда Хинтер хватает обеими руками Оксимирона за уши и затылок и ускоряет темп. Он видит, как лицо Окси краснеет, как текут слёзы из его огромных голубых глаз, как он хрипит, пытаясь дышать, но всё равно не пускает в ход зубы. Окси никогда не позволял себе задеть его зубами. Окси — прирождённая сосалка для его члена. От этой мысли, от гладкости и жара рта, в котором ходит взад и вперёд твёрдый член, Шокк начинает кончать, бурно, много. Переполненные яйца освобождаются, сливают сперму в рот Мирона. Шокк не выпускает его из захвата, заставляя принять всё и проглотить через кашель, удушье. Затем отпускает. Хрипя и надрывно кашляя, Окси падает на пол и лежит, сотрясаясь. Лицо его красное, залито слезами. Губы натёрты докрасна. Шокк не выдерживает, склоняется и целует истерзанные губы, чувствуя вкус своей спермы. Просовывает язык ему в рот, рискуя, потому что Мирона трясёт от приступов кашля, касается его скользкого языка, облизывает его, облизывает горячие губы и поднимается на ноги. — Спасибо, Оксана, ты не растеряла свои навыки. Хорошо сосёшь:, — и выходит. Порчи с Охрой стоят в коридоре, прислонившись к стене. Они всё слышали. — Скотина, у него концерт через два часа, — говорит Охра. Шокк показывает ему фак и неторопливо идёт по коридору к выходу. Он слышит, как те двое подрываются в гримёрку, и улыбается. Но почему-то радости на душе нет. Он выходит на улицу. Весенние сумерки. Уже очень свежо. Воздух вкусный. Но на сердце тяжко. Он заходит в ближайший супермаркет, покупает сигареты и бутылку коньяка и едет домой. В такси он думает о чём угодно, только не об Окси, провожает взглядом ярко освещённые витрины, первые зажжёные фонари, не позволяя любимому образу угнездиться на мысленном экране. Сейчас он приедет домой, поест чего-нибудь и сядет с коньяком перед монитором. Концерт Окси будет транслироваться в прямом эфире. Он запишет его и будет, как обычно, дрочить на эти глаза и эти губы. А что ещё остаётся, если Окси дал ему отставку? Жаль, что сердце Шокка отказалось принять её. Сердце у него, вообще, орган независимый, ему не прикажешь.