Мираж

У неё волосы светлые, практически арктически светлые, а красится она готически. Необычный контраст. Вкусный. Как ванильное мороженое с шоколадной крошкой. Она крепка, хорошо слажена, широкоплеча и мускулиста, но не лишена природного шарма, природной, словно древнегреческой, красоты; ты пишешь её как Артемиду, наматываешь на неё старое покрывало, усеянное мультяшными барашками (ох, эти вкусы Бенджамина), она покорно стоит, чуть изогнувшись, подняв своей крепкой смуглой рукой импровизированный факел. Когда ты показываешь ей альбом с наброском, она хохочет (так очаровательно, так заливисто!) и, смущённо кашляя в сторону, говорит, что она точь-в-точь как Статуя свободы. Через пудру на твоём бледном личике проступает румянец. Она какая-то невероятная. Нереальная. Словно мираж Отец говорил, идеального не существует. Эш склоняется к тому, что он, наверное, чуть соврал. *** — О чём думаешь, ведьма? Ты смотришь на неё, приподнимаешь бровь и чуть кривишь рот в непонимающей ухмылке. Та выдыхает табачный дым и сжимает твою руку, поглаживает разбитые в драке костяшки большим пальцем, подпирает голову рукой и смотрит на тебя. Непривычно видеть её без толстых стрелок, туши и чёрной помады. Менее невообразимой она, впрочем, оттого не становится. — Ведьма? — ты обнажаешь мелкие беленькие зубки с зажатой в них сигаретой и подкладываешь руку под голову. — С чего бы ради я ведьма, Мей? Кто кого околдовала ещё! — Глаза зелёные и волосы рыжат. — отвечает та, загадочно улыбаясь. — Таких пару веков назад сжигали. Ты молчишь с секунду. Она рассматривает твои черты лица; казалось, дай ты ей знак — и она полезет целоваться. — Хочешь тупой подкат? — Конечно, Эш. Ты подмигиваешь: подмигиваешь тупо и по-подростковому нелепо. Её улыбка растягивается ещё шире. — Моё сердечко постоянно пылает при виде тебя. Она отшатывается и заливается своим невероятным смехом. Ты не можешь не улыбаться; она твоё лицо, самодовольное, гордое собственной шуткой, покрывает поцелуями, обвивает твою шею руками и фырчит что-то приятное на ухо; ты утыкаешься ей носом в плечо (она кусает тебя за мочку уха — значит, щекотно) и прижимает твою голову к себе. Такая яркая подростковая влюблённость, пылавшая сотней огоньков фейерверков и пахнущая иланг-илангом и апельсином была у тебя впервые; тебе казалось, что вы будете рука об руку идти всегда. Может быть, она и не будет такой яркой, из карамели-шипучки превратится в шоколадное молоко — а то и воду —, но не угаснет. Ты надеешься, что у вас всё будет хорошо: собака, маленькая квартирка, пропитанная запахом кофе, увешанная фотографиями стена и следы помады на кружках. Ни на что не надеяться, по крайней мере, отец не говорил. Надежда, по крайней мере, точно не мираж.