Слишком громкое сумасшествие

Он пришел к ней, когда началась зима. В квартире было тихо, лишь от соседей сверху слышался бубнеж телевизора, пока она лежала на кровати, печатая что-то на ноутбуке. Света не было, и в комнату проникал лишь тусклый свет с улицы, где день теперь был неотличим от утра и вечера. Хотелось спать. Раз. Она моргнула и натянула плед повыше на плечи, не давая первым мурашкам холода скользнуть по коже. Из крана в ванной вырвалась капля, разбиваясь о дно ванной. Кап. Два. Она посмотрела на часы, считая минуты до заказа еды с доставкой, считая часы до прихода друзей, часы до их ухода и до сна, часы до выхода на работу следующим утром. Время – единственное в ее жизни, что было стабильно и правильно, что не могло поменяться и пойти в обратную сторону и, к сожалению иногда, не могло остановиться и прекратить свой бег. Тогда все было бы проще? Три. Телевизор этажом выше зазвучал громче, послышался мужской голос, пожилой. Кто жил в той квартире? Почему они так же, как и она, проводили общерабочее время в будний день дома? Если бы не они, ей бы казалось, что она одна в многоквартирном блочном доме, ей удалось бы забыть о том, что время еще существует, что жизнь не стоит на месте и есть тут кто-то кроме нее самой, кто так же живет, дышит, ходит. Четыре. Она старалась передвигаться по квартире максимально тихо, всегда смотрела в глазок и никогда не открывала людям, которые стучали в дверь, если не было этой договоренности. И сама почти не выходила, потому что не могла думать о том, как ее ботинки издают слишком громкие звуки в пустынном коридоре; ей было даже страшно, что кто-то мог услышать ее шаги и выглянуть из своей квартиры, чтобы поздороваться с новой соседкой. Пусть уж думают, что тут все еще никто не живет. Пять. Ночами после смен было еще хуже, ведь буря в душе росла не у нее одной, и в квартире выше выключали телевизор и начинали ругаться с едва слышного шепота до криков, а соседи напротив закатывали пьянку. Она вздрагивала каждый раз, когда они открывали дверь новым собутыльникам или сами шумной толпой вываливались в коридор, смеясь и жутко шумя. Это заставляло ее вспоминать про жизнь и про время – в канун нового года будет просто невыносимо шумно, а, главное, все это совсем скоро. Она не хотела думать, что ей придется слышать их дыхание у дверей. Шесть. Иногда ей казалось, что промоутеры и коммунальщики могли видеть ее через дверной глазок, через стены, хотя планировка квартиры от входной двери давала обзор лишь на коридор и часть кухни, где все выглядело так, будто жилец ушел из дома и не вернулся. Она жалела, что не могла слиться с зеленым покрывалом на кровати и задержать дыхания на те бесконечно долгие минуты у ее двери – ведь если она слышит их, значит, и они ее слышат? Ее угнетало слишком громкое существование всего вокруг, порой даже пугало. Семь. Кошка, что жила с ней раньше, была громкой, но родной. Можно было настроиться и слышать лишь ее мурчание или мяуканье, пропуская короткую шерстку между пальцев, можно было забыть о времени и раствориться в вечности, будто животное обладало сверхсилой. Но кошка исчезла из ее жизни вместе с человеком, рядом с которым она переставала бояться всего на свете, включая звуки, дыхание людей и время, потому что он был ее личным куполом. Яркий, будто светящийся, шумный и громко дышащий, совершенно не следящий за течением минут и часов (даже не думающий об этом) – рядом с ним ей удавалось обо всем забыть, или хотя бы сделать вид, что она не думает постоянно о вещах, о которых вообще никто больше не думает. Восемь. Он ушел больше года назад, когда тепло уже покинуло город, а до морозов еще была пара месяцев. Может быть, он начал все понимать, начал о чем-то догадываться, и эта отчужденность была заметна уже некоторое время. Он становился все более чужим, и иногда ночами в старой квартире, которую она в спешке покинула после, она слышала, как он дышит, как он ходит по кухне за стеной, и часы так противно начинали тикать на стене. Они всегда тикали и до этого, но ее раздражало, что она начала это замечать… Девять. Его лицо и тело остались теми же, но он все больше менялся, и это ее пугало, как когда-то в самом начале, когда она еще не умела притворяться нормальной, когда еще не научилась «светиться» и не пугаться этого. Она не понимала, что он в ней нашел, и боялась, что он уйдет, все время боялась, но лишь глушила это, начитавшись книг. Что ж, видимо, в них не всегда есть ответ, и хотя она взяла с сбой всю свою домашнюю библиотеку, теперь лишь с раздражением скользила взглядом по полкам и считала пыльные переплеты ночами, когда не могла уснуть и находила успокоение лишь в статичных числах. Десять. Она снова взглянула на книги и пару вещей, которые он ей подарил, но так и не смогла подняться с кровати, чтобы что-то с ними сделать, как вдруг шум голосов и телевизора у соседей сверху затих. Топ. Она услышала этот звук прямо за своей дверью, этот единственный звук в звенящей темноте. И еще один. И шебуршание куртки. Вздох. Вдох. Выдох. Опять рекламщики? Они никогда не ведут себя так у дверей, это она успела понять за год здесь. Кто тогда? Вдох. Выдох. Вдох. Вставать страшно – ееувидятчерездвернойглазок! – но перед тем, кто дышит около ее двери, страшнее вдвойне, и хочется лишь прекратить эту пытку через неизвестность. В случае необходимости она сможет даже снова притвориться яркой и громкой и сказать визитеру (конечно же, через дверь), чтобы он убирался прочь, она точно сможет сделать это. Тук. Невесомое движение по ее двери, пока она по стенам крадется в прихожую. Гость не нашел смелости постучать? Стукнул и сразу пожалел об этом? Задел дверь ногой, в нерешительности топчась на месте? «Убирайтесь! Я вас не ждала, и никакие ваши предложения мне неинтересны!» «Убирайтесь! Я никого не приглашала и не жду!» «Убирайтесь вон, я никого не хочу видеть и слышать, прекратите дышать так громко!» Да, второй вариант не выдаст в ней шизофреничку с манией преследования, лишь констатирует ее социопатию, что ей вполне подходит. Дыхание за дверью все ближе, и ей нужно лишь заглянуть в глазок и крикнуть восемь – во-семь – слов, это не сложно.       Он стоит, роясь в черной сумке, иногда задевая уголком дверь. Он пришел к ней, когда началась зима, не зная адреса, этажа и номера квартиры, но он был здесь, чужой и слишком непривычно тусклый. Она смотрела на него в глазок, и не понимала, что произошло – неужели она его потушила окончательно? Он стоял у ее двери, и от этого было не по себе настолько, насколько не по себе ей могло быть. И не уходил, хотя пошла уже девятая минута.       Возможно, это лишь в ее голове, ведь его не должно тут быть, это могло произойти лишь в ее фантазиях, которые она иногда неосознанно пускала к себе в мозг, или в параллельной вселенной. «Кто там?» «Что вам нужно?» «Убирайся вон, ты ушел, испоганив мне год жизни!» Лишь три варианта. Больше в голове нет ни единой мысли. Она распахивает дверь. – Убирайся вон, ты ушел, испоганив мне год жизни! Молодой человек в недоумении смотрит на бумаги в своих руках, на сумку из доставки еды на дом и номер квартиры, где шестерка почти отвалилась и перевернулась, превратившись в девятку. – П..прошу прощения, я, к..кажется, ошибся квартирой. Девятка в ее голове резко переворачивается в шестерку, дверь закрывается перед носом у незнакомого курьера, которого, наверное, и не существовало, и время останавливается, оглушая тишиной.       А потом на нее вдруг разом обрушиваются все звуки: вода капает из крана каждую секунду, несуществующие часы разгоняют свой ход на кухне, а соседи сверху включают телевизор и одновременно с ним начинают скандалить, соревнуясь в громкости. – Мисс, время принимать таблетки. Доктор попросил провести вас в палату, вы достаточно успокоились, чтобы находиться вне изолятора?